Алексеев, незаметно вошедший в комнату, подсел к Деникину.
- Начинайте, Антон Иванович, - сказал Алексеев, - невероятная духота.
- Около тридцати градусов, - заметил Марков, - при моей комплекции ерунда, но толстякам…
- Сергей Леонидович… - остановил его Деникин, - минуточку.
- Молчу, молчу. Но я не имел в виду присутствующих.
Марков подмигнул Дроздовскому, указал глазами на раздобревших Деникина и Лукомского. Дроздовский сдержанно улыбнулся, поправил пенсне, сделав вид, что приготовился слушать.
- Итак, господа, - медленно сказал Деникин, осматривая всех находившихся в комнате, - назрело время для выступления. Теперь мы начнем более организованно и, надеюсь, не повторим ошибок, трагических ошибок первого похода. При манычском свидании с генерал-майором Красновым, насколько вам уже известно, мы отказались от похода на Царицын. Правда, этот опорный город большевиков дал бы нам чисто русскую базу, пушечный и снарядный заводы, огромные запасы войскового снаряжения и деньги. Занятие Царицына сблизило бы, а может быть, и соединило нас с чехословаками и Дутовым, и, таким образом, был бы создан единый фронт против совдепии. Взяв Царицын, мы бы отрезали армию красных и территорию Кубани от Советской России, лишили бы совдепы хлеба, скота, нефтепродуктов. Видите, сколько активных компонентов в этом стратегическом плане. - Деникин покусал усы, поглядел на Филимонова, внимательно его слушавшего, на Быча, на Султан-Гирея. Он заметил на их лицах выражение тревожного, нетерпеливого ожидания.
- Но мы рассудили иначе, господа. Уходя на волжский плацдарм, мы ушли бы от Кубани, с которой нас связала история узами совместно пролитой крови. Кубань поднимается и сильно нуждается в добровольцах. Оставить кубанцев одних нельзя. Им надо помочь.
- Поможем, - сказал Марков, - они быстро прозревают после ослепления большевистскими идеями. Кубанцам надо помочь.
- Обоюдная выгода, - проворчал Гурдай, с упреком оглядев Маркова, - вы кубанцам, они вам.
- Посоветовавшись с Михаилом Васильевичем, - продолжал Деникин, - мы решили выступить на Кубань, но, чтобы не нарушить основного стратегического хода, согласованного с донцами, первый удар мы нанесем по линии железной дороги Тихорецкая - Торговая. Перерезав коммуникации на Царицын, повернем на Екатерино-дар. Этот маневр дает нам возможность одновременного выхода к морю, что соответствует планам наших союзников. Черноморские гавани Новороссийск и Туапсе нам нужны до крайности, ибо это не только выходы к морю, но и выход к огромным резервам наших великих союзников - Великобритании и Франции… Мы слишком слабы все же, чтобы долго самостоятельно вести войну против большевиков…
20 июня 1918 года Деникин выступил во второй кубанский поход. Над степными дорогами Сала высоко поднялась пыль. Отблескивало приготовленное к огню и рукопашной оружие. Уходили в прикаспийские степи потревоженные стада сайгаков. Снимались с гнездовий коршуны и орланы. Деникин выводил большую по тому времени армию, состоявшую из четырех дивизий. Эта армия должна была явиться тем первым комом горного снега, который влечет за собой катастрофические обвалы. Армия имела немного орудий, всего двадцать, но впереди, по маршруту, уже были намечены те артиллерийские склады, которые должны будут попасть ей в руки. Армия имела сто три пулемета, броневые автомобили, походные оружейные мастерские, инженерные части и обозы огневых припасов, растянувшиеся на двадцать два километра.
Мечетинская, как дымом пожарищ, была закрыта пылью. Покровский пропускал мимо себя кубанские кавалерийские сотни, рысисто выходящие на большак с полевой, пробитой по выгонной полыни, дороги. Покровский небрежно сидел на отличной золотисто-гнедой кобылице, приведенной ему под седло из глубинного донского зимовника. Пообок дороги карьером проносились тачанки. В голове колонны, достигавшей уже Егорлыка, ехали Алексеев, одетый в брезентовый дождевик, Романовский, Гурдай и члены кубанского правительства.
- Видите, вон едет небезызвестный вам Быч, - оказал Покровский Самойленко, - куда ни шло, Быч все же городской голова, понятно. Но что нужно Кула-бухову? Не понимаю этого попа. Ведь мучается вместе со всеми нами, грешными.
- Хочет быть царьком, ваше превосходительство, - услужливо улыбаясь, сказал Самойленко.
- А если не придется?
- Не будет царьком, будет опять попком.
- Вон как, - по лицу Покровского пробежала улыбка. - Остроумно!
- Эти слова я слышал от самого Кулабухова.
- Ишь он какой… А это что за гранд-дамы?
Покровский вгляделся в мягко покачивающуюся на рессорах пролетку. В ней, закрываясь газовым шарфом от пыли, сидела жена Романовского с какой-то миловидной девушкой.
Подскакал Марков, подгонявший колонну 1-го кубанского стрелкового полка, которым он командовал в этом походе. Заметив любопытствующий взгляд Покровского, Марков задержался.
- Хороший бы шеф вашим джигитам. Девочка что надо!
На лице Покровского, прорезанном глубокими складками, появилось суровое выражение.
- Мы начинаем по-настоящему, без дураков, - сказал он, - мой шеф Беллона… богиня жестокой войны…
Поравнялся полковой штандарт, сопровождаемый горцами-адыге из бывшего отряда Гулыги. Генералы взяли под козырек. Горцы прошли сокращенной рысью, сдерживая горячих скакунов.
- Азия, - сказал Покровский, ни к кому не обращаясь. - Для них война - праздник. Полезно иметь таких солдат. Победит полководец более тупого войска, войска без переживаний, без нервов…
Марков был уже далеко впереди. Вскоре скрылась из глаз его белая папаха. По большаку катились повозки с корниловцами. Торчали штыки - казалось, на повозке везут больших редкоиглых ежей. Офицеры пели игривые песенки, выкрикивая и подсвистывая…
…Лучшие полки Северо-Кавказской армии красных по-прежнему были прикованы к Ростовскому фронту. Штыки кубанцев и ставропольцев, угрожающе поднявшиеся на пути оккупантов, не могли помешать Деникину.
На пятый день после мечетинского выхода Деникин захватил Торговую и Шаблиевку, где во время атаки был убит генерал Марков.
Смерть Маркова после смерти Корнилова была наиболее тяжелой потерей для Добровольческой армии. Из уст в уста передавали подробности. Ветераны "первопо-ходники" в смерти Маркова, как в свое время в смерти Корнилова, видели дурное предзнаменование. В Шабли-евке Деникин созвал старший командный состав и строго и одновременно отечески проникновенным голосом предупредил всех о вреде излишней запальчивости, простительной командиру "гренадерской роты, а не генералу". Этим он упрекал прежде всего Маркова, потерявшего жизнь из-за своей горячности. В душе Деникин был рад - Марков был слишком популярен в войсках.
После Шаблиевки объединенными силами деникинцев и подошедших красновцев была взята станция Великокняжеская - центр степного Сала. Добровольческая армия круто повернула на Тихорецкую - Екатеринодар. Краснов же устремился к Волге, последовательно занимая станции Двойную, Куберле, Зимовники. Тесня сальскую группу, Краснов выходил для флангового удара по войскам красных, атакованным Мамонтовым на предцарицынских оборонительных рубежах, лежащих на уровне левобережья донской луки и устья реки Чира. Таким образом, отрезав царицынские войска от Северо-Кавказской армии, Краснов и Деникин разошлись, чтобы обрушиться на красных по стратегическим направлениям, соответствующим основным замыслам.
Деникин спешил на Кубань. В конце июня была захвачена первая кубанская станица - Новопокровская. В Новопокровской Деникиным был подписан приказ № 11 о мобилизации казаков первых четырех очередей - восемнадцатого, семнадцатого, шестнадцатого и пятнадцатого годов присяги. Мобилизация проводилась на ходу, без соблюдения принципа распределения по отделам и полковым округам. Сводные кубанские полки получали номерное наименование и сейчас же вводились в бой. Это делалось, чтобы сохранить офицерские части.
Деникину, располагавшему отличной информацией, было известно о провале в Царицыне агентуры белых, действовавшей на Волге еще по почину Корнилова. Приходилось на время отказаться от взрыва большевиков изнутри и надеяться лишь на успехи непосредственных боевых операций. Но на царицынском направлении активизировался Ворошилов, прославившийся беспримерным выводом из окружения шахтерско-солдатской армии Донбасса. Ворошилов мог помешать Деникину. Поэтому Деникин надеялся на Краснова, который должен был принять на себя удар царицынской боевой группы, тем более что Краснов уже располагал многочисленной кавалерией и пехотой, стремительно отмобилизованной на Дону.
Добровольческая армия не могла вести длительных операций без значительного увеличения своей численности, что могло быть достигнуто расширением территории и использованием войсковых ресурсов казачьих станиц. Деникин понимал ошибку Корнилова, стоившую прежнему командующему жизни, и поэтому тщательно закреплял захваченную территорию, насаждая в станицах военно-полевые суды и гарнизоны под начальством преданных офицеров.
К Незамаевской и Калниболотской станицам, взятым вслед за Новопокровской, подошла первая группа линейной казачьей кавалерии под командой новорождественского хорунжего Ермоленко, вооруженная и подготовленная к измене Советской власти эмиссарами Романовского и Алексеева, работавшими в военкоматах Кавказского отдела.
Поступали сведения о мерах, предпринятых красными для наступления на южном участке. Деникин торопился и 13 июля с боем овладел крупным железнодорожным узлом - Тихорецкой, неожиданно разгромив многочисленную, но неорганизованную армию латыша Калнина. Полки белых, одушевленные победами, потекли тремя потоками на Екатеринодар, имея в авангарде активную горско-кубанскую конницу Покровского и Эрдели.
Но в тылу было неспокойно. По сообщению порученцев Краснова, прилетевших на самолете в Тихорецкую, Ворошилов снова взял Куберле, выручил осажденный возле слободы Мартыновки отряд Ковалева и угрожал тыловым участкам Добровольческой армии. После длительного совещания штаб армии рекомендовал Краснову отвлечь Ворошилова решительным наступлением на северные участки Миронова - Сиверса - Киквидзе. Краснов так и сделал. Спасая северные участки предцарицынского плацдарма, Ворошилов вынужден был остановить свое продвижение на Тихорецкую.
Северо-Кавказская армия, атакованная Деникиным, безусловно, могла бы задержать и даже разгромить противника. Но в штабе армии, умело используя еще не позабытые трения между главкомом Автономовым и членами Кубано-Черноморского исполкома, па пост главкома выдвинулся казачий офицер Иван Сорокин, известный в войсках как человек большой личной храбрости.
Утвержденный на пост главкома Сорокин через тринадцать дней после своего назначения, почти без боя, сдал Екатеринодар. Наполовину деморализованная армия ушла за Кубань. Героические части красной Тамани, предводительствуемые прославленным матросом Матвеевым, были брошены в окружении повстанческих станиц и Добровольческой армии.
* * *
Под колокольный звон входили в Екатеринодар казачьи и офицерские полки.
Город, безуспешно атакованный Корниловым в марте месяце, пал в августе. Полки белых вливались в город по Екатерининской улице, по которой в 1916 году торжествеино проследовал последний император России, в предчувствии грядущих бурь искавший успокоения и поддержки на территории верных трону казачьих окраин. Теперь сюда пришли его генералы во главе мятежных дивизий.
В голове войска ехали представители командования и правительства в символически построенной колонне, долженствующей наглядно воплощать единение Добровольческой армии с Кубанским казачьим войском. Первыми ехали на белых полуарабах Деникин и Филимонов, за ними - председатель правительства Быч и Романовский, следом - члены правительства в ряду с соответствующими, по значению в армии, чинами. Гурдай ехал в паре с Врангелем, который, недавно придя в армию, командовал уже дивизией кубанской кавалерии и был одет с подчеркнутой щеголеватостью в казачью форму. Позади беседовали Покровский и Кулабухов. Колонна поднялась мимо пивоваренного завода Ирзы и духовного училища и проезжала под триумфальной аркой, поставленной в честь посещения города Александром II. Покровский поднял глаза на сыроватые кирпичные своды.
- Ворота слишком скромны, - громко сказал он, - такое пышное общество!
- Утешает одно, - заметил Врангель, сдержанно улыбаясь, - сооружение приготовлено не в вашу честь.
Душная улица была заполнена толпой. Копыта били булыжник. Где-то впереди сверкали трамвайные рельсы, по которым перебегали мальчишки. С тротуаров бросали букеты осыпавшихся при полете цветов. На крупе врангелевского жеребца колыхались лепестки чайной розы. Покровский наблюдал самодовольную лисью физиономию Кулабухова, его торжественную осанку. Кулабухов, вместе с членами правительства, прибыл из Тихорецкой поездом для церемониала вступления. Покровский решил досадить спутнику.
- Не находите ли вы, - сказал Покровский, - что со стороны вокзала более безопасен путь, нежели по Елизаветинской дороге?
- При условии… - в том же тоне ответил Кулабухов, - при одном непременном условии, если впереди по этому пути прошли мобилизованные кубанцы, а не русские добровольцы-офицеры.
Покровский понял намек, но ничего не ответил. Они проезжали мимо семипрестольного храма, гудевшего всеми колоколами. Врангель оправил костяной георгиевский крестик, прикрепленный поверх газырей, и, приподняв шапку, небрежно перекрестился вслед за Гурдаем на кирпичные громады собора.
Процессия свернула вправо, на Красную улицу, пышно декорированную трехцветными флагами. На углу, возле аптеки Мейеровича, стоял оркестр, сведенный из музыкантских команд трех дивизий. Глухо били литавры, звенели хвостатые бунчуки, видевшие и Хмельницкого и гетмана Иеремию. Оркестр исполнял кубанский гимн.
У войскового собора, похожего на новгородский храм Софии, остановились. Здесь в резервных колоннах выстроились пехотные и конные части, запыленные и как бы обгорелые в боях.
Деникин первым поднялся по каменным ступеням паперти и опустился на колени перед кубанским архиепископом, встречавшим "избавителя" с полным синклитом городского духовенства.
Замешкавшийся Быч опоздал преклонить колени и поднялся, когда Деникин уже входил в главные двери собора.
- Дурной признак, - сказал Кулабухов Рябоволу, - очень дурное предзнаменование.
- Ерунда, - успокоил Рябовол, - теперь мы как-никак дома. А дома и стены помогают.
- Дай бог, дай бог, - сказал Кулабухов, - но за последний год над нами пронеслось столько несчастий…
ГЛАВА XIV
Колонна, дравшаяся на реках Фарс и Чохрак, отходила к Армавиру через Жилейскую. От гор, закрытых причудливой грядой облаков, доносились громовые раскаты. С шумом текли по улицам войсковые обозы, беженцы, вымокшая при переправе пехота. Ночью за Кубанью дрались. Кавалерия генералов Покровского и Эрдели безуспешно пыталась отрезать переправы. Жилейцы слышали близкую орудийную и пулеметную стрельбу. Иногородние - жилейцы и богатунцы - семьями уходили с красными. Тени виселиц ложились на опаленную землю. Никто не ожидал милосердия. Жестокий дух убитого Корнилова витал над Кубанью.
Елизавета Гавриловна ходила к Батуриным посоветоваться, что делать, но Павла не было. Третий день он почти не выходил из Совета. Отступавшие части требовали подвод, фуража и продовольствия.
У окна стояла Любка. Она с тоской глядела на улицу, завьюженную пылыо. Перфиловна трясущимися руками пришивала погоны к старенькой черкеске сына.
Остается Павло? - спросила Елизавета Гавриловна.
- Бог даст, останется, - прошептала Перфиловна, откусывая нитку, - свои идут. Помилуют. Я ему и крест нательный приготовила. Вроде кадеты кресты проверяют. Идут-то православные, Гавриловна, не какие-нибудь басурмане.
Елизавета Гавриловна ушла от Батуриных с твердым решением оставить сына дома.
К завтраку из лесу вернулся Карагодин. Он отводил лошадей. Бросив уздечки под лавку, снял шапку.
- В самую гущину загнал, - сказал он, - пущай пасутся. Абы только шальной снаряд не накрыл.
Стрельба усиливалась. Елизавета Гавриловна поело, каждого орудийного раската быстро вскидывала руку, крестясь на икону богоматери, тускло поблескивающую от света лампадки.
- Павел Лукич и впрямь решил остаться? - спросила Елизавета Гавриловна.
- Остается, - подтвердил Семен, - говорит так: "Сам убегу - только свою шкуру спасу; останусь - многих выручу и станицу до разорения не допущу". С Деникиным хочет самолично побалакать.
- Правильно Павел Лукич делает. Все люди - белые, красные - русские люди, православные. Разве не поймут друг друга? Война-то идет больше из-за непонятности.
Карагодин молча похлебал борщ, закурил.
- Мишка там товарищей водой поит, - сказал он, - пущай поит, а воевать не пущу. Хватит…
Елизавета Гавриловна задумалась.
- Не погубят? - тихо спросила она мужа.
- За что?
- С красными ходил под Ростов. А потом за сундуки.
- Спервоначалу не до Мишки будет, а потом поглядим. Кубань великая, лесов много.
- Можно к куму, к Мефодию…
- Можно и к Мефодию, - согласился Карагодин, - а то в Белореченскую станицу. Там и учиться сумеет. Мы это дело с Ильей Ивановичем обмерекивали. В Бе-лореченске у него какие-сь родычи проживают.
К карагодинскому двору, к Мишке, огородами, от Саломахи, прибежали Ивга и Петя.
- От вас виднее, - как бы оправдываясь, сказала Ивга, - может, Вася уходить будет, попрощаемся.
Со знакомым визгом разлетелись осколки шрапнели. Ивга бросилась в дом, споткнулась на крыльце, поднялась и скрылась в дверях. Петя побледнел.
- С непривычки, - важно заявил Миша, - с непривычки всегда так, страшно.
Несколько дымков вспыхнуло над станицей. Дымки рассосались в воздухе. Артиллерия смолкла. Миша вслушался в отчетливую ружейную и пулеметную стрельбу.
- Теперь самое страшное. Сошлись…
- Очень страшно?
- Очень, - серьезно отвечал Миша, - убивают.
Из улицы, в туче пыли, вырвалась конница. Тут были и солдаты на драгунских седлах, и казаки, и горцы. Проскакал командир в сбитой на затылок серой кубанке. Он просигналил клинком.
- Дядько Егор! - обрадованно закричал Миша.
Мостовой подскакал к ним.
- Дай-ка попить, Мишка.
Егор жадно пил из ведра, проливая воду на запыленный летний бешмет. Клинок, висевший на руке, стучал по ведру. Напившись, Егор ладонью отер губы и со стуком бросил шашку в ножны.
- Принеси коню. Только рысью.
- Горячий конь? Не опоим?
- Стоять не придется.
К Мостовому подскакал, по-прежнему могучий и красивый, Шкурка. Он был в атласной изорванной рубахе с подвернутыми рукавами, обнажавшими его мускулистые руки.
- Павла дома нет, - сообщил Шкурка, - в Совете.
- Доньку везут?
- Вот-вот будут. И как это мы ее ушибли. Уж дюже Кубань швидкая, как раз на стремнине. - Шкурка заметил Мишку. - Мишка! Терпишь? Рыба-сула. Сбили парня с панталыку…
Мостовой строго приказал Шкурке:
- Сбор на правленской площади. Оттуда тронем. По домам для рева не разбегаться.
Шкурка взял с места карьером и быстро исчез за церковью.
Из дома выбежали Карагодины. Семен широко расставил руки:
- Егор! На часок ко мне. Поснедать с устатку.