ГЛАВА XII
Два дня с тревожным нетерпением ожидали Павла жилейцы. Мостового и Барташа тоже не было. Выехав в Тихорецкую на армейское совещание, они еще не вернулись. Ходили нехорошие слухи о беспорядках в станицах, о притеснениях казачьих семейств, об анархистских отрядах и бронепоездах, гулявших по Кубани. Затишье на фронте, слухи о перемирии с оккупантами, прибытие интернационального отряда служили поводом к разным досужим домыслам.
Миша слышал, как, сидя у воза, разговаривали Лука и Писаренко.
- Закружат нас, Потап, - шептал Лука, осторожно оглядываясь, - думаешь, зря через степь машины гудят? Оружие, патроны подвозят в Мечетинскую. Вот-вот поднимет знамена генерал Деникин, что делать будете? Казачество с Деникиным, а вы чего ждете?
- Так-то оно так, Митрич, - говорил Писаренко, - но, видать, глубокое мы на себе тавро выпалили, к товарищам когда подкачнулись. Не примет нас Деникин.
- Примет, Потап, примет. Сам Никита Севастьянович Гурдай слово дал от имени Деникина-генерала.
Писаренко долго молчал, а после тихо сказал:
- Время непонятное. Разные власти появились, и все хорошее сулят. По правде бы надо было бы и тех и других испытать, проверить. Выбрать надо. По-моему, раз войны нема, надо до своих хат прибиваться, нечего тут жир нагуливать.
На третьи сутки ночыо Мишу растолкал Сенька.
Седлали коней, набивали сеном сетки, запрягали тачанки. Писаренко торопливо грузил на бричку войлочные полости и полковые казаны.
- Чего это, Писаренко? - спросил Миша.
- Выступаем.
- Куда?
- До дому. Павло заявился. По его приказу.
Подъехал Огийченко, выделил Мишу и Сеньку в прикрытие обоза и проехал вперед. Миша подтолкнул приятеля.
- Сенька, ты знаешь, куда трогаем?
- Ясно куда, - буркнул Сенька, - на фронт.
- Орудий не слыхать.
- По хитрости идут офицеры, втихую.
Сеньке, очевидно, не хотелось говорить. Миша остался наедине со своими мыслями. Кавалерия прорысила вперед. Тронули обозы. Пахнуло майской степью. Редкие огоньки хутора светлели позади. "Неужели домой?" Мише не верилось, что он снова увидит обрывы Кубани, курчавые леса, родителей, Ивгу.
Вдруг обоз остановился. Позади щелкнули выстрелы. Мимо черными тенями пролетела конная группа.
- Батя! - обрадованно закричал Сенька. - Батя.
Сенька поскакал вперед. Казалось, он давно ждал отца, и появление его не было для мальчика неожиданным. От обоза, в голову колонны, мчались конные, бежали пешие.
Миша догнал Сеньку, и они с трудом протиснулись сквозь толпу, окружившую Павла и Егора.
- Поезжай до станицы, - спокойно сказал Егор, - погляди, проверь, наведн порядки…
- И поеду, - перебил Батурин.
- И поедешь, Павло, но казаков оставишь.
- Охотой под Ростов пошли, охотой пущай остаются. По только мало таких будет.
- Это почему же?
- Я уже пояснял тебе. Когда хата горит, хозяин до нее бежит. В станице плохие дела. Трое суток до твоих красных генералов добивался - до Сорокина, до Автономова - не подпустили… Некогда им. Пьянка, бабы… Хуже старого режима. По всему видать - какой поп, такой и приход.
Егор подтронул коня, поравнялся с Павлом.
- Может, останешься? Вместе добежим до штаба, разъясним.
- Был я уже там, - твердо отрезал Павло.
Мостовой отъехал от Батурина. Жилейцы посторонились. Егор вглядывался в лица бойцов и командиров. Это были люди, которых он не раз водил в бой; с ними он делил тяготы военной страды.
Многие казаки открыто смотрели ему в глаза, некоторые отворачивались. Он замечал и тех, кто глядел на него с ненавистью, заранее положив руки на эфесы клинков.
- Кто останется на фронте, ко мне! - резко, тоном приказания, выкрикнул он.
Казаки зашумели. Первыми вынеслись Сенька и Шкурка. Ряды дрогнули. Возле Егора стали пристраиваться все новые и новые всадники.
Батурин выжидал, опустив голову. Когда две группы вооруженных людей выстроились друг перед другом, он подъехал к Егору.
- Кому полковой скарб? - тихо спросил Батурин.
- Тому, кто воюет.
- Даю согласие.
Мостовой стал бок о бок с Батуриным.
- Жизнь большая, Павло, - сказал он, - будет всякого… А про станицу известие докинешь, что там и как там. Ты думаешь, у меня к ней сердце охолонуло?
Павло молча отъехал, отдал команду к построению и поскакал по глухой степной дороге. За ним тронули звенья. С Батуриным ушло сто тридцать восемь казаков при четырнадцати повозках обоза и двух пулеметных тачанках.
Батурин вел отряд с короткими привалами и ночевками. В Ейском, Кавказском и Лабинском отделах Миша видел много войск. В Тихорецкой базировались броневые поезда, на площадках пульмановских платформ стояли орудия разных типов и калибров. Каплей в море казался малочисленный отряд, который пропускали всюду с обидным безразличием и насмешками.
По Республике проводилась мобилизация.
Жилейцы заводили разговоры в станицах и постепенно, пока добрались до Жилейской, растеряли красные банты и повязки на шапках. На Галагановских хуторах замазали краской звезды и лозунги, выведенные на боевых тачанках.
В станицу въехали ночыо. Огийченко подтолкнул глубоко задумавшегося Батурина.
- Второй раз с воины заявляюсь, и все с собачьей совестью.
- Да, слава не великая.
- Тогда нас трое в звене было, - сказал Огийченко, - я, Буревой, Лучка. А теперь… один я со всего звена. Лучку продырявили. Буревой, не иначе, шашку наточил, Деникину подарок… - Огийченко заметил Мишу. - Мальчишку поспать отпустил бы.
- Не след отца с матерью беспокоить, пущай до утра у меня перебудет.
- Какое же беспокойство? Рады будут.
- Радость шелудивая. Сына с первого похода, как конокрада, встречать - глухой ночью. Когда развид-неется, вместе его сдадим.
На мосту им преградили путь подводы, груженные разным домашним имуществом. К повозкам были привязаны коровы, на подушках сидели старики и дети. Павло остановился. Его сразу узнали, но подходили с опаской.
- Чего вы, - удивился Павло, - что за путешествие надумали? Цыгановать?
- Хуже, Павло Лукич, хуже. От Советской власти спасаемся.
Павло вспыхнул:
- Как это от Советской власти?
- Не серчай, Павлушка, - шепнул Огийченко, - старик говорит справедливый, сурьезный вполне…
- Броневик на разъезде стоит. Контрибуцию требует. Вроде не все оружие сдали.
- Какое оружие? Толком говори.
- До шашек и кинжалов добираются. И для чего им в броневик кинжалы?
- Чего ж вы тикаете? - спросил Павло. - Куда?
- В Южный лес подаемся, Лукич. А если перевоз богатунцы не закрыли, за Кубань уйдем, на Гунибовский юрт, там до гор ближе. Грозят сто снарядов по станице выкинуть.
Павло помчался по пешеходным обочинам моста. Сухая и мелкая земля брызнула вниз между досками. Подводы беженцев терялись в темноте боковой улицы. Батурин круто свернул и пропал в переулке, выходящем к берегу Саломахи.
- До'Степки! - крикнул Огийченко, сближаясь с Мишей.
Or реки повеяло гнилыми запахами и сыростью. В камышах кричали деркачи, крякали утки, над обрывами белела куриная слепота, ночью похожая на заснувшие гусиные стайки.
Шульгин жил возле речки, невдалеке от Мостового. У дощатого забора курчаво распустились молодые акации. Батурин проскакал до ворот. Они были завязаны. С хриплым лаем бросились к забору собаки. Павло разогнался, перемахнул через забор и, не слезая с коня, застучал в ставню рукояткой нагайки.
- Степка! Степка!
На порожек, во всем белом, вышел отец Шульгина.
- Степка в Совете! В Совете Степка! Третьи сутки домой не приходит.
Старик прокричал так, будто его в эту ночь уже десятый раз осаждали такими же вопросами и точно такие же безумные всадники.
Батурин ворвался в кабинет председателя Совета, так хорошо знакомый ему, и остановился на пороге. Навстречу ему бросился, раскрыв объятия, Шульгин.
- Павел Лукич! Павлушка!
За столом сидело человек пятнадцать членов Совета, и среди них Харистов, Меркул и Антон Миронов с Бога-туна. Все они были и обрадованы и поражены неожиданным появлением Батурина.
Павло, отстранив Шульгина, подошел к столу. Вслед за ним в комнату набились жилейцы его отряда.
- Чего это вы над станицей мордуете, а? Может, доложите?
Шульгин схватил со стола какую-то бумажку, подал Батурину. Пальцы Степана дрожали.
- Почитай, Павел Лукич, почитай. Ультиматум.
Батурин взял бумагу, пробежал ее глазами, смял и сунул за борт черкески.
- Сорок минут осталось! - неожиданно закричал Шульгин. - Сорок минут! Читал? Через сорок минут сто снарядов по станице выпустят, а? Сто снарядов! - Шульгин вплотную подошел к Батурину. - А ты (меня начал хаять. Сто снарядов! А за каждый снаряд станица должна заплатить по тысяче рублей николаевскими тому же броневику… контрибуцию… Народ в лес бежит, в лес. Кто же это Советскую власть конфузит? Кто?..
Батурин сжал руку Шульгина, остановил его.
- Посади на коней всех дневальных и всех, кто может. Веди на разъезд. А я своих трону. Забрать надо броневик и допытаться, что там за люди. Какому они богу поклоняются.
Батурин скакал к полустанку. Не отставая от него, мчался Миша, забывший и про сон и про усталость.
Бронепоезд стоял на первом пути, повернув орудия в сторону недалекой станицы, закрытой белесым дымком предутреннего тумана.
Батурин, обогнув рощицу невысоких кленов, выскочил на перрон. По асфальту дробно зацокали подковы. Часовые, прикорнувшие на багажных тачках, бросились к бронепоезду и принялись колотить о стенки прикладами. Залязгали дверцы, и из вагонов запрыгали люди.
- Командира! - закричал Батурин. - Командира!
- Я командир.
Перед Батуриным появился курчавый человек, без шапки, в генеральской шинели, накинутой на обнаженные плечи. Батурин сразу узнал командира бронепоезда, в свое время задержавшего их у разъезда Мокрый Ба-тай при походе на Ростов.
- Ага, так это опять ты?
- Я, - важно заявил командир, не понимая, в чем дело.
Батурин вынул ультиматум, отданный ему Шульгиным, сунул человеку в генеральской шинели.
- Ты ппсал?
- Я, моя подпись. Синий карандаш. А тебе чего надо?
Вооруженные люди обступили Батурина. Командир бронепоезда важно застегнулся и оглядел красные отвороты шинели.
- Я председатель Жилейского Совета, - раздельно сказал Павло, - твой броневик на моем юрте. Даю приказ - к пяти часам утра чтобы тобой тут не пахло!
- Не пахло?! - командир бронепоезда отскочил в сторону. - Забрать его!
Дюжие и решительные молодцы набросились на Батурина и, не дав ему выхватить шашку, уцепились за руки, за ноги, повисли на поводьях.
И в это время из-за тополевой рощи вынесся Шульгин, выскочил на перрон, конным строем оттеснил команду до бронепоезда и выхватил Батурина. Из недалекой балки вылетела конная группа Огийченко, россыпью пошла по степи. Огийченко, предвидя огневой бой, рассредоточил всадников. К полустанку подлетели пулеметные тачанки. Круто завернули четверочные упряжки. Команда бронепоезда поднимала руки. Командир принялся ругаться и грозить. К нему подскочил Меркул, откинулся в седле и со всей силой потянул его плетыо. Командир дернул плечами и медленно опустился на мешок сахара, только что выброшенный из вагона. Бронепоезд быстро разгружали… Оружие, снаряды, кипы завернутой в рогожи мануфактуры, кули муки, связки краснодубленых овчин, ящики изюма лежали на перроне.
Павло приказал составить подробную опись всему "инвентарю".
Из станицы прибывали все новые и новые группы казаков. Толпа напирала, требовала жестокой расправы над командой бронепоезда.
Батурин соединился по телеграфу с Тихорецкой. Все с нетерпением ожидали переговоров. Наконец Павло появился с телеграфными лентами "Бодо", где Орджоникидзе утверждал принятые меры и приказывал задержать бронепоезд под арестом до приезда комиссии из Армавира.
К Батурину протискался Огийченко. Он взял в руки узкие полоски бумаги, перечитал.
- Верно, Павло, верно.
- Справедливость, выходит, есть, - сказал Павло, - батя чего-сь не того мне в ухи нажужжал.
Огийченко исподлобья взглянул на Павла, прищурил глаза.
- Вернулись вовремя - вот где справедливость. Не попади мы сегодня, эта справедливость всю станицу снарядами бы закидала. Видишь, какие мордокруты то-ва-ри-щи…
Батурин обратился к Шульгину:
- Постереги их, Степка, а мы по домам смотаемся. Надо подремать, пока комиссия заявится. А то ишь какие мысли Огийченко в голову лезут, считаю - от недосыпа.
Павло повел отряд в станицу. По дороге к полустанку рысили верховые, катились линейки. Поднималась густая пыль. Батурин перевел казаков на обочину. Кони мяли высокую росистую траву, копыта увлажнялись. Кони тянулись, схватывали верхушки донника, жевали, обзеле-няя трензельное железо. Из станицы выходило пестрое стадо, бичи пастухов щелкали, как выстрелы.
- Сенокосы днями поднимем, - сказал Павло, оглядывая беспредельные травы. - Сам на травянку сяду.
- Придется ли, - бормотал Огийченко.
- Почему ж не придется?
- Сам, что ли, не знаешь почему?
Еще издалека Миша увидел поджидавшую его мать. Она стояла у ворот, в коричневой холодайке и темном платке. Елизавета Гавриловна подошла к сыну, поцеловала стремя и, когда Миша спрыгнул, обняла его. Миша почувствовал ее сухие губы и мокрые щеки.
- Вернулся, мама, - с волнением сказал Миша.
- Я так и знала, так и знала.
- В целости и сохранности, - сказал Огийченко.
- Что ж не все возвернулись? Казаки всегда приходили всей частью.
- Стать на стать не приходится, - ответил Павло и тронул коня.
Елизавета Гавриловна приняла из рук сына теплый повод и повела во двор исхудавшую Куклу.
А из двора Батуриных, навстречу мужу, на улицу выскочила радостная Любка. И впервые, вопреки обычаю, Павло поцеловал жену при товарищах. Попрощавшись с Огийченко, Павло пошел во двор, полуобняв Любку. Лука стоял на крыльце вместе с Перфиловной.
- Слава богу, - шептала она, - жив, здоров.
Лука похлопал Перфиловну по спине.
- Через меня жив-здоров, старуха, мне говори спасибо. Кабы не я, разве он таким заявился бы. Помнишь, как пришел с германского фронту: без коня, без шашки, с дырявыми кишками. Когда на войне отец при сыне, всегда будет порядок…
В полдень к Батуриным, с окровавленным лицом, в разорванной в клочья гимнастерке, прискакал Шульгин. Шашки на нем не было. Ее, очевидно, сорвали; на голой спине наискось протянулся узкий багровый след от портупеи. Шульгин влетел в горницу. На кровати лежали Павло и Любка.
Со свету в темной комнате Степан не мог сразу оглядеться. Пошатываясь, протянув руки, ощупыо он пошел к кровати.
- Павло! Павлушка!
Павло приподнялся.
- Чего ты, Степка?
Любка натянула на себя одеяло.
- Отвернись, Степан, - недовольным голосом попросила Любка, - рубашку надену. Спокою от вас нету, без приключениев не можете.
- Не сглазит, - спокойно сказал Павло, - рассказывай.
- Разнесли команду с броневика.
- Кто?
- Жилейцы.
Павло спустил ноги с кровати, нащупал чувяки.
- Побили?
- Не всех. Старшого первым кончили. У него наган был запрятан в кармане. Его начали старики корить, он возьми вырви наган из кармана и ну палить! Трех поранил. Вот тут и пошла жучка рвать… Мы заступаться… Чуть было и нас вместе с теми…
Шульгин приложился к взвару, принесенному Перфиловной. Он жадно пил, стуча зубами по железному краю корца.
- Выходит, Степка, без комиссии разобрались.
Шульгин поставил корец на колени и тревожными, непонимающими глазами уставился на Батурина.
- Без комиссии?
Павло потянулся так, что хрустнули кости.
- Правильно. Пущай не шкодят. Казака дражнить опасно. Другим наука. Иди, Степка, до Совета. Я через часок добежу… С родной женой побыть не даете…
ГЛАВА XIII
Готовился второй поход Добровольческой армии. Ее войска, до этого распыленные на фронте и в сторожевом охранении, подтягивались в Мечетинскую. Окрепшие полки были снова готовы к боям. С окрестных станиц и донских зимовников сгоняли подводы и продовольственный скот. Только под патроны требовалось более пятисот пароконок. Кроме того, надо было поднять пятьдесят тысяч снарядов мелких и крупных калибров, а также винтовки, потребные для развертывания армии. Оружие подвезли с Дона степными дорогами на грузовиках и гужом. Оружие выдавалось оккупантами по цене, заранее обусловленной специальным соглашением. Каждая винтовка, отпускаемая из складов бывшего русского Юго-западного фронта, из складов, захваченных при оккупации Украины, расценивалась в один пуд кондиционной пшеницы. Хлеба у Деникина не было. Он надеялся получить его у кубанцев.
Обозы расположились бивачными восьмиповозочными колоннами на выгонах. По ночам на биваках горели костры, ржали кони, кричали верблюды, приведенные калмыцкими князьками. С Украины и южных районов Северного Кавказа непрерывно прибывали офицеры и казаки. Ежедневно приходило от шестидесяти до трехсот человек. Армия росла. Кроме того, агентурная разведка сообщала о быстром созревании мятежных настроений на Кубани.
Романовский представил командующему отчетную карточку сформированных и пополненных соединений, а также расчет марша, с точными данными перевозочных средств и продовольствия, коими располагали маршрутные населенные пункты.
Деникин внимательно перечитал документы, представленные начальником штаба.
- Хорошо, - сказал он с нескрываемым удовлетворением, - вот этакой четкой организации не хватало Лавру Георгиевичу. Экспансия уместна в том случае, когда она подкреплена, вещественно подкреплена. Мы, Иван Павлович, воссоздаем великую русскую армию.
Потомки не простят нам вольных или невольных промахов. Вы распорядились относительно совещания?
Романовский утвердительно кивнул головой.
- Старшие начальники уже ожидают вас, Антон Иванович.
- Представители кубанского правительства?
- В полдень они приехали из Новочеркасска.
- Отлично, Иван Павлович, отлично.
Деникин поднялся и подошел к зеркальцу, висевшему на стене. Он осмотрел себя, застегнул воротник френча, затем направился к двери. Романовский последовал за ним. В соседней комнате, куда они вошли, задвигались стулья, зазвенели шпоры. Все встали, и в комнате сразу стало тесно. Деникин поздоровался. Ему ответили сдержанным разноголосым гулом. Деникин помахал рукой, приглашая присутствующих садиться. Стулья снова задвигались, зазвенели шпоры. У раскрытого окна стоял часовой-текинец. Деникин опустился в кожаное потертое кресло, перебрал пухлыми пальцами разложенные на столе карты и оглядел часового, его белую папаху, - красный шнур нагана, широкую спину с пятнами пота на гимнастерке.
- Ненужные уши, - сказал Деникин Романовскому.
- Текинцы почти не понимают по-русски.
- Когда им нужно, они все понимают, Иван Павлович.
Покровский, сидевший у окна, толкнул текинца черенком плети, и тот, сверкнув глазами, медленно отошел.