- "Also, Herr Darschbujan, wo sind schon die Russen".
- А гестапо их не разыскивало?
- Какое там гестапо, оно само, как огня, леса боялось. Да бабка одна тут затесалась, старуха Вондрачиха из Гуты. Проклятые бабы, куда только их чорт не носит! Я как-то раз тащу корзину с едой, вдруг из чащи мне навстречу выползает старуха, и глаза у нее на лоб лезут:
"Люди добрые, помогите, в Золотой яме духи завелись, да такие страшные!"
Спрашиваю, где это вы, бабушка, шатались? Резала, мол, березу на метлы. И вдруг как начала трещать, что будто бы в яме разговаривали три бородатых гнома - она готова поклясться спасением своей души. Вижу, дело дрянь. К вечеру эта сорока басню о гномах разнесет на хвосте по всей округе. Схватил я ее за плечи:
"Чорт возьми, бабушка, это военная тайна, если вы не станете держать язык за зубами, вас расстреляют!"
Она в слезы; как же ей быть, у нее ни единого зуба нет, только каких-то два жалких корешка торчат, как же она язык-то удержит, непременно что-нибудь сболтнет. Я и говорю ей, совсем уже отчаявшись:
"Бабушка, коли у вас будет такое искушение и язык начнет чесаться, немедля наберите в рот соленой воды и держите до тех пор, пока охота болтать не пройдет!"
Но страху я все-таки натерпелся изрядно. Через две недели встречаю в городке бабкину сноху. Она на меня уже издалека так странно посмотрела, что мне, даю слово, подумалось, что тайна всем известна. Но все же набрался духу и остановил сноху:
"Ну, как мамаша у вас поживает?" - спрашиваю между прочим.
"Ох, замучила она меня совсем! С утра до ночи держит во рту соленую воду. И не говорит ничего, все руками показывает. Тычет пальцем в щеку - будто корешки у нее разболелись…"
"Хорошее средство, - отвечаю я - Кто же это ей посоветовал?"
"Вы еще спрашиваете, безбожный вы человек!" - погрозила мне сноха кулаком.
- И ведь помогло! - Матей расхохотался, в глазах у него забегали лукавые искорки. - В конце мая старуха приплелась к нам на Выстрков.
"Как, Матей, - говорит, - не можешь дать мне бумажку, что я тоже была подпольщицей? Кто его знает, вдруг когда-нибудь пригодится!"
"Не выйдет, матушка, - пришлось мне разочаровать ее, - к подпольной работе это дело не относится. Но знаете что? Я велю в Гуте записать на память в деревенской хронике: старая Вондрачиха с 15-го числа, четыре воскресенья, знала тайну и не разболтала ее. Вот-то гутовцы дивиться станут!"
Черти бы взяли эту бабку! До сих пор из-за этого со мной не разговаривает!
Похлебка мамаши Кровозовой
Значит, вы действительно не знаете, как варят похлебку из точильного бруска?
Ну да, без шуток, из обыкновенного карборундового бруска, который можно купить в любой лавчонке, торгующей разным хозяйственным хламом. Вот если бы у меня был здесь котелок литров этак на пять и, само собой разумеется, такой брусок, я мигом бы "скухарил", как выражается Войта Мрзена, эту самую похлебку. Но раз бруска в наличии не имеется, то я хоть расскажу вам все по порядку, а вы уж сами попробуйте сварить ее дома.
Надо вам сказать, что по профессии я "навозник". Официальное мое звание - агроном, но между собой мы всегда называем друг дружку "навозниками". Впрочем, навоз - вовсе уж не такая плохая штука. Наш брат готов иной раз пальчики облизать, если, скажем, у него под сахарную свеклу набирается кучка навоза величиной с гору Ржип! Честное слово, ведь потом вырастет куча свеклы, и с поля снимут вот этакие пяти-шестикилограммовые корневища с ботвой, как павлиний хвост, центнеров восемьсот с гектара! Ах да, как же было дело с похлебкой из бруска? Ну, так слушайте!
Перед войной я обучался агрономии в Праге. Само собой разумеется, ходила к нам на занятия и зеленая молодежь посостоятельней, были там также парни, у которых и на еду-то не хватало, будь оно неладно! Я был в их числе. Хуже всего нам приходилось во время каникул. Я с двумя приятелями - Гонзой Поливкой и Вашеком Гнилицей - решили отправиться куда-нибудь на "практику". На одном курсе с нами учился болгарин Ненчо Младенов, тоже не имевший гроша за душой. Для поездки на родину у него не было денег, и он присоединился к нам. Долго мы искали работу. Наконец кто-то посоветовал нам поехать в Червонную Льготу в имение к некоей вдове Лизлерке: она, мол, возьмет нас хотя бы на время жатвы.
Приезжаем. Хозяйка с виду - что твой кирасир, по повадкам - сущий полицейский. Сразу на нас накинулась: нам, мол, нечего воображать, будто мы тут на боку лежать будем. Для этого у нее и без нас адъюнкт есть. А если мы хотим остаться, то должны работать, как батраки, - восемь крон в день и харчи. Готовить на нас будет экономова жена.
Делать нечего, пришлось согласиться. Мы надрывались на работе, как лошади: старуха оказалась настоящим живодером. Жена эконома Винтишка, гнусная гадина, будто бы до замужества служившая кухаркой у старухи Лизлерки, теперь, невидимому, растеряла весь свой поварской талант: жратву, которую она нага готовила, нельзя было взять в рот. Я сказал бы "еду", если бы дело шло только о людях. Ее стряпню не хотели есть не только собаки и куры, но даже свиньи. Гонза Поливка уверял, что, вероятно, только муравьи будут есть такое, потому что они скромные создания. Но когда мы однажды выплеснули тарелку этих помоев в муравейник, то муравьи совсем ушли оттуда.
Мы все время испытывали волчий голод. Гонза попытался воровать яйца, но экономова жена стерегла кур, как дракон. Вашек Гнилица, склонный к меланхолии, жевал зерна пшеницы, щавель, а также пробовал выкапывать разные корешки, по большей части сладкие. Я выбрал золотую середину, пошел к Лизлерке за авансом.
Видели бы вы, как она на меня накинулась! Мы-де не какие-нибудь там поденщики, чтобы она платила нам каждый день. Мы, мол, господа студенты, практиканты, и она заплатит сразу, через месяц, когда мы себя проявим. Хоть бы хлеба она давала нам вдоволь, но и хлеб был под замком в этом стогектаровом имении!
В воскресенье Винтишкова сварила нам суп из каких-то старых костей. От него разило падалью на сто шагов. Кроме того, мы получили по куску хлеба с разведенным творогом. Экономова жена будто бы собиралась испечь сладкие пирожки, да печка дымит. Ну-с, хорошо. Уже под вечер сидим мы на крыльце, совсем изнемогая от голода. Вашек отправился с горя на кухню попить воды и вернулся от Винтишков с выпученными глазами.
- Ребята, вы только представьте себе, эта сволочь только что поставила в духовку петуха!
- Стащить! - воскликнул Гонза с таким отчаянием во взгляде, что на меня напал страх: чего доброго, убьет еще экономову жену кочергой. А Ненчо спокойно оказал:
- Погодите-ка, ребятки, я эту чертовку все-таки перехитрю!
Вскоре экономова жена появилась на пороге. Ненчо отвесил поклон и немедленно обратился к ней с вежливой просьбой одолжить какой-нибудь горшок побольше: он хочет сварить для товарищей болгарскую похлебку. Экономова жена сразу навострила уши. А из чего, собственно, собирается он варить эту похлебку? Может быть, мы все-таки - в конце концов стянули у нее что-нибудь?..
- О, это совсем особенная похлебка! - говорит Ненчо. - Она варится из бруска!
- Из чего? - не поняла экономова жена.
- Ну, из обыкновенного карборундового бруска, на котором правят косы!
Господи, как это было для нее важно! В этом деле, при всей своей скаредности, она не имела опыта. Винтишкова вдруг заговорила медовым голосом и даже пригласила нас в кухню. Ненчо схватил котелок побольше и сунул его прямо на середку горячей плиты, бросил в воду брусок и стал ждать, когда закипит. Наконец под крышкой забурлило, и Ненчо тотчас же взял шумовку и отведал, какова похлебка на вкус. Экономова жена пялила глаза. Мы, разумеется, тоже.
- Ну, - пробормотал Ненчо, - начинает пускать сок, наваристая будет похлебка! Однако не мешало бы для цвета положить штучки три-четыре красной свеклы да капусты кочешок для густоты!
Мы думали, что экономова жена обругает Ненчо на чем свет стоит, но - подумайте только! - чего не сделает женщина из любопытства! Она - взяла ключ от огорода: пусть, мол, Вашек идет с ней, там можно будет нарвать всего, что нужно. Едва дверь за ними захлопнулась, как Ненчо прямо к духовке, вытащил сковородку, схватил петуха за ногу и бух в наш котелок.
- Теперь предстоит битва за время! - говорит Ненчо Гонзе. - Стань у окна и глаз с них не спускай! Когда они будут запирать огород, беги к экономовой жене, скажи, что я прошу дать еще две-три штучки сельдерея, петрушки и моркови. А если найдется спелый помидор, так ты его сорви незаметно и принеси тоже!
Мы с Гонзой заняли наблюдательный пост у окна, а Ненчо кинулся, как безумный, к плите и стал совать дрова, чтобы поддержать кипение. Я смотрел на свои карманные часы. Ровно через семь минут тридцать секунд экономова жена с Вашеком покинули огород. Я тотчас подал знак Ненчо.
- Мало! - крикнул он Гонзе. - Нам нужно еще минут десять, не меньше!
Гонза сорвался с места, как паровоз, и задержал экономову жену на середине двора. Теперь шел бой за секунды. Я наблюдал, вытаращив глаза, как Гонза увивается вокруг экономовой жены. Если он не уговорит ее, через полминуты эта ведьма будет здесь и у Ненчо не хватит даже времени отправить петуха обратно на сковородку.
Да будет благословен Гонза!
Клянусь, он уговорил ее и вот уже возвращается с ней на огород, а тем временем на исходе девятая минута. Словом, через семнадцать минут основательной варки Ненчо вынул петуха из котелка, сунул его на сковородку, закрыл раскаленную духовку, и, прежде чем экономова жена вошла в кухню, петух успел даже красиво зарумяниться. Экономова жена опрометью бросилась к духовке. С испуга она даже забыла о нас и, лишь облив жаркое соусом, она смутилась и начала врать:
- Это для ее милости, нашей барыни… У них в господской кухне плохая тяга…
Мы в ответ ей ни гу-гу, уставились, словно немые, все четверо на наш котелок. Братцы, какой запах пошел через некоторое время после того, как Ненчо бросил туда все овощи! У нас потекли слюнки. У экономовой жены тоже! Она глотала слюну так, что за ушами у нее далее пищало, и облизывалась, как кошка на сметану. Гонза подсунул Ненчо еще шесть помидоров, принесенных им по собственной инициативе, и при этом шепнул:
- Можешь высказать свои пожелания, старуха для нас все сделает! Я пообещал, что мы научим ее скрещивать томат с картофелем, чтобы урожай был и на земле и под землей!
Ненчо и в самом деле возмечтал:
- Эх, хорошо бы еще маслом заправить! Брусок для навара, капуста для густоты, свекла для цвета, сельдерей с морковкой для вкуса, а для нежности нужна еще заправка!
И знаете, эта ведьма-лакомка только из алчности дала нам масла. Ненчо подождал, пока похлебка хорошенько уварится, попробовал, посолил, поперчил, натер чесноку, добавил красного перцу и затем с благоговением вынул, вытер носовым платком и протянул экономовой жене еще тепленький брусок:
- Госпожа Винтишкова, это вам на память за вашу доброту!
Мы так наелись, что чуть не лопнули; экономова жена не отставала от нас. Эта бесстыжая тварь попросила даже вторую тарелку. Нам не следовало больше наливать ей похлебки, это была роковая ошибка. Как только экономова жена зачерпнула поглубже, она вдруг увидела в ложке… петушье сердце!
Ненчо не учел, что Винтишкова положила сердце и печень внутрь петуха. Она посмотрела на ложку, для пущей уверенности откусила кусочек сердца и вдруг вскочила, как ужаленная:
- Ах вы, шваль, воры!
Так мы наше брусковое чудо и не доели до конца. Брусок эта ведьма швырнула нам вслед на двор, - удивительно, как она не прошибла голову Вашеку. Но даже и после одной полной тарелки супа мы прониклись такой самоуверенностью и таким жизненным оптимизмом, что в тот же вечер со скандалом взяли расчет у Лизлерки.
Это была первая история. Вы смеетесь над тем, что мне повезло с похлебкой. Я расскажу вам еще одну историю, теперь уже без бруска и без всякого чародейства. Вот эту вторую похлебку я не забуду до конца жизни.
Во время войны я угодил на принудительные работы в Германию и там с одним приятелем, неким Михалем из Больших Карловиц, сговорился улизнуть домой. Нам здорово повезло, и после одной бомбардировки мы сбежали. Но куда же было деваться? Михаль мне говорит:
- К себе домой, в Дашицы, ты лучше не езди, там тебе можно спрятаться разве что в вербах на Лабе, а в Пардубицах гестаповцы хуже собак. Поедем-ка ко мне в Бескиды, в горах никакой дьявол нас не разыщет.
Сказано - сделано. Некоторое время мы болтались без дела, скрываясь у родственников Михаля, однако в конце концов нам стало стыдно. Два молодых здоровых парня, которые могли бы камни ворочать, у каждого ума палата, а для борьбы с фашистами, собственно говоря, палец о палец не ударили, если не считать мелкого саботажа в прошлом, во время работы на фабрике. Авторах не нужно было искать подходящего случая. В буковых зарослях, где даже в солнечный полдень стоит полумрак, в еловой чаще на горных склонах, в ущельях, куда боятся забегать и олени, - всюду курились маленькие партизанские костры, и в глухих горных деревушках передавали из уста в уста, как партизаны в темные ночи спускаются в долины, как рушатся мосты, взлетают на воздух поезда и горят склады и фабрики. Михаль не дал мне долго томиться в бездействии, мучиться от стыда и сожаления. Однажды после обеда, когда мы были на Гутисках у Рожнова, он мне говорит.
- Послушай, возьми-ка еще вот этот мой свитер, сегодня вечером нас ждут!
Он повел меня в густом осеннем тумане на Чартак. Там мы некоторое время посидели в старинной разбойничьей корчме, пока за нами не пришел связной. Выпив за успех дела по стаканчику какой-то ужасающей отравы, мы в темноте отправились в путь.
Так в октябре 1944 года я стал членом смешанного партизанского отряда "Смерть фашизму!". И там, в Бескидах, когда я партизанил, произошел один случай, о котором мне и хочется вам рассказать.
Дело было в январе 1945 года, в те дни, когда Красная Армия освободила Варшаву. Наш радист Гриша сообщил об этом событии перед землянкой как раз, когда мы уходили на операцию. Вы представляете себе наш энтузиазм! Задача была довольно сложная: взорвать мост и поезд с боеприпасами, но в общем мы выполнили ее удачно. Мина разорвалась под четвертым вагоном; паровоз и два вагона с балластом вздыбились на рельсах, как взбесившиеся кони; мы слышали, как трещат, ломаясь, старые ели при падении паровоза в пропасть. А другая половина поезда… Ну, не пожелаю вам видеть такой фейерверк! Даже привычный человек, всей душой жаждущий, чтобы дело его удалось на славу, и тот в такую минуту прижимается к земле, содрогаясь от ужаса. Решающая роль в этот миг принадлежит разуму, воле и прекрасному, радостному ощущению, что задание выполнено и фашистам нанесен очередной удар.
Но сейчас же после диверсии, когда мы, оглушенные и ослепленные взрывом, еще не пришли в себя, на нас нежданно-негаданно напал притаившийся в лесу сильный отряд эсэсовцев, и, отходя, мы угодили под пулеметный огонь. Гитлеровцы значительно превосходили нас силами; нас было десять человек, их, может быть, двести. Но в самый последний момент, когда круг врагов вот-вот должен был замкнуться, мы все-таки сумели вырваться из окружения. Подумать только! У этих негодяев была с собой свора овчарок, настоящих волкодавов. В конечном счете при отходе нам помогла страшная бескидская вьюга. Наши ребята из боевого охранения были на лыжах. А мы трое, проползшие под мост, чтобы заминировать его - Сергей, Костя и я, - вынуждены были уходить в горы по глубокому снегу без лыж, не успев надеть их.
Мы проваливались в сугробы по пояс, иногда ползли на четвереньках, падали лицом в обледеневший снег, обдираясь до крови, - словом, скажу я вам, дело было нешуточное. Только часа через два, убедившись, что овчарки потеряли наш след, мы присели на минутку перевести дух, и Сергей, мастер на все руки, у которого карманы всегда были полны всяких проволочек, ремешков и веревочек, в темноте смастерил нам из еловых ветвей своеобразные лыжи "снегоступы". Он взял еловые ветви, согнул каждую из них, связал концы вместе, переплел проволочками и ремешками, а затем прикрепил проволокой к сапогам. Тяжесть была неимоверная, к тому же пришлось идти, расставив ноги, как ходят малолетки с пеленкой в штанишках, но "снегоступы" Сергея спасли нам жизнь.
И вообще, будь я там один, я наверняка бы погиб. Пройдя четыре часа по снегу, волчьими тропами, ведущими все выше и выше в горы, я задыхался, еле волочил ноги, а глаза закрывались сами собой. Мне все время казалось, что я проваливаюсь не в сугробы, а в какую-то ватную, сладкую дремоту, только бы упасть и заснуть.
Но Сергей с Костей оказались моими ангелами-хранителями: я не то совсем засыпал, не то уже умирал, а товарищи волокли меня под руки, и в мою смертельную дремоту то и дело врывался тихий, но настойчивый голос Кости:
- Ну, давай, Войта… давай, голубчик… шагай вперед… давай!
Наконец меня дотащили до перевала.
Тут я немного пришел в себя и при спуске в долину, по ту сторону горного хребта, был уже в состоянии двигаться самостоятельно. Метель не прекращалась, но вдоль опушки старого елового леса оказалась узенькая полоска, где ветер хлестал не так яростно. Мы починили кое-как свои "лыжи" и потащились дальше. Направление было потеряно: вместо звезд над нами висели низкие снеговые облака. Только Костя ориентировался каким-то сверхъестественным чутьем старого разведчика и изредка, шептал:
- Туда! Влево… туда, нет, туда!..
Вдруг мы наткнулись на одинокую хижину. Я и Костя притаились с автоматами наготове, - а Сережа отправился на разведку. В окошечке, величиной с ладонь, конечно, было темно. Но даже несмотря на сильный ветер, мы чувствовали явственный запах горящих смолистых сосновых дров.
- Стой! - раздалось вдруг в темноте возле Сережи. От такого "стой!" в ночную пору, товарищи, стынет кровь в жилах. Но для нас оно прозвучало, как самое лучшее приветствие: ведь это было восклицание на родном русском языке! Через две секунды мы услыхали Сережу;
- Давай, ребята! Свои!
Оказалось, что мы вышли к хате Мартина Кровозы. Я никогда не бывал здесь раньше, но кое-кому из партизан она была известна еще с прошлой зимы. Мартина в январе этого года забрали в гестапо за то, что он показывал дорогу бежавшим военнопленным. С тех пор каш отряд не посещал этого места, чтобы не повредить жене Кровозы.