Размашистыми шагами ходит цзедуши по площадке перед шатром. Он ждет донесений от передовых отрядов. Ему не надо было даже глядеть на карту: голоса гонгов и свирелей справа указывали ему местонахождение правого крыла - там, где упрямый коротышка генерал Тянь Чен-сы вел отряды туфаней - "небесных гордецов", бесстрашных воинов, поклонявшихся голове дикого барана и пожиравших прямо на поле битвы печень поверженного врага. Судя по звуковым командам, знамя Синего дракона уже вышло на исходные рубежи, более того, войска туфаней продвинулись еще вперед, охватывая подковой заставу Ханьгуань… Но слева… Левое крыло опаздывало. Отряды коци, конных лучников, которыми командовал этот беспутный мальчишка, его сын, должны были обойти заставу, не то старая лиса Гэ Шу-хань может выскочить из западни. Генерала Гэ Шу-ханя мятежный цзедуши знал давно. И знал, что шутить с ним не приходится.
Время шло. Как далекий прибой, нарастал и опадал шум взбудораженного миллионного города, готовящегося к осаде. Яркие огни сигнальных знаков взывали о помощи и предупреждали об опасности. Генерал-губернатор Ань Лу-шань, в свое время бывший инспектором пехоты, приложил немало усилий, чтобы наладить четкую службу огневой сигнализации. И теперь он не мог не отдать ей должного - служба работала бесперебойно. Но вот на правом фланге погас и замолчал один пост, затем другой. Этот Тянь Чен-сы и его не знающие страха туфани уходили все дальше и дальше. Не слишком ли далеко?
Левое крыло все еще запаздывало. Положение становилось угрожающим. Если старый Гэ Шу-хань решится ударить всеми силами по правому крылу, спасти отряды Тянь Чен-сы будет невозможно. Решится ли Гэ Шу-хань? Медлить нельзя. Короткий свисток, несколько отрывистых фраз. И вот уже четыре всадника исчезли ь темноте: двое - на поиски знамени Белого тигра, под которым двигался левый фланг, два других - в резерв, где с отборными войсками под знаменем Черной черепахи стоял лучший полководец мятежной армии, "железный хусец" Ши Сы-мин.
Но не успел топот их коней затихнуть во тьме, как огненный семафор заставы Ханьгуань передал, что генерал Гэ Шу-хань приветствует своего старого друга, цзедуши Ань Лу-шаня и желает переговорить с ним наедине. Через несколько минут ответная депеша указала место встречи и количество почетного конвоя.
Они встретились. Некоторое время они испытывали неловкость, не могли начать разговор. Глядели друг на друга, отмечая перемены. Генерал Гэ Шу-хань стал еще суше, кожа на его лице казалась пергаментной. Он, как заметил Ань Лу-шань, все еще находился в ранге военного чиновника третьего класса - немного для такого искусного военачальника. Ань Лу-шань шутливо намекнул на это генералу Гэ Шу-ханю. У того пергаментное лицо стало еще высокомернее, и Ань Лу-шань понял, что попал в больное место старика. Он, Ань Лу-шань, сумел бы по достоинству оценить военный талант такого полководца. Гэ Шу-хань смотрел на него пронзительным взглядом водянистых запавших глаз.
- На каком посту? - спросил он напрямик.
Ань Лу-шань мгновенно ответил:
- А ваши условия?
Генерал Гэ Шу-хань выпрямился в седле, закрыл глаза:
- Пост военного министра.
- Невозможно, - сказал цзедуши.
При свете факелов было видно, как побагровело лицо старика.
- Пост военного министра обещан Ши Сы-мину, - продолжал Ань Лу-шань. - Тут я ничего не могу изменить.
Старый Гэ Шу-хань открыл глаза, но ясно было, что он ничего не видел - он еще не вернулся из страны несбывшихся надежд. Наконец он проскрипел:
- Это будет стоить вам правого крыла. Они зарвались, вам это известно. Кем вы хотели назначить этого недоучку Тянь Чен-см?
- Генеральным инспектором пехоты, - машинально ответил Ань Лу-шань.
. - Через два часа эта должность будет у вас вакантной, - и он повернул коня.
Ань Лу-шань положил руку на его поводья.
- Не торопитесь, - сказал он. - Если вы мне докажете, что мой левый фланг не успеет прийти на помощь туфаням, должность генерального инспектора пехоты - ваша.
- И звание чиновника первого класса, - договорил Гэ Шу-хань.
- И оно - тоже, - подтвердил Ань Лу-шань.
Старик поманил цзедуши пальцем.
- Твой сын в восьмидесяти ли отсюда ждет меня в засаде, - сообщил он и, ужасно довольный, заскрипел старческим смехом.
Ань Лу-шань не поверил.
- Они поймали моего лазутчика с секретным приказом посту номер три, - пояснил Гэ Шу-хань. - Из этого приказа они узнали о засаде, которую я будто бы им готовлю. Зная вашего сына, можно было не сомневаться, что он клюнет на эту удочку. Вся сложность была только в том, чтобы мой лазутчик случайно не разминулся с передовым отрядом вашего левого крыла. Судя по всему, он не разминулся.
- Этот человек шел на верную смерть, - задумчиво сказал цзедуши.
Старый генерал пожал плечами: это было таким пустяком! Все же он добавил:
- Этот человек считал, что таким образом он спасет много других жизней. Он сам вызвался на это. Теперь вы мне верите?
- Да, - сказал Ань Лу-шань, - теперь верю.
- Генералу Тянь Чен-сы повезло, что мы договорились, - сказал Гэ Шу-хань, прощаясь.
- Как звали этого смельчака? - спросил Ань Лу-шань.
Генерал Гэ Шу-хань понял не сразу.
- А, этого, - сказал он. - Какой-то Ду Фу.
И он ускакал, не услышав, как Ань Лу-шань пробормотал: "Странные вещи творятся на свете".
Через час жители столицы с ужасом и отчаянием увидели, как под грохот бубнов, горнов и литавр армия, защищавшая заставу Ханьгуань, с развернутыми знаменами двинулась навстречу армии мятежников, вошла в нее, растворилась и исчезла навсегда. А с нею для горожан исчезла и последняя надежда.
Утром того же дня делегация из девяти выборных горожан Чанъани, прибыв к Ань Лу-шаню, подала сигнал открыть все ворота.
Мощным потоком, поражая взор пестротой одеяний, а слух - разноголосьем наречий, текла, без конца и края, двухсоттысячная армия Ань Лу-шаня в распахнутые ворота Чанъани. Через Западные ворота двигалась кавалерия туфаней, носивших на левом плече изображение дикого барана; их длинные нечесаные космы и острый запах наводили невольный ужас. Люди, оказавшиеся в это время у других, Восточных ворот, могли видеть, как под знаменем Белого тигра в город входили конные лучники, коци, набранные целиком из людей племени кидань, славившихся своим непревзойденным искусством укрощения диких коней и стрельбы из лука. Они носили желтоверхие шапки, отороченные дымчатым соболем; за спиной у каждого был короткий лук и триста стрел в кожаном круглом колчане.
Но самое величественное зрелище можно было наблюдать у Северных ворот, куда под знаменем Среднего дворца, украшенным синей звездой, входили отборные отряды Ань Лу-шаня. Сам он ехал впереди, прямо за знаменосцем, на огромном и злом черном жеребце, небрежно держа красные с золотом поводья, которые как высший знак отличия были пожалованы ему некогда еще императором. На нем был лиловый халат с золотыми кистями, а поверх халата - серебряный, казавшийся кружевным панцирь. На груди и спине Ань Лу-шаня каждый мог увидеть желтый четырехугольник с изображением разъяренного единорога - знак принадлежности к первому классу военных чиновников страны. Следом за Ань Лу-шанем на боевой колеснице ехал глашатай, выкрикивавший слова новых декретов, главным из которых был декрет об освобождении от налогов всех граждан города сроком на один год.
За колесницей с глашатаем двигалась другая, еще более существенным образом подтверждавшая наступление лучших времен, ибо на ней стоял огромный сундук, откуда два солдата, стоявшие на колеснице, размеренными движениями швыряли в толпу горсти мелких серебряных монет…
Затем шли войска.
Основное ядро этих войск состояло из пограничных китайских отрядов, которые сам бывший генерал-губернатор обучил и сплотил во время службы на дальних рубежах. Долгие годы службы вдали от родных мест сделали этих простых людей почти похожими на кочевников, среди которых им приходилось жить и время от времени - сражаться. Но все же в самых глухих закоулках души они оставались китайцами, и теперь им было приятно - кому снова, а большинству впервые - увидеть свою великолепную столицу и услышать родной тягучий говор. Гордо выпрямившись в седле, ехали они по широкой улице Бучжэнли, одинаковые в своих темно-серых шерстяных халатах с красными кушаками. У многих на груди блестели высокие солдатские награды - серебряные продолговатые бляхи с надписью: "Отважный воин".
С еще большим изумлением смотрели на невообразимое великолепие китайской столицы остальные войска, состоявшие из кочевников. Впервые в жизни видели они такие дома, такие роскошные дворцы, такой многолюдный город. Со страхом и скрытой надеждой смотрели на входящих победителей жители Чанъани. Чего можно ожидать от этих полчищ? "Конечно, ничего хорошего", - утверждали одни и спешили домой, чтобы припрятать наиболее ценное. "Хуже не будет", - говорили другие. "Но ведь это же дикари!" - "Ну и что же? Кроме того, среди них много и наших, китайцев". И многие продолжали стоять, словно прикованные друг к другу, не сознавая, что их удерживает на месте извечный человеческий порок - любопытство, равно как и извечное человеческое качество - неистребимая вера в лучшее будущее.
А солдаты все шли и шли, и гордо двигались впереди своих полков генералы, и по толпе полз прерывающийся шепот: "Вон тот, глядите… левее, левее… это генерал Ши Сы-мин… А тот одноглазый - это принц Аббас. Вот тот, ростом более семи чи, - наш, китаец, генерал Ли Бао-чень, смотрите, на груди у него лев…" И мальчишки просили поднять их повыше, чтобы и они могли увидеть прыгающего льва на халате генерала, и самого генерала - высокого и равнодушного старика, и посмотреть на заморского принца Аббаса, изящно сидевшего на белоснежной кобыле…
И шли нескончаемым молчаливым потоком серые от пыли и усталости простые воины, положив на плечо переднему ряду длинные раздвоенные копья, чьи-то мужья, чьи-то братья, чьи-то женихи, шли, тяжело ступая по улицам чужого им города, неся на концах своих копий свою и чужую жизнь, разрешение чьих-то честолюбивых надежд, замыслов, желаний.
И мальчишки восхищенно смотрели на них, и завидовали, и долго бежали вслед, не слыша грозного зова отцов и тревожного крика матерей.
__________
Приказ гласил - перерезать все дороги и тропы, ведущие от города на юг. Людей, задержанных в окрестностях столицы, допрашивать с пристрастием. Пойманных лазутчиков направлять под усиленной охраной в штаб, ремесленников - в распоряжение управления обороны, судьбу прочих после проверки определять на месте.
Были ли лазутчики в этой толпе заморенных и грязных бродяг? Офицер заставы презрительным и равнодушным взглядом обвел задержанных. За то время, что он был здесь начальником - уже без малого три недели, - он научился угадывать ремесло каждого - по рукам, по взгляду, по выражению лица, по манере держаться, по запаху, наконец. Крестьяне были сгорбленны и жалки с их огромными потрескавшимися ступнями и рабским взглядом животного.
- Вот ты, и ты, и ты, и вот те двое пусть отойдут в сторону. И вон те двое ремесленников - пусть станут чуть левее. Наверняка сбежали из шерстобитен, так и несет от них козьей шерстью.
Женщины с детьми, цепляющимися за оборванные и грязные, желтые от впитавшейся пыли подолы, - куда их деть прикажете? Толка от них никакого, жалкие, загнанные клячи. Да, здесь поощрений от начальства не получишь. И офицер быстро решает - отпустить. Пусть проваливают, да побыстрей…
Понемногу все задержанные оказываются разбитыми на небольшие группы, и вот уже остался только один человек лет сорока с худым и морщинистым лицом. Остальные задержанные явно его не знают. Офицер смотрит на его руки. В глазах мелькает какое-то подобие интереса - это явно не крестьянин. Офицер подходит поближе, принюхивается. И не ремесленник тоже.
- Кто такой?
Человек поднимает на него взгляд глубоко запавших глаз. Устало смотрит он на молодого офицера, на воронье перо - боевой знак отличия, лихо воткнутый в шлем, на золотые кольца, на саблю в богатых ножнах.
- Ты - шпион? Лазутчик? Признавайся.
По произношению, по коротким рубленым фразам видно, что молодой офицер родом из пограничных районов. Учился он чему-нибудь кроме военного дела?..
- Ну! Отвечать. Признаешься?
- Да, - сказал человек. - Признаюсь. Я не шпион.
- Не хитрить. - Взгляд офицера становится цепким. - Обыскать его.
Человека обыскали. Офицеру докладывают - в мешке у человека обнаружено шесть чистых листов бумаги, семнадцать - исписанных, палочка туши и прибор для письма в дорогом футляре.
Офицер мельком взглянул на исписанные листы. Вынул из яшмового футляра кисть и осторожно потрогал упругое жальце. Быстро, в упор, взглянул на человека. После этого сказал убежденно:
- Ты - шпион.
Остальных задержанных он велел своему помощнику распределить согласно приказу. Этого он допросит сам.
Офицер сидел под навесом и ждал, пока солдаты уведут крестьян и ремесленников в сарай за караульным помещением - оттуда их в специальных повозках ночью увезут в город. Тонкой бамбуковой щепкой офицер ковырял в зубах, стараясь скрыть ему самому непонятное смущение. Он был очень молод. И очень храбр - именно храбростью он заслужил офицерский чин и воронье перо, это было совсем недавно, при штурме Лояна. Этот человек, не похожий ни на крестьянина, ни на ремесленника, не нравился ему. Кто он? Может быть, и на самом деле лазутчик?.. Три недели службы в этой дыре, вдали от Чанъани, надоели офицеру сверх всякой меры. Только и дела, что вылавливать вшивых крестьян и отправлять, как скот, в город. Кто тут мог оценить его офицерское звание? Офицеру очень хотелось в столицу, где его более удачливые товарищи день и ночь веселились в обществе красивых девушек. Но приказ был строг - заставу разрешалось покидать только в исключительных случаях. Все эти долгие три недели исключительных случаев не представлялось. Но, может быть, ему сейчас повезет…
- Ну так что?
Человек с усталым взглядом еще раз посмотрел на офицера. Потом он сел. Офицер с изумлением таращил глаза. Он не мог сразу решить, что ему надо делать. Он нерешительно взялся было за саблю… Нет, не то. Он вынул из-за пазухи маленький костяной свисток и дунул в него два раза. Гут же появился хромоногий писарь, присел рядом с офицером, положил на колени дощечку. Человек сидел на земле, с наслаждением вытянув ноги. Он шел без передышки двое суток. За последний месяц он трижды чудом избегал смерти. Он пережил предательство генерала Гэ Шу-ханя, которое было для него еще хуже, чем смерть. Он устал. Он смертельно устал и не хотел больше ничего. Куда он шел? На юг. Зачем? Он и сам задавал себе этот вопрос, но все равно шел. Если бы ему удалось миновать эту заставу, он бы выбрался за линию мятежных войск. Не удалось. Что же…
- Как тебя зовут?
На мгновение им овладело искушение назвать какое-нибудь другое имя. Интересно, разыскивают ли его? Нет, он не станет вымаливать себе жизнь, а умирать все же лучше под своим именем.
- Меня зовут Ду Фу.
- А твое настоящее имя?
- Это настоящее.
- Ты шпион.
- Нет.
- Имя!
- Я уже сказал.
Офицер смерил человека внимательным взглядом. Пожалуй, он был даже доволен. Если этот человек и дальше будет вести себя так же, не исключено, что тот самый случай представился. Подозрительная личность. Только бы он не рассказал все раньше времени. На всякий случай офицер сказал громко:
- Не умничать. Отвечать на вопросы. Не то будет очень плохо.
Голос у офицера был высокий и ломкий. Ему недавно исполнилось девятнадцать лет, и он был красив. Красота молодости…
- Имя?
- Ду Фу.
- Ну ладно, - миролюбиво сказал офицер. - Мы еще вернемся к твоему имени. Возраст?
- Сорок четыре года.
- Профессия?
Он и сам был изумлен своим ответом:
- Поэт, - сказал он.
Бамбуковая щепка застряла на полпути ко рту.
- Кто, кто?
Человек снова пошевелил потрескавшимися губами:
- Поэт.
- Что значит - поэт?
Ду Фу с трудом разлепил веки. Было очень жарко, двое суток он не спал, пробираясь на юг. Он был голоден, его мучила жажда. Язык терся о десны, причиняя боль. И все же. У него хватило сил удивиться. Так вот, значит, каков один из новых хозяев столицы. Он спрашивает, что такое поэт. Читал ли он что-нибудь в своей жизни? Где он учился? Учился ли он вообще? Какое молодое у него лицо. И вообще, как хорошо быть молодым… Солнце светило прямо в глаза, и веки смыкались сами. Как забавно, что его задержал именно этот пост, начальник которого не знает, что такое поэт. Какой глупый, какой наивный вопрос. Что такое поэт…
И вдруг он понимает, что вопрос это совсем не такой простой и что он не знает, как на него ответить…
Офицер ждет. Он заинтересован. Он не знает, что такое поэт. Сейчас он это узнает. Человек раскрывает рот. Он что- то говорит. Что?
- Дайте мне воды, - шепчет человек. - Во-ды…
- Что он там бормочет?
Офицер с трудом понимал здешний диалект. Писарь встал, аккуратно отложил дощечку для письма, наклонился.
- Воды… - прохрипел Ду Фу.
Теперь офицер понял. Он вскочил. Писарь поднял на него глаза и немного побледнел. Сейчас доблестный Ши Гуань вытащит свой благородный меч и глупая голова этого болвана покатится по земле. Писарь даже отодвинулся немного, чтобы кровь не брызнула ему на халат. Офицер нервно тянул меч из ножен. Вытянул. Плашмя опустил его на спину писаря.
- Проклятый сын свиньи! Живо! Ну…
От боли и неожиданности писарь споткнулся и упал. Офицер смеялся, показывая острые белые зубы, - да, это тот самый исключительный случай.
Ду Фу сидел в полузабытьи, свесив голову на грудь. Он так и не успел объяснить офицеру и кавалеру вороньего пера, что такое поэт. Прибежал писарь с кувшином воды. Ду Фу глотал, захлебывался, пил, пил, пил… Все. Писарь встал. Офицер Ши Гуань рассматривал исписанные свитки, испещренные ниспадающими четкими строками. Остановившийся в двух шагах от него писарь с испугом пытался понять, почему начальник держит исписанный лист вверх ногами. Офицер, обернувшись, перехватил его взгляд, побагровел, быстро свернул лист в трубочку.
- Это шифрованное донесение, - сказал он. - Пусть приготовят экипаж и конвой. Я сам доставлю этого человека в Чанъань. Приготовь протокол допроса. Человека, называющего себя поэтом по имени Ду Фу, накормить и привести ко мне. Все. Убирайся.
Писарь исчез. Он слишком хорошо знал крутой нрав своего начальника. Вечером, в сопровождении офицера и двух солдат, задержанный отбыл по пыльной дороге в Чанъань.