- Ага, - задумчиво кивнул старик. - А медсестра им в больнице все равно понадобится. Они тут, по всему видать, решили захозяйничать надолго. Уже записывали: кто каменщик, кто плотник, кто в технике смыслит… Власть здесь вроде как румынская будет. Эти хоть меньше стреляют, все больше плетке верят. Только пухкалку эту, - кивнул на автомат Марии, - придется тебе унести. Мне на петлю и без нее наберется.
- Унесу, отец.
- Звания ты какого будешь? Я в этих железках не очень.
- Лейтенант.
- Во как! - старик воскликнул это так, будто узнал, что перед ним генерал. - Уходить тебе пока нельзя. Ослаб ты. Лес таких не любит. Сейчас я тебе бритву сынову выдам. Брейся, а я сбегаю к соседке, пусть сварит что-нибудь. Вдовый я. Уже год, считай. Вон там, за оврагом, погребок. Неприметный он. Ляг отоспись, иначе свалишься где-нибудь на дороге. Хоть хлопец ты и крепкий, тут ничего не скажешь, а все равно истощила тебя война.
- Только смотри, старик, - остановил его Громов уже у двери. - Если что - гореть буду вместе с твоей хатой.
Старик молча отстранил его костлявой рукой и вышел.
"Нет, этот не должен выдать, - подумал Андрей, глядя ему вслед. - И рискует не меньше нас. Это тоже нужно учесть".
29
Рассвет выдался сырым и холодным, такой лучше было переждать в доте. Крамарчук взял пулемет, колодки с лентой и побрел к едва различимой в тумане бетонной крепости. Пулемет он оставил у входа, в окопе, а сам решил хорошенько осмотреть отсеки. Там, где Громову удалось найти две банки консервов, могла обнаружиться и третья.
Однако ничего съестного в доте не оказалось. Единственной его находкой стала лимонка. Он обнаружил ее в спальном отсеке, под разорванной окровавленной гимнастеркой, к которой до него, очевидно, никто не решался притрагиваться.
Оставался последний отсек. Зайдя в него, Крамарчук обо что-то споткнулся, разгреб носком бетонную крошку и увидел флягу. На дне ее плеснулась жидкость. Вода? Водка? Отвинчивая крышку, он подошел к амбразуре. Вырвавшийся из фляги запах заставил его почти блаженно улыбнуться. Но в ту самую минуту, когда поднес флягу ко рту, он вдруг заметил, как резко качнулся куст на краю того ельника, где они втроем ночевали. Качнуться так от ветра он не мог.
Крамарчук мигом выскочил из дота, пробрался по окопчику к пулемету и осторожно выглянул. Неподалеку, за сосной, стоял немец. А вон еще один… Это было похоже на сон. Он отчетливо видел фигуры врагов, они были совсем близко, перебегали от дерева к дереву, замирали за стволами - и ни звука.
Все еще оглядывая местность, сержант машинально поднес флягу ко рту, сделал несколько глотков, но, похоже, что горло его затерпло сейчас так же, как и губы. Никакого вкуса этой жидкости он не почувствовал. Пристроив флягу на бруствере, он ухватил одной рукой пулемет, другой - колодку с лентой и оттащил их поближе ко входу. Потом вернулся за карабином и флягой.
Заметили? Окружают? Знали, что он здесь? Неужели схватили Марию и Громова, и они выдали его? Не они, поправил себя Крамарчук, лейтенант не выдаст. Мария - та может не выдержать. А вдруг просто прочесывают? Но нет же, остановились. И ни слова. А прочесывая, палили бы по кустам.
- Эй, в доте, вы окружены! - Крамарчук вздрогнул от неожиданности и присел за бетонный козырек, отделявший дот со взорванной дверью от окопа. - Вам дается пять минут на то, чтобы выйти и сдаться! Медсестру мы отпустим. Вас, лейтенант, и сержанта будем считать пленными, хотя вы и нарушили приказ оккупационных властей о сдаче в плен и регистрации всех попавших в окружение!
Этот усиленный рупором голос… Где же он слышал его? Неужели в "Беркуте"? Неужели это тот же обер… как его там, который уговаривал Громова сдать дот? Крамарчуку вдруг показалось, что время и события потекли вспять. Ничего не изменилось. Он опять оказался в том же доте, откуда они чудом вырвались. Тот же дот, тот же лязгающий голос гитлеровского офицера, будившего их по утрам и среди ночи… Где же лейтенант? Мария? "Готванюк, - вдруг осенило Николая. - Готванюк - вот кто нас выдал".
- Готванюк! Сволочь! - люто заорал он, обращаясь туда, к лесу. Крамарчук почти не сомневался, что Готванюк сейчас где-то среди них, среди фашистов. - Я тебя и на том свете найду, гадина! Из могилы встану и задушу тебя, понял, шкура?! Лучше бы я тебя сам пристрелил!
- Лейтенант Беркут, прикажите сержанту прекратить истерику! С вами говорит оберштурмфюрер Штубер. Вы помните меня по доту "Беркут". Предлагаю почетный плен. У нас с вами есть о чем поговорить. Ваша дама может покинуть дот еще раньше вас. Вы будете свидетелем, что мы ее не тронем.
"Значит, он все еще думает, что нас трое, - Крамарчук вспомнил о фляге и с удовольствием сделал еще несколько глотков. Вот теперь все стало на свои места: запах отвечал содержимому. - То, что нас не трое, они поймут очень быстро. Вот только взять меня здесь будет непросто. Побольше бы патронов! Патронов бы!…"
Он понимал, что дважды чудо не свершается. Даже на войне. А значит, из этого дота ему не вырваться. Но и выйти, просто так выйти и сдаться, он не мог. Не сдался в "Беркуте", не сдастся и здесь. "Может, еще подоспеет лейтенант? А вдруг? А там бой покажет…"
- Спасибо, браток, что поделился, - поблагодарил он того солдата, чья фляга ему досталась. - Оставил, не пожадничал. Я за тебя допил, я за тебя и довоюю. Помяну всех вас, в этом доте сражавшихся.
Он достал из кармана лимонку, еще раз внимательно осмотрел ее, нежно, словно фотографию любимой, поцеловал и сунул назад в карман. "Только не подведи, - прошептал. - Раз уж ты досталась мне. Я тебя напоследок…"
- Эй, фрицы, не тяните жилы! Милости прошу к моему шалашу! Готванюк! Не забудь помолиться на моей могиле! Половину греха отпущу!
Из окопа, из одной, другой, третьей амбразуры он видел, как к доту начали подползать немцы. Человек двенадцать, редкой цепью, со всех сторон. И ползли по всем правилам - скосить одного такого в густой траве - полленты выстрочишь. А те, что остались за деревьями, открыли прицельный огонь по амбразурам и по выходу.
"Жаль, - последнее, что подумал Крамарчук, берясь за пулемет. - Пошли бы цепью, как в ту, первую атаку на "Беркут"…"
30
- Он еще жив? - спросил Штубер, когда солдаты принесли на плащ-палатке раненного ими в перестрелке окруженца. Как раз во время атаки дота этот стриженый мальчишка-новобранец, засев в кустарнике, открыл огонь по его машинам. Он решился на это, имея в магазине трехлинейки всего три патрона!
- Еще дышал, господин оберштурмфюрер. И даже на минутку пришел в сознание. Наши красавцы разумно использовали эту минутку… - иезуитски улыбнулся фельдфебель, жестом руки приглашая Штубера взглянуть на работу "красавцев".
Оберштурмфюрер подступил поближе к брустверу окопа, на который солдаты положили тело, и вздрогнул. То, что он увидел, не поддавалось никакому пониманию. Уши и нос отсечены, лицо исполосовано, на груди вырезана кровавая звезда.
- Кто этот эстетствующий самоучка? - кивнул он на звезду.
- Шарфюрер Лансберг.
- Которого мы выудили из охраны польского концлагеря? - удивился Штубер, почти с уважением посмотрев на стоявшего теперь чуть в стороне и спокойно курившего толстяка. - Никогда бы не подумал.
- Если позволите, мы этого красного вздернем и напишем, за что ему оказана такая честь.
- Вздернуть? Мертвого? Тогда уж лучше распять, - Штубер тоже достал сигарету, постучал мундштуком о крышку золоченого портсигара, не отводя взгляда от изуродованного лица красноармейца, - он никогда в жизни не был свидетелем подобного уродства и сейчас просто-напросто испытывал нервы, заставляя себя привыкать и к такому. - Этого сержанта из дота отправили в госпиталь?
- Приказал везти в ближайшую больницу. Раны средние. Операция - и будет жить. Пока ему будет позволено.
- Наверняка это сержант из дота "Беркут". Этим он и интересен. Срежьте на дереве кору и напишите: "Здесь распят убийца солдат фюрера, не пожелавший сдаться в плен". Распять, конечно, следовало бы сержанта. Причем живого. Но, думаю, этот тоже не обидится. Красные приучены страдать за общее дело. Если Беркут осмелится вернуться сюда, он будет приятно удивлен, увидев такой цивилизованный натюрморт с распятием. Но впредь до подобных зверств не доходить. Убивать тоже нужно интеллигентно.
- Учту, господин оберштурмфюрер.
- Где Готванюк? Сюда его. Ему не мешает видеть все это.
Фельдфебель передал распоряжение оберштурмфюрера Лансбергу, справедливо полагая, что и распинать окруженца тоже должны под его началом, а сам отправился искать Готванюка.
- Русский сбежал, господин оберштурмфюрер, - испуганно доложил он через несколько минут. - Воспользовался внезапным нападением на колонну этого юнца.
Штубер побледнел и, поиграв желваками, процедил:
- Готванюк - украинец. Я всегда требовал, чтобы вы были точны в определении национальности.
- Позвольте приступать? - совсем некстати подвернулся в эту минуту Лансберг. Ему хотелось, чтобы оберштурмфюрер заметил его рвение.
- Делайте свое дело, шарфюрер, делайте! И не мельтешите у меня перед глазами. Я этого не терплю. Зебольд, вы помните название села, к которому шел Готванюк?
- Так точно, помню.
- Передайте тамошнему начальнику полиции, коменданту, старосте, да хоть Господу Богу, но обязательно передайте, что всю семью Готванюка, вплоть до младенцев, а также всех родственников, близких и дальних, следует расстрелять. Но только в присутствии самого Готванюка. Пусть выставят засаду, установят за его домом наблюдение и, как только этот окруженец появится, расстреливают. Однако самого его не трогать. И дом тоже. Пусть живет. А расстрелянных похоронить у него во дворе. Так ему легче будет скорбеть по убиенным, я прав, мой фельдфебель?
- Как всегда, господин оберштурмфюрер, - с некоторым опозданием отчеканил Зебольд. В этом приказе, в этой мести окруженцу оберштурмфюрер превзошел не только самого себя, но и все возможное, что только могло быть выдумано человеком, оказавшимся в данной ситуации.
31
Пока Громов брился, Мария успела переодеться. Доставшиеся ей расшитая замысловатыми узорами кофта и юбка лежали в комоде хозяйки, очевидно, еще со времен ее молодости. Неизвестно как они смотрелись на хозяйке, но Мария в них просто расцвела. Правда, и в этой одежде она почему-то не воспринималась как обычная сельская девушка. Наверное, этому мешала модная городская стрижка, сделанная, как узнал Андрей, в последнюю мирную субботу. Скорее, она была похожа на молодую сельскую учительницу.
- Выходя на улицу, лучше надевай платок, причем постарее, - посоветовал Андрей, пытаясь дотянуться до Марии свободной рукой, чтобы обнять. - И вообще, одевайся очень скромно. Красота привлекает, а это небезопасно даже в мирное время.
- Хорошо, я буду маскироваться под старуху, - увернулась от его объятий.
Он добрился и еще раз внимательно посмотрел на себя в зеркало. Нет, дни, проведенные в подземелье, не очень состарили его. По крайней мере, не так, как ему показалось, когда взглянул на себя в зеркало до бритья. Только глаза покраснели от бессонницы и усталости. Да щеки немного осунулись.
- Мария, посмотри на меня.
Девушка стояла у окна. Услышав его просьбу, она оглянулась через плечо.
- Вот сейчас, глядя на меня, еще не искупанного… - улыбнулся Андрей. - Скажи: ты бы согласилась выйти за меня замуж?
- Нет, - сразу же и довольно резко ответила она, повернувшись к нему лицом.
- Почему?
Она пожала плечами.
- Ну почему, почему?! У тебя есть жених?
- А почему ты до сих пор ни разу не спросил меня об этом?
Он подошел к ней, но обнять не решался. Резкий ответ вышиб его из седла.
- Почему ты ни разу не спросил об этом? - повторила она уже настойчивее. В голосе ее звучали нотки обиды.
- Мария, милый ты наш санинструктор… Да ты просто-напросто забыла, чем мы там, в доте, занимались. Мы воевали, Мария! - ему хотелось рассмеяться, но почему-то не получалось. - А еще там умирали, гибли… - Громов запнулся на полуслове и замер. Он увидел в окно, как во двор с автоматом на груди и с ведром в руках входит немец. - Я буду немилосердно нежным, Мария, но только после войны. А сейчас к нам пожаловал немец… - хватило у него спокойствия закончить этот неожиданный разговор.
- Где? - встрепенулась Мария.
- Во дворе. С ведром. Очевидно, шофер. И вроде бы один.
То, что немец один, Громов понял по тому, как тот робко входил во двор, держа палец правой руки на спусковом крючке автомата. Решение пришло мгновенно:
- Мария, в коридор. Быстро. Выгляни, улыбнись и позови его. Ком, битте… Понятно?
Андрей спрятался за дверью. В щелку он видел вермахтовца. Когда Мария появилась на пороге и довольно приветливо на немецком начала приглашать его, немец - высокий, довольно крепкий детина - расцвел и оскалил зубы в торжествующей улыбке. Здесь его встречают как победителя.
- Ком, битте… - настойчиво твердила девушка, жестами приглашая солдата войти.
А почему бы не войти, если приглашает такая украиночка? Он снял палец с крючка, мужественным движением сдвинул автомат на бедро, ведро как-то само собой выпало из руки…
Пропуская немца мимо себя, Мария отступила в сторону, и на какое-то мгновение он оказался спиной к Громову.
Лейтенант тотчас же рванул его за плечо, развернул и сунул дуло пистолета просто в открытый от удивления рот.
- Руки вверх, - приказал он по-немецки. - Одно движение - смерть.
Немец пробормотал что-то нечленораздельное. От него разило горючим и выхлопными газами.
Отведя пистолет, Громов ударил фашиста ногой в живот и в момент, когда тот согнулся, сорвал с него автомат.
- Марш в дом, - скомандовал по-немецки. - Ком… Битте…
Он усадил фашиста за стол, под стеной и, попросив Марию постоять в коридоре и проследить за тем, что происходит на улице, уселся за стол напротив.
- Где ты оставил машину?
- На дороге. За полем. Нужно долить воды. - Солдат был явно не из фронтовиков. Рабочий парень, шофер, мобилизованный на фронт и, по существу, ничему не обученный. Но сейчас он был врагом. Пусть даже необученным.
- Кто в машине?! Говори правду, иначе - смерть.
- Никого. Там, в кузове, ящики.
- Ты не мог ехать один, без охраны, без сопровождающего.
- Унтер-офицер приказал ехать одному. Здесь недалеко, в соседнее село. Вчера мы ездили туда вместе. А сегодня он решил немного поспать.
- Ты возишь эти ящики на станцию?! В них боеприпасы? Почему ты молчишь? Отвечай: в ящиках боеприпасы?!
- Да, господин… Есть и боеприпасы. Скажите, вы немец? Русский немец, живший здесь?
- Можешь считать меня русским немцем. Скажи, оберштурмфюрер… - что это за чин такой?
- Оберштурмфюрер СС. Это как обер-лейтенант в вермахте.
- Оберштурмфюрер Штубер… Такого офицера ты знаешь?
- Штубер? Нет. Не убивайте меня, господин офицер. Я никому не скажу, что здесь происходило. Клянусь Господом Богом, - перекрестился он. - Спрашивайте. Расскажу все, что знаю. Я не фашист. Работал недалеко от Франкфурта-на-Майне. Отец мой тоже шофер.
- Сейчас ты - солдат, - резко ответил Громов. Ему противна была трусость в любом ее проявлении. - На тебе форма. И твоя армия грабит эту землю, убивает ее людей. Ты что, так до сих пор и не понял этого?
- Понял, господин офицер. Я все понял.
- По-немецки я говорю правильно? - неожиданно мягко спросил Громов, чтобы успокоить немца.
Тот на минуту замер - таким неожиданным показался ему вопрос этого странного русского офицера.
- Да, очень правильно. Почти… Иногда чуть-чуть слышатся неправильные произношения. Например, когда вы произносили звание офицера СС.
- Учту. Если фашисты узнают, что тебя отпустил русский партизан и что ты ответил на все его вопросы, они вздернут тебя.
- Конечно, вздернут. Но от кого они узнают? Зачем мне рассказывать об этом? Смерть от гестапо ничуть не приятнее, чем от рук партизана.
- Ты уже имел дело с полицией безопасности?
- Бог миловал. Но знаю, что ее побаиваются даже офицеры контрразведки. Там служат в основном эсэсовцы. Это страшные люди. Тот, кто попадает туда, оказывается или на виселице, или в концлагере, откуда тоже не возвращаются.
- Консервы у тебя в машине есть?
- Два ящика. Хорошие бельгийские консервы. Говядина. И четыре ящика гранат. В остальных патроны к пулеметам. И мины. Кажется, мины. Вчера они были.
Громов отсоединил от его автомата магазин, проверил, нет ли патрона в стволе, и бросил автомат на стол.
- Бери и пошли.
Во дворе он дал немцу возможность набрать воды и приказал, чтобы тот шел к машине, а сам спустился в овраг, пролегающий параллельно дороге.
Потом, уже сидя в кабине, он приказал водителю развернуться и поехать к перелеску, что виднелся неподалеку.
- Возле леса тебя остановил партизан в форме немецкого офицера, - объяснял он шоферу. - Он выволок тебя из машины и начал осматривать ящики. Воспользовавшись этим, ты убежал. И понял, что твоей машины уже не существует. Не ты виноват, что оказался без охраны. Так и говори на допросах.
Они свернули с дороги, заехали в небольшую рощу. Немец сам услужливо отнес два ящика с тушенкой и два ящика с гранатами в лес и замаскировал их в небольшой ложбине, указанной ему Громовым. Делал он все это быстро и аккуратно, как будто сам уже был партизаном. Пока он управлялся с консервами, Громов вскрыл еще один ящик и взял оттуда пять гранат с длинными деревянными ручками. Когда шофер замаскировал и этот ящик, они вернулись на дорогу и проехали еще с километр. Дорога пока что была пустынной. Пропылило всего две машины, но сидевшие там немцы ничего подозрительного не заметили.
Потом они снова свернули в перелесок. Там Громов и вправду вытащил водителя из кабины и с огромным удовольствием съездил его по челюсти.
- А теперь вон, в лес! - Но вдруг, опомнившись, крикнул: - Стой! Ты понял, почему я ударил тебя?
- Это доказательство, господин офицер.
- Все может случиться в этом мире, парень. Я спас тебе жизнь, хотя мог бы пристрелить. Ты должен запомнить это. Не зверствуй. Где и в чем только можешь, помоги людям, на землю которых ты пришел как враг. А теперь дай-ка я тебя еще раз. Для верности. Не бойся, зубы и челюсть останутся целы…
- Спички у тебя есть? - спросил уже у лежавшего на земле.
- Зажигалка, господин офицер, - еле проговорил тот, сплевывая кровь.
- Облей машину бензином, подожги и беги в лес.
- Спасибо, господин офицер. Вы истинный христианин.
Громов рассмеялся, подобрал пилотку немца и положил туда три банки консервов. Автомат спрятал в кустах.
Возвращаться в село к Марии он уже не мог. Ничего, они с Крамарчуком проведают ее завтра вечером. Заодно устроят себе баньку.
Он ушел, не оглядываясь, будучи твердо уверенным, что немец выполнит его приказ.