Глава вторая
САНЧИР
Без стука, почти незаметно, вошел Санчир. Он умел появляться неожиданно и в тот момент, когда не нуждались в присутствии третьего лица. Этот толстяк, на вид добродушный, с круглым, всегда улыбающимся лицом, наводил ужас на жителей лачуг, словно внезапно забредший в деревню тигр. Его боялись все, даже те, кто не чувствовал за собой никакой вины.
- Зачем ты пожаловал? - обратился к нему старик и, опираясь на плечо Юсэка, стал подниматься.
Ничего не ответив, Санчир невозмутимо и не спеша опустился на ондоль и, поджав под себя ноги, сказал:
- С некоторых пор люди превратили меня в пугало. И прозвище дали Собачий Нос. Впрочем, они не ошиблись. Я знаю всех, кто, мило улыбаясь, носит за поясом нож.
- Говори, что тебе нужно? - сердито спросил Енсу.
Санчир еще больше расплылся в улыбке, отчего его маленькие глаза скрылись в пухлых веках.
- Но вы, адибай , можете меня не опасаться, - сказал он. - В семью Енсу я прихожу как в отчий дом. Люди не должны забывать добро. Я всегда помню вашу заботливую жену. Была она для меня родной матерью…
- Это я слышал уже, - перебил старик. - Не тяни, Санчир, говори: что ты задумал?
- За добро хочу ответить добром, - сказал Санчир. - Юсэк для меня что младший братишка. Пора ему бросить свое недостойное занятие. Зачем быть человеком-лошадью, когда он сам может понукать оборванцев.
- Ты нашел ему другую работу? - спросил Енсу, насторожившись.
- Да. И вы убедитесь, что не возьму за старания ни одного дэна. - Санчир похлопал Юсэка по плечу: - Он будет служить самому генерал-губернатору!
Отец Юсэка был человеком, далеким от политики. За что презирать японцев, ведь они пришли в Корею по желанию самого императора. К тому же в жизни Енсу ничего не изменилось: был он голоден при династии Ли , да и теперь в его лачуге не сыщешь горсточки риса. Недоверчиво стал он относиться к самим корейцам. И не оттого что корейские учителя с готовностью заставляли детей зубрить японский алфавит, уверяя в ненужности родного языка при новом режиме. Его коробило, что люди стали безразличны и жестоки друг к другу, легко отказавшись от древних традиций.
Вот почему старик не обрадовался сообщению Санчира. Нет, не позволит он сыну взять пистолет. Жандармам дают большие права и много денег, одежду и оружие. Дают, чтобы они стреляли в невинных людей.
- Ты почему молчишь, сынок? - искоса поглядев на Юсэка, спросил он. - Санчир ждет ответа.
Юсэк молчал. Минуту назад он почти было согласился с отцом, что никогда не сможет привести Эсуги к себе. И вдруг словно ожила мамина сказка о добром волшебнике. Правда, этот толстый волшебник не внушал доверия. Его никто не любил, его боялись. И какой он добрый волшебник, если по его вине люди попали в тюрьму? Врет, должно быть. А зачем ему болтать здесь, где ничего не перепадет? Разве что получит по шее. Отец это может, он не любит шуток.
Заметив, что Юсэк в замешательстве, Санчир сказал:
- А знаете, что такое попасть туда? Это быть постоянно на виду у самого генерал-губернатора! Не многим подваливает такое счастье!
- Я не тебя спрашиваю, - с негодованием произнес Енсу. - Я хочу слышать сына.
Юсэк понял, к чему клонит отец, и это его сердило. Почему он против того, чтобы сын пошел служить в жандармерию? Радоваться бы ему: ведь подвалило счастье, о котором ни старик, ни он не могли и мечтать. Сам только что сетовал на бедность и жалел сына.
- Ободи, - сказал Юсэк, запинаясь, - может… Ведь случай… Чтобы Эсуги… Чтобы и вам…
- Говори, до конца говори.
Заметив его злые глаза, Юсэк замолк и отвернулся.
- Однако ты легко ухватился за нож, протянутый Санчиром, - продолжал Енсу с укором. - Смотри не порежься.
И на этот раз Санчир не оскорбился. Когда-то за такие слова он наделал бы шуму. Теперь сидел, скрестив на груди руки, натянуто улыбаясь. И это крайне удивило Юсэка.
С тех пор как Санчира назначили агентом по тайной вербовке корейцев в жандармерию, прошло много времени, но дела у него не клеились: мало кто шел туда. Генерал-губернатор не мог объявить официальную мобилизацию - это подорвало бы престиж Великой империи. Аннексировав Корею и распустив ее войска, Япония пыталась внушить всем, что Корея добровольно присоединилась к Великой империи для получения экономической помощи. Новые власти всячески старались замаскировать насилие, однако нарастание освободительного движения в стране заставило генерал-губернатора сбросить маску доброго опекуна. Он задумал сформировать корейский легион, который собирался воспитать в духе самурайской преданности японскому двору. Санчир и был одним из вербовщиков. Он знал: если его дела и дальше будут идти так же плохо, начальство выгонит его. Однако не только поэтому Санчир хотел завербовать юного рикшу. Он надеялся, что Юсэк - сосед Бонсека - знает имена его друзей, таких же бунтарей, за поимку которых вернет себе уважение начальства. Сегодня Кэкхо воспрял духом: Юсэк клюнул - и, как показалось ему, этот глупыш непременно попадется на крючок! Главное сделано, а во имя этого можно и стерпеть обиды.
- Ну что ж, в таком случае мне лучше уйти, - сказал он, поднимаясь. - Хотел вам сделать доброе дело, но вижу - вам угодно таскать тачки.
- Я не гоню, - сухо отозвался Енсу. - Уж коль я против - выслушай почему. В тот день, когда родился Юсэк, в Корее кончилась братоубийственная война . Люди моей провинции посчитали Юсэка святым ребенком, принесшим на землю мир. С разных деревень в мою фанзу приходили старики и старухи, чтобы положить к ногам его цветы. Когда-то у отца этого малыша был небольшой клочок земли и соха. Японцы забрали у него все и взамен дали коляску рикши. Теперь из рук святого мальчика вырывают коляску, чтобы вложить пистолет. Разве святой возьмет пистолет? Святые разве убивают?
- Вы слишком откровенны, Енсу, - сказал Санчир сдержанно. - Поверьте - в крепости люди становятся менее болтливыми. А что касается святого мальчика, - ему видней: быть человеком или оставаться лошадью. Прощайте.
Санчир повернулся к двери и обомлел, увидев Синай. Простоволосая, с отвислыми губами и щеками, она ошалело смотрела на него. И вдруг кинулась в ноги:
- О небо! Наконец-то пришли! Нет, нет, я не гневаюсь на вас! Я ждала вас весь лунный месяц! Скажите, жив ли мой сын?
Овладев собой, Санчир сказал строго:
- Следовало бы подумать о нем чуть раньше.
Охваченная страстным желанием узнать о Бонсеке, Синай обняла его ноги, забормотала:
- Нет, вы не посмели убить несмышленого мальчика! - От пришедшей в голову страшной мысли она вскрикнула и, прикрыв ладонью рот, прошептала: - А может, убили?!
- Будьте благоразумны, - сказал Енсу, с трудом сходя с ондоля к ней.
Усадив женщину на циновку, он подошел к Санчиру.
- Лет семь тому назад ты сидел за моим папсаном, ел мою кашу. Ты тогда говорил о другом, и тон у тебя был иным. Очевидно, человеку с пистолетом нельзя обращаться по-другому. А если так - мы никогда не поймем друг друга. И тебе следует оставить мой дом.
Санчир ушел.
- Они убили его! Они убили, я чувствую… - твердила Синай. - А за что?..
- За правду, - сказал Енсу.
* * *
На этот раз Санчир не ошибся: брошенное им семя прорастало. Теперь Юсэк присматривался к жандармам с пристрастием. Люди как люди, а если когда и применят дубинку, так это положено по службе. А мог бы он, Юсэк, например, заточить друга в крепость, оставить жену без мужа, мать - без детей? Нет, не смог бы. Но если велит долг. Как тогда быть? Пойти против себя, против своей совести? Сколько бы Юсэк ни думал - головоломка была неразрешимой. А как приятно представить себя в мундире, в белых перчатках и сверкающих сапогах. Он идет по городу, навстречу - Эсуги. Она ошеломлена! Ошеломлена ли? Может, этот мундир не придется ей по душе, как отцу и тетушке Синай? И она расстроится, узнав, что из-за любви к ней он совершил дурной поступок. А отец? Поймет ли он когда-нибудь? Ведь сам он ничего не нажил трудом рикши, кроме болезни. Брань и плевки - вот и вся награда. Лежит он никому не нужный с пустым желудком и чистой совестью. Поймет ли он, что и его сын может оказаться в таком же незавидном положении?..
Эти мысли приходили Юсэку частенько, когда он лежал рядом с отцом на циновке. Не спал и старик. Возможно, он думал о том же? Или же вспоминал свою безотрадную юность, так похожую на жизнь сына?
После ухода Санчира прошло много дней, но старик ни разу не заговорил на эту тему. Он только жаловался на больные ноги, которые то опухали, то деревенели. А однажды утром он легко и без оханья поднялся с циновки, разбудил сына и, по-детски припрыгивая и хихикая, сказал:
- Юсэк! Ты погляди на своего отца! Погляди, как выплясывают его ноги! Скажи, не чудо ли это!
Это было непостижимо! Отец тянул его за руку, громко восклицая:
- Сын мой, я выздоровел! Возьму сейчас же коляску и пойду на улицу! Янбани пожалеют старую клячу и заплатят вдвойне!
Юсэку вдруг показалось - лачуга раздвинулась, стала выше. И светлей. И отец стал высоким-высоким. И сильным.
- Не лучше ли вам еще полежать, - сказал он, радуясь и беспокоясь.
- Ни за что! - ответил Енсу, часто дыша. - Хватит валяться. Мы пойдем на торговую Площадь! И ты сам убедишься, что все сделают ставку на старую лошадь…
Выбравшись из хижины, старик привычным движением впрягся в коляску и направился со двора. Вышедшая из своей лачуги Синай - она несла в чашке еду больному - так и выронила ее.
- Моя воля оказалась сильней недуга, - сказал Енсу. - Теперь мы плевали на нужду. Теперь нас опять двое. И Юсэку незачем искать другую работу.
- Значит, и я увижу моего мальчика! - обрадовалась Синай. - Я тоже живучая. Вороны живут долго. Я тоже в чудеса верю.
Енсу и Юсэк шли размеренным упругим шагом, как пара коней: одинаково высокие и худые. Они были счастливы, особенно сын. Ему даже не хотелось есть, и жандармы не интересовали его. Рядом был отец, бодрый и сильный, как прежде.
- Вот посмотришь - в мою коляску сядут раньше, чем в твою, - говорил отец.
И тут их окликнул вышедший из лавки мужчина. Рикши поспешно подкатили к нему коляски. Мужчина оглядел одного, другого, как обычно разглядывают лошадей.
- Мне нужно за город, - сказал он, тяжело опускаясь в коляску Юсэка. - Старик не дотянет.
Отец не обиделся, только растерянно поглядел на клиента: в нем он узнал ювелира, у которого служит Эсуги. Старик не мог ошибиться. Денними - мать Эсуги - привела его однажды к особняку этого господина, и они вместе, спрятавшись за забором, наблюдали за Эсуги и ее хозяином. Это был Хэ Пхари, известный своим богатством. Старик забеспокоился. Юсэк может случайно увидеть Эсуги. И тогда… ее бедная мать плохо подумает о нем: он не сдержал слово и выдал тайну. Может быть, догнать их и под каким-нибудь предлогом заставить господина пересесть в свою коляску?
Пока он размышлял, Юсэк был уже далеко. Сделав шаг-другой, старик упал, подкошенный болью. Он попробовал растереть колени, от прикосновения руки стало еще больнее. Так, пожалуй, не было тяжело никогда. Нужно отползти с мостовой - люди глазеют. Старик с трудом пополз. Каждое движение невыносимой болью отдавалось в костях. Осталось совсем мало до обочины. Там можно полежать. Кажется, дождь? Вот некстати. Нет, это пот каплет с лица, с шеи. Но почему вдруг потемнело? Словно наступила ночь…
Придя в себя, он увидел знакомые стены и Синай, сидящую рядом.
- Где Юсэк? - спросил старик слабым голосом.
- А разве он не знает, что случилось с вами?
- А что произошло?
Соседка рассказала, как его привез знакомый рикша. В бреду он считал деньги и называл чье-то женское имя.
- Юсэк не должен знать об этом, - сказал Енсу.
- Почему?
Сына не было рядом, и старик решился открыть тайну своего невероятного исцеления.
- Вы думаете, Будда или идолы вняли моим мольбам и подняли меня на ноги? Они тут ни при чем. Мои ноги высохли, как русло древней реки, они никогда не оживут. Я это знаю давно.
- Но вы утром поднялись, вы взяли коляску и пошли? - сказала Синай. - Как же это понимать?
- Я не хотел, чтобы Юсэк повесил себе на шею собачий ярлык, - ответил старик.
Синай покачала головой, хоть ничего и не поняла из его слов. Спохватившись, она кинулась из дома и принесла теплую морскую капусту.
- Друзья Бонсека не забывают старуху, - сказала она потеплевшим голосом и поставила миску к изголовью Енсу. - Принесли связку сушеной меги и кувшин рыбной муки.
- Смогу ли я когда-нибудь отплатить вам добром? - горько вздохнул старик.
- Нет, вы только послушайте, что говорит этот человек! - сердясь, воскликнула Синай. - Он думает, если Синай бедна - она берет плату за добро!
Заметив, что соседка всерьез расстроена, Енсу сказал:
- Мать Бонсека, вам нет нужды тревожиться: мне платить нечем. Все, что у меня осталось, это память. Вспомню я все до одного хорошие слова, придуманные людьми, и подарю своей доброй соседке.
Ответ старика пришелся по душе Синай. Она улыбнулась, стянула с головы выцветшую косынку, заботливо вытерла ею вспотевшее лицо больного. Затем принялась рассказывать о своем далеком детстве, бесцветном, как трава в погребе. Хитрые родители - сами вознеслись на небо, а ее оставили на этой грешной земле. И зачем только они дали миру ее - Синай? Перебрав всех предков, она со слезами вспомнила сына - последнего человека из ее рода. Погибнет он - оборвется и фамильная ветвь. Хоть бы внука оставил.
Старик только вздыхал. Он сам мечтал о том же.
Глава третья
ДЕННИМИ
1
Денними - мать Эсуги - была совсем юной, когда ушла в дом мужа. Так уж было заведено: многодетные родители старались поскорей избавиться от лишнего рта. И родители жениха были довольны приходом снохи: кому не хотелось иметь лишние руки. Невестку сразу же приучали уважать устоявшиеся порядки, порой не легкие и жестокие. Она должна была смиренно переносить капризы свекрови, быть внимательной ко всем ее многочисленным родичам. Денними покорно сносила обиды, ни разу не пожаловалась мужу Чунами. Он сам замечал, что жена постоянно прячет от него заплаканные глаза. Но утешить не спешил. Словами ее участь не облегчишь. Знал он, что надо увезти Денними куда-нибудь подальше от родительского дома. Да разве сбежишь, когда он в семье старший сын . И одернуть мать не мог, не имел права.
Однажды, придя домой, он увидел жену, лежащую на полу. Уткнувшись лицом в ладони, она плакала. Рядом валялась кастрюля, рис рассыпан по всему полу. Хотел нагнуться к ней, узнать, в чем дело, а мать на него с кулаками и криком: "Жалко небось стало?! Заступись за нее, заступись! Скоро эта ленивая девка тебя одним песком кормить будет! - Собрав в ладонь рис, она поднесла к его глазам. - Гляди, если не ослеп! Смотри, сколько эта дрянь здесь песка оставила!" И швырнула ему в лицо. Чунами промолчал. Вечером, оставшись наедине с женой, он попросил ее собрать вещи. Ночью они ушли в деревню. Сколотив фанзу, Чунами стал батрачить у помещика Ли Сека.
С тех пор Денними с нежной заботливостью относилась к мужу, и вскоре у них родилась дочь, которую отец назвал Эсуги. Чунами был счастлив.
Не зря в народе говорят: "Если в семье много детей - в ней мало достатка". Появление второй девочки серьезно озадачило родителей. А третьего ребенка отцу не суждено было увидеть. Случилось это осенью, когда пришли северные ветры. В одной рубахе, почти босой, таскал он коромыслом навоз в поле. Рубаха липла к мокрой спине, как лист мерзлого железа. Вернулся он тогда в фанзу и слег. Денними собралась было к лекарю, но Чунами удержал ее. Лекарь забрал бы часть зерна, которого и без того едва ли хватит на зиму.
Ночью он стал задыхаться, изо рта и носа пошла густая пена.
Пришел лекарь, но было уже поздно.
Так неожиданно, на пороге зимы, Денними осталась без мужа с двумя маленькими девочками.