И это столица? Из окна экипажа, подпрыгивавшего на улицах Чанъани, Ду Фу всматривался в изменившийся, непохожий, непривычный облик притихшего города. Куда подевались разноцветные толпы, наводнявшие в прохладные утренние часы бесчисленные улицы? Где разноголосье бродячих певцов, торговцев, ремесленников, где не имеющая ни конца ни края теснота движущихся, толкающихся, кричащих людей? Где длинные - на полквартала - процессии официальных лиц, прибывших издалека, дабы преклонить колени перед Сыном Неба? Где пестрота, аромат и вонь торговых рядов? Ничего нет. Пусто и безлико. Голые осыпающиеся стены, редкие прохожие, испуганно жмущиеся к забору при виде экипажа с эскортом из двух нездешнего вида всадников. На заборах - огромные, почти в человеческий рост, иероглифы. "Гао Ли-ши - виновник разорения страны". "Оторвать голову изменнику государства Ли Линь-фу". Ду Фу читает надписи, повторяет вслух. Офицер смеется:
- Так мы покончим со всеми изменниками и врагами государства. Тех двух, которых вы назвали, кажется, еще не поймали. Зато другие уже получили свое сполна. Скоро мы их увидим.
И действительно, скоро Ду Фу увидел тех, кто получил сполна. Вот они. На базарной площади торчат их головы, на тонких и длинных бамбуковых копьях. Некоторых еще можно узнать. И Ду Фу узнает их - видные сановники, да, но не имевшие никакого влияния на ход государственных дел. Очевидно, они имели несчастье сразу подвернуться под руку.
Офицер и кавалер вороньего пера Ши Гуань, не знавший до вчерашнего вечера, что такое поэт, говорит Ду Фу с тем снисхождением, с которым сила относится к слабости:
- Мы переделаем эту страну. У нас есть свое солнце - великий полководец Ань Лу-шань. Он один будет думать за всех, а все будут ему повиноваться. И - никаких вопросов. А всем, кто посмеет в чем-нибудь сомневаться, мы приделаем бамбуковые шеи.
И красивый молодой офицер заразительно смеется чистым детским смехом, откидывая голову. Бамбуковые шеи! - это он здорово придумал, надо будет запомнить.
- И еще, - говорит он, насмеявшись вдоволь, - мы переломаем собачьи ножки тем, кто много воображает. Да. И они, эти умники, будут ползать перед нами на брюхе, пока не подохнут.
И, снова давясь от смеха, он легонько толкает Ду Фу в бок, словно приглашая его разделить веселье. Но Ду Фу молчит. "Так вот, значит, каковы, - думает он, - намерения этих победителей. Переломать ноги всем несогласным. Способ действенный, что и говорить… Но не нов. Нет, совсем не нов, это уже было и совсем недавно, и давно, и будет, надо полагать, не раз еще в дальнейшем". Тем меньше он видит оснований для смеха.
Ду фу смотрит в окно. Вот какой-то прохожий боязливо прижался к стене… "Как сказал офицер? Переломаем их собачьи ножки? Лексикон победителей…" Теперь он начинает понимать, почему так тихо стало в столице Китая Чанъани, тихо, если не считать резких и четких звуков военной команды и гулкого шага молодцов, марширующих с песнями по вымершим улицам притаившегося города.
Ду Фу повезло. Дежурным комендантом в этот день был некто Сяо Жу, офицер центрального штаба Ань Лу-шаня. В отличие от кавалера вороньего пера Ши Гуаня, ему не нужно было объяснять, что такое поэт. Более того, он даже знал, кто такой Ду Фу. Лет за пятнадцать до конца периода Кайюань он, тогда еще кандидат на офицерский чин, был свидетелем стремительного взлета Ду Фу, когда стихи его заслужили личную похвалу императора и вознесли его из безвестности в число немногих избранных. Знал он также и другое, во всяком случае, догадывался, что Ань Лу-шань хотел бы привлечь таких людей. Поэтому храбрый и доблестный Ши Гуань был не. мало удивлен тем вниманием, с которым офицер центрального штаба отнесся к его докладу.
- Ваше чутье не подвело вас, - сказал в конце рапорта Сяо Жу. - Вы, кавалер Ши Гуань, заслуживаете поощрения, и я намерен доложить о вас на вечернем совещании генералу Ши Сы-мину.
Воспользовавшись случаем, кавалер Ши Гуань попросил разрешения задержаться в столице. Получив желанное разрешение, он прямым ходом отправился в ближайший публичный дом и там, напившись до чертиков и изрубив своим боевым мечом столик и изрядное количество посуды, поведал всем, что он, Ши Гуань, поймал и обезвредил "самого Дай Фай".
Девушки, всегда отдающие предпочтение храбрым мужчинам, были в восторге. Несмотря на это, стоимость испорченной мебели и разбитой посуды кавалеру пришлось возместить.
- Так вот вы теперь какой…
Большими тяжелыми шагами Ань Лу-шань, цзедуши и генерал-губернатор, а ныне владыка столицы, приблизился к Ду Фу. Вгляделся.
- Я узнал вас. Ну а вы - помните меня?
Ду Фу кивнул. Спазма сжимала ему горло. Слишком много выпало на его долю в этот месяц. Слишком много он видел, бредя по пыльным желтым дорогам, затерявшись среди тысяч беженцев, изможденных и грязных, среди детей и стариков, бесшумно и легко падавших на дорогу и остававшихся лежать, загребая вязкую пыль деревенеющими пальцами. Слишком резок был переход от караульной будки с солдатами, бросающими кости на земляном полу, до императорского дворца и этого человека, с неслыханной дерзостью посягнувшего на божественную власть императора. Вот он сидит рядом, этот человек, принесший в страну горе и разорение. Ду Фу мог бы прикоснуться к нему, он чувствует запах, исходящий от него, - запах заскорузлого Солдата.
- Так вы и вправду помните меня?
Да, Ду Фу помнит генерала - так устроена его память. Но генерала Ань Лу-шаня и в самом деле трудно забыть. Эти живые темные глаза навыкате, эти огромные тяжелые руки с длинными, словно живущими отдельной жизнью пальцами. Это было так давно - по существу, в иной жизни, на приеме в императорском дворце. Они оба были тогда в расцвете славы - молодой герой, победитель страшных киданей Ань Лу-шань и молодой поэт, удостоенный громогласной похвалы императора. После приема несколько дней и ночей провели они в одной и той же веселой компании, среди прекрасных девушек столицы. Но затем пути их разошлись - самый молодой генерал-губернатор уехал на север командовать пограничными войсками округа Пинлу, а поэт, разочаровавшись в ложном дружелюбии двора, ушел странствовать по бесконечным дорогам людского горя. Теперь они встретились, и один из них - изменник, другой - неудачник. Изменник хочет стереть прошедшие пятнадцать лет, он обращается к неудачнику:
- Вы должны мне помочь.
- Я - вам?
- Да, - говорит цзедуши. - Именно вы. - Лицо его мрачнеет. И он повторяет снова: - Вы мне нужны. Именно вас я ждал. Сама судьба послала вас ко мне. После того как мне рассказал генерал Гэ Шу-хань, я уже не думал, что когда-нибудь увижу вас… Но погодите, я, кажется, плохой хозяин. - Он берет в руки маленький колокольчик.
Откуда взялись эти люди? Они появляются бесшумно, они исчезают еще более бесшумно, услужливые и безмолвные привидения. После них остаются разостланные обеденные ковры, столики черного дерева с причудливой инкрустацией, серебряные блюда и давно уже забытый запах - суп из верблюжьего копыта, еда пресыщенных богачей. Этот резкий, острый аромат словно заполнил комнату далекими призраками пятнадцатилетней давности.
- Садитесь, ешьте, пейте, - говорит цзедуши Ань Лущань. Сам он слишком взволнован, ему не до еды.
Исподлобья смотрит Ду Фу на бегающего Великана, в каменных складках лица которого какая-то непонятная судорожная одержимость. И - напряженная, невольная недоверчивость.
- Вы ешьте….
И Ду Фу обжигается, старается не спешить, но не может не спешить, спешит. Жирный прозрачный благоухающий суп янтарными каплями застывает на старом халате. Он бы ел этот прекрасный суп, и ел бы, и ел…
Он отодвигает чашку.
- Я докажу им всем! - страстно говорит в это время Ань Лу-шань. Он резко останавливается у окна и вперяет взор туда, где, должно быть, находятся его противники, те, кому он должен доказать, - Я докажу им…
Он подбегает, садится на корточки, заглядывает Ду Фу в лицо.
- И вы тоже, - тихо говорит он с упреком. - И вы тоже. Знаю, знаю.
Он встает.
- Вы тоже найдете для меня слова упрека. Вы видели головы… Видели, я знаю. И то, что наболтал вам глупый мальчишка… Мне обо всем уже доложили… Это все не для вас. Мы вынуждены поступать подобным образом - пока.
Это продлится недолго. А этих… - Он внезапно успокаивается. - Мне пришлось их казнить. Они были слишком упрямы… Им предложено было выбрать между старым императором… и новым…
- Вы хотите сказать?.. - от волнения Ду Фу не договорил.
Ань Лу-шань долго не отвечает, разглядывая в дальнем углу что-то видимое ему одному. Потом он начинает говорить. Голос его тих, едва слышен, и в нем - горечь.
- И вы… - произносит он и качает головой. - Вы тоже не верите. Император! Сын Неба! Для вас это слово столь священно, вы ведь китаец, полноценный, чистокровный, без примесей. А я? Кто я - в ваших глазах, в глазах тех? Полукровка, дикарь. Почти что обезьяна… Может быть, не без способностей, занятная обезьяна, может быть, даже полезная. Но божественный император… О, я знаю, каковы, чистокровные китайцы, ханьцы, относитесь к людям другой крови. Я испытал это на себе. Вы позволяете кое-что таким людям - например, умирать за великий Китай в битвах с киданями, или туфанями, или уйгурами. Тех, кто не умер, вы можете даже наградить… и поставить тут же на место, потому что и награждая вы награждаете дикарей. Люди второго сорта - вот кто мы для вас. Расторопные слуги, которых можно похвалить и которые от этой похвалы должны чувствовать себя на седьмом небе от радости. И даже вы - вы! - не можете побороть в себе этого. Быть всегда людьми второго сорта? Ну, нет. Вот вам одна из причин, почему мы восстали. И почему нас поддерживает народ. Он так же угнетен, хотя и по другой причине. Это восстание людей второго сорта, которые хотят доказать, что они не хуже других. Во всем.
- Я никогда не считал вас человеком второго сорта, генерал.
- Я буду императором, - тихо сказал Ань Лу-шань, и от этого тихого голоса Ду Фу содрогнулся. - Я докажу, что и я - полутюрок, дикарь, обезьяна - смогу управлять государством не хуже чистокровного Мин Хуана. И вы - вы мне в этом поможете. Вы должны мне помочь, вы нужны мне. - Он раскидывает руки. - В моей империи не будет несправедливости. Не будет людей разных сортов. Все будут равны - китайцы, тюрки, си, шивэй. Все будут иметь равные права и равные обязанности. Все, кто захочет меня признать.
- А кто не захочет?
Ань Лу-шань обернулся так резко, что кисти на длинном скрученном шнурке не успели мотнуться за ним.
- А тех… - сказал он жестко, - сначала мы попробуем их уговорить. В этом-то вы и должны мне помочь. Но если вы - и такие, как вы, - откажетесь мне помогать, и не будет никого, кто захотел бы мне помочь, я… - Он постучал согнутым пальцем по оконному переплету. Усмехнулся. Вздохнул. - Тогда мне придется их заставить. Я смогу это сделать.
В этом сомневаться не приходилось. Головы на бамбуковых шеях…
- Нас, китайцев, десятки миллионов, - осторожно сказал Ду Фу. - И у каждого есть глаза. Они смотрят этими глазами на тех, кто сейчас распоряжается их жизнью. Они сравнивают то, что есть, с тем, что было. И с теми… Вам понадобятся чиновники, вам понадобится много людей. Ваши офицеры, из которых вы хотите сделать чиновников, храбры, но необразованны. Некоторые… - он запнулся, - мне кажется, что некоторые не умеют даже читать. Еще менее образованны ваши солдаты. Они грубы и жестоки. Может быть, они такие, потому что молоды и лишены образования, но от этого ничего не меняется. Так как же смогут они решать важные для страны - и для вас в конечном итоге - вопросы, как смогут они управлять, руководить, судить, выносить приговоры?
- Их здоровый дух подскажет им правильное решение. Когда волк нюхает след, он знает, чей это след - врага или друга. Я не требую от своих подчиненных знания. Я требую повиновения и исполнительности. А думать за них буду я.
И вы будете, мой дорогой друг, вы будете думать. Вы и те, кто захочет мне помочь.
- Но… ведь это… измена…
Шепот, но он был услышан.
- Измена? Кому? Императору Мин Хуану? Или, может быть, евнуху Гао Ли-ши? - Голос генерала стал мягок, он вибрировал, наполняя собой огромное пространство зала.
Ду Фу молчал.
Значит, императору.
Ань Лу-щань вытянул вперед руку, словно взвешивая;; это слово на ладони, затем решительно отмел, выбросил, забыл.
- Страна обязана ему многим, - упрямо сказал Ду Фу. - И я - тоже.
- Конечно, вы ему обязаны, - подхватил генерал. - Не
он вам - вы ему. Еще бы - он вас заметил, приласкал. Император… разве он не такой же человек, как другие? Разве он не хуже многих, кого знаем вы и я? Да что говорить! Вы ведь жили при дворе, нагляделись. Не зря же ушли… В чем вы увидели его гений? Он выигрывал войны. Но не я ли водил его полки? Может быть, он получил в боях восемнадцать ранений? Он выигрывал войны… Это я выигрывал войны. Я побеждал в сражениях, я и мои друзья и недруги - Ли Хуай-сянь, Ши Сы-мин, Ли Бао-чень. Он повесил нам на грудь и спину львов и единорогов, а затем отослал подальше от столицы, на север и на юг, на восток и на запад, только бы подальше. Он помыкал всеми, как рабами, - вами и нами равно. Его люди проверяли благонадежность вся и всех. Хватали и припрятывали всех, кто казался подозрительным Гао Ли-ши или Ли Линь-фу. Да, я казнил восемнадцать человек, это так. А сколько казнил ваш обожаемый император, которому вы все так боитесь нарушить верность? Где, скажите, наследный принц Шоу? Где три его брата? Где тысячи других, арестованных за одно неосторожное слово? Вы молчите… Вы все еще считаете, что страна и вы лично обязаны ему многим… Я не считаю этого. Государство не может считаться справедливым, если никто в нем не может быть спокоен за свою жизнь. Я назвал вам несколько примеров. Я мог бы назвать их втрое, вдесятеро больше. Я назову еще только один пример. Вы помните, наверное, шум, поднятый вокруг заговора семи генералов Южной армии? Какой только грязью их не поливали! Затем их казнили как последних собак. Их повесили под окном императора во дворце Пылающего солнца. Так вот - они были невиновны. Ни один из них не был предателем. Ни один и не помышлял об измене. Они были слишком известны - вот и вся их вина. Но вы-то все это прощаете вашему Сыну Неба - это, как и многое другое. Почему же вы так непоследовательны, мой ученый друг?
- Чего же вы хотите от меня? - в замешательстве прошептал Ду Фу.
- Мы должны все перестроить. Это будет великий процесс. Мы изменим эту страну. В ней все будет иным. Но один я не могу это делать. Вы правы. Мне нужны люди. Мне нужны вы и ваши друзья. Я знаю - среди моих сегодняшних друзей и соратников много таких, что с радостью и без колебаний предадут меня, лишь задует ветер посильней. - Он понизил голос, - Мой сын - один из них. Они считают, что власть берут лишь для того, чтобы набить сундуки поплотней. Я все знаю. Помогите мне. Для того чтобы установить царство справедливости, мне нужны умные головы. А если вы все откажетесь и оставите меня - вам же самим будет хуже. Итак, чего вы хотите? Выбирайте…
"…райте" - повторило эхо в дальнем углу мрачного пустого зала. "Выбирайте" - это прошептало нечто неведомое внутри самого Ду Фу. Огромная тяжесть сдавила ему плечи и грудь, словно это свод неба, вечный и нерушимый, опустился на него. Вот оно, Слово. Оно рождается, уже родилось, оно произнесено и уже не исчезнет. Но ты ведь хотел этого, ученый и поэт по имени Ду Фу. Ты хотел этого всегда - принести себя отечеству, родине, стране, всем людям. Что же медлишь ты, почему колеблешься? Ведь слово произнесено и в твоей воле поймать, подхватить его, как поводья скакуна, либо упустить навсегда. Но странная робость сковывает язык. Почему? Вот оно, оказывается, как бывает, когда внезапно исполняются невысказанные, самые глубокие желания. Ни радости не испытываешь, ни изумления - только страх, словно увидел под ногой разверзшуюся бездонную пропасть. Страх, тяжесть - и тоскливое чувство одиночества.
Ань Лу-шань стоял у окна, вцепившись пальцами в ажурную решетку. За его спиной все накапливалась и загустевала тишина. Там, в тишине, зрело решение - но какое? Этот человек был нужен ему, именно этот. Сейчас он боролся один на один с самым искушающим из всех желаний - желанием власти, реальной, всемогущей. И, как стон, донесся до генерала голос:
- Но что? Что я могу?
Он только этого и ждал, цзедуши и генерал-губернатор Ань Лу-шань. В одно мгновенье он оказался рядом со сдавшимся человеком.
- Мой дорогой цзиныпи, - шепнул он, - вас надо понимать так: "Что могу я, поэт?" Да, мне нужны поэты. Но - облеченные властью. Когда-то вы говорили, что поэты, как и врачи, держат руку на пульсе человечества. Будьте же врачом этой страны. У меня много воинов, по натуре они ближе к хирургам. Но тех, кто мог бы лечить без ножа, - нет. Вы - первый. - Он отступил назад и произнес официальным голосом: - Цзиныпи Ду Фу! Вы возводитесь в чин советника первого разряда. - И добавил уже шепотом, на ухо: - Вы будете теперь держать руку на пульсе страны. И лечить. А если понадобится отворить кровь - вот для этой неприятной работы и пригодятся необразованные солдаты вроде кавалера Ши Гуаня.
И еще сказал он, помолчав:
- Я понимаю, высокочтимый друг: склонив вас к согласию, я сослужил вам плохую службу. Прежде у вас было мало друзей, теперь будет много врагов. Но один друг у вас все-таки есть, один есть.
Спустя неделю в конце улицы Минкэцюй, ведущей к Абрикосовому саду, в доме известной певицы Чэн Четвертой встретились двое молодых людей. Ничто не выдавало в них высокого положения, может быть только торопливость, с которой остальные гости поспешили покинуть уютный домик, да та предупредительность, с которой им были поданы вино и закуски. Потягивая вино, молодые люди внимательно и со знанием дела слушали простую протяжную мелодию, которую выводила на флейте хорошенькая девушка. При этом они обменивались короткими фразами.
- Итак, - сказал один между двумя глотками, - ты говорил с ним?
- Нет еще, - с явным усилием ответил второй, и мягкий подбородок его дрогнул.
- Трусишь? - с равнодушным презрением сказал тот, что выглядел постарше. - Что ж, я понимаю тебя, Ань Цзин-сюй. Он ведь все-таки твой отец. При этих условиях ты можешь и не выполнить нашей клятвы. Я это знал. Знал, что так будет. Но…
Безвольный подбородок второго напрягся.
- Клятву я сдержу. Обещаю тебе, Ши Чао-и, что сегодня же поговорю с ним.