Николай окинул быстрым, но цепким взглядом нижнюю переднюю полусферу, откуда должна появиться ракета, и увидел стремительно приближающийся блестящий в солнечных лучах предмет с огненным шлейфом позади, похожий на комету. Она была так близко, что не только на какие-то действия, на раздумья не оставалось ни секунды, и Николай что было силы толкнул штурвал от себя и вправо. Бомбардировщик рухнул вниз; внутри у него затрещало, словно хрустнул позвоночник, небо и земля опрокинулись влево, сменяя синеву желтой, расплывчатой пеленой.
Николай не видел, как пронеслась рядом ракета, ломая линию полета - слишком большая скорость и малое оперение управления не дали ей возможности пойти за целью, - но почувствовал это: бомбардировщик вздрогнул от струи, взбудоражившей вокруг воздух, и еще круче стал заваливаться вправо, грозя перевернуться на спину. Пришлось снова до боли в мышцах напрягать силу, крутить штурвал в обратную сторону, чтобы вывести машину из крена и из падения.
Как еще у этой "старушки" хватило прочности! Но она выдержала и, скрипя "костями", доставила летчика на свой аэродром в целости и сохранности. Николай вставил вместо предохранителя кусочек провода и посадил самолет.
На стоянке Николая уже поджидал весь командный и инженерный состав отряда. Сташенков, выслушав доклад летчика о причине возвращения, так стиснул челюсти, что желваки на скулах заходили буграми.
- Проверить! Все до винтика, - приказал он инженеру.
Резко повернувшись к Николаю, кивнул на газик:
- Садись, в штабе поговорим.
Голос не обещал ничего хорошего.
3
До штаба ехали молча, не глядя друг на друга: командир - на переднем сиденье, рядом с шофером, подчиненный - позади.
Николай видел в шоферское зеркало лицо Сташенкова, гневное, сосредоточенное, и не мог понять, что так взбесило майора. Нет слов, отказ техники, возвращение с задания без связи (провод ларингофона был перерезан) на неисправной машине - явления нежелательные и на языке авиаторов называются предпосылками к летному происшествию, за которые по головке не гладят, но не настолько эта предпосылка серьезная, чтобы рвать и метать, накаляться до белого каления. На то он и полигон, чтобы испытывать разные ситуации, рисковать; Сташенков одной фразой может отвести любые претензии: "А какую технику вы нам даете?" Судя по его характеру, по тону, каким он разговаривает со всеми, начальникам он тоже в рот заглядывать не станет и сумеет дать ответ… Так что же его взбесило? Почему он везет Николая именно в штаб? "В штабе поговорим". О чем? Что Николай сделал не так и как бы он поступил на его месте? Ответов на эти вопросы не находилось. Сташенков вышел из "газика" и, не поворачивая головы, с набыченной шеей, направился к двери штаба. Часовой поприветствовал его, вытянувшись во фрунт. В кабинете было душно и пахло застарелым никотином, пропитавшим всю мебель и стены терпким до тошноты запахом, который Николай терпеть не мог, и он почувствовал, как нервы напряглись, грудь распирало от злости, готовой выплеснуться при малейшем нажиме.
Сташенков включил вентилятор, тяжело опустился в кресло.
- Скажи, зачем ты сюда приехал? - не предлагая сесть и не глядя на Николая, спросил он.
- Я вас уже просил однажды не тыкать, - Николай отодвинул от стола стул и сел без приглашения.
- Послушай, пташка залетная, - Сташенков весь налился кровью и подался к нему через стол. - Ты еще будешь учить меня, как тебя величать и как с тобой разговаривать! Думаешь показною интеллигентностью прикрыть трусость, свою мелкопакостную натуру? Не получится. Я тебя раскусил еще тогда, когда ты ступил с трапа самолета на эту землю. И ты это понял. А когда понял и убедился, что Клондайка для тебя здесь не будет, начал пакостить…
Вот оно что! Сташенков решил, что Николай приехал сюда, в пустыню, за длинным рублем, а поскольку тот посылает его на самые ординарные и низкооплачиваемые задания, решил мстить ему: сел на запасном аэродроме на вынужденную, не стал прыгать с неисправного бомбардировщика. И злость на командира отряда пропала, сменилась досадой и разочарованием: Николай, несмотря на хамство майора, считал его озлобленным кем-то, ошибающимся и, вероятно, раскаивающимся за свою несдержанность и невоспитанность.
- Спасибо за откровение, - сказал Николай, умерив пыл. А чтобы Сташенков не подумал, что он испугался его разоблачения, и чтобы опровергнуть слово "трус", продолжил: - Чтобы вас понять, не надо было и раскусывать - на вашем портрете написано. А вот, что за длинным рублем приехали, только сегодня разъяснили. Но не надо всех на свой аршин мерить.
Сташенков стиснул челюсти, глаза его стали круглыми, как у филина. Пожевал губами и просипел:
- Отстраняю от полетов!
4
Николай шел домой непослушными, отяжелевшими ногами, да и все тело было какое-то обмякшее, атрофированное, словно побывавшее в костоломной машине. Правда, болели не кости, а сердце. Даже не сердце, а душа болела непонятной саднящей болью, давящей изнутри и снаружи, вызывая ко всему отвращение - и к своему затерянному в песках аэродрому, и к серым коробкам четырехэтажных домов, около которых сиротливо ютились тонкоствольные с пожухлой листвой тополя, и к блеклому, опостылевшему небу. Все было чужим, немилым, ненавистным. А перед взором стоял Сташенков с потным и красным лицом, с негодующими глазами. "Отстраняю от полетов!.."
И попробуй докажи, что ты не верблюд, что вина твоя заключается в том, что ты боролся за жизнь и остался жив. Выходит, смерть иногда легче победить, чем неправду… Теперь начнут таскать по заседаниям, по собраниям, по всевозможным комиссиям.
В квартире было душно и тягостно: уходя на полеты, он закрыл окна и форточки от пыли, но, несмотря на это, она плавала в солнечном луче, падавшем на пол, тонким слоем лежала на столе, стульях, подоконнике - уже третий день он не протирал мебель, - и не было желания браться за тряпку. "Сесть бы сейчас в пассажирский поезд, а еще лучше в самолет, - мечтательно подумал он, - и умчаться куда-нибудь на самый Крайний Север или на Дальний Восток, где нет этого пекла, осточертевшего песка и пыли, где нет Сташенкова". Умчаться… Николай грустно усмехнулся. Не зря говорят: от судьбы и от себя не убежишь. Уехал же он из Белозерска, в надежде здесь, в Кызыл-Буруне, найти спокойствие и уединение… А нашел - бури, разочарование.
Он открыл окна, разделся до трусов. Облегчения не почувствовал. Пошел в ванную и включил горячую, какую могло только выдержать тело, воду. Долго стоял под сильной струей душа, мылил себя и тер, пока не начало перехватывать дыхание. А когда вышел из ванной, будто бы попал из ада в рай: комната казалась прохладнее, уютнее, и на душе сразу полегчало.
"Сейчас бы граммов сто пятьдесят для окончательного успокоения, - мелькнула мысль. И снова грустно усмехнулся. - Знать, плохи твои дела, коль решил водкой утешать себя".
Он сбросил с кровати покрывало и лег. "А почему, собственно, плохи? - спросил себя. - Почему так раскис, как кисейная барышня? К лицу ли летчику пасовать перед силой? Да и такая ли грозная сила Сташенков? В чем он может обвинить Николая? В том, что не сразу покинул полигон, получив штормовое предупреждение? Но разве Николай сделал это по злому умыслу, а не ради того, чтобы выполнить задание? И разве более высокие начальники не поймут истинную причину? Не покинул бомбардировщик и не сообщил об этом на КП полигона. А как покинешь, когда люк закрыт, и какой смысл сообщать на землю, когда ракета уже выпущена? Да, он виноват, что не проверил гнездо для предохранителей, но, если бы и обнаружил отсутствие оных, вряд ли бы стал настаивать, чтобы их поставили на место, самолет-то идет на уничтожение. А Сташенкову надо дать бой - за его хамство, за махинации при планировании заданий, за приписки. Жаль, что Николаю придется бороться в одиночку (одних Сташенков подкупил высокооплачиваемыми заданиями, других запугал) и вряд ли найдутся сторонники, но все равно молчать он не станет".
Эта мысль несколько успокоила, и он не заметил, как уснул крепким сном уставшего человека.
Разбудил его телефонный звонок. Николай сел на кровати и подумал, кто бы это мог быть и стоит ли снимать трубку? Снова вызывает Сташенков или кто-нибудь из более высокого начальства?
Посмотрел на часы: без десяти шесть. Вряд ли: в это время обычно все службы заканчивают работы и офицеры расходятся по домам. Правда, Сташенков нередко задерживается в штабе допоздна. Но его видеть совсем не хотелось.
Телефон продолжал дребезжать, настойчиво призывая снять трубку. А если что-то важное от Натальи или от кого-то из сослуживцев? Закадычными друзьями, правда, он не успел обзавестись, но с теми, с кем ему доводилось летать, установились хорошие, приятельские отношения, да и многие в отряде уважают его.
Он снял трубку:
- Слушаю.
- Спал, наверное, засоня ты этакий, - узнал он веселый голос Марины. - Так все счастье проспишь, если друзья не позаботятся. Угадала?
- Было малость, - признался Николай. - Ведь я, не как некоторые безработные, в пять встал, а не в десять.
- Не надо было идти в летчики, - парировала Марина. - Шел бы в официанты, они с двенадцати работают.
- Может, еще придется, - грустно вздохнул Николай, вспомнив угрозу Сташенкова.
- Ой ли, - усмехнулась Марина. - Думаешь, справишься?
- Я прилежный ученик, быстро научусь.
- Посмотрим, - заговорщически сказала Марина. - Я хотела пригласить тебя к семи, но, коль ты такой прилежный и можешь всему быстро научиться, приходи сейчас, поможешь мне стол накрыть.
- Это по какому же поводу?
- Придешь - узнаешь.
- Валентин вернулся?
- Если бы Валентин вернулся, я не просила бы тебя.
- Хорошо, минут через пятнадцать подойду.
Когда он пришел, Марина уже накрывала на стол: посередине стояли бутылка шампанского и коньяк, сбоку - тарелки, рюмки, фужеры, ножи, вилки.
- Назвался груздем - полезай в кузов, - увлекла Марина его в комнату. Она сияла, как именинница - на щеках румянец, черные глаза задорно горели; энергичная, легкая, темпераментная. Дымчатое платьице, сквозь которое просвечивала цветастая комбинация, словно воздух, обтекало ее стройное, загорелое тело. - Первое тебе задание - сервировать стол. Посмотрим, какие у тебя способности.
- На сколько персон?
- Накрывай на всякий случай на троих. А пировать, по всей видимости, будем вдвоем. Валентин позвонил, сказал, что постарается вырваться, но твердо не обещал - там у них какое-то ЧП.
Николай догадался какое: разбираются, наверное, почему ракета прошла мимо цели. И действительно, сегодня вряд ли ему удастся вырваться домой. Но рассказывать о случившемся он не стал: зачем портить праздничное настроение женщине.
- Так признайся, по какому же поводу торжество? - спросил Николай.
- Успеешь. Всему свое время, - кокетливо передернула плечиками Марина и наклонилась к нему. - Вот и неправильно, - указала она взглядом на ножи. - Не раз, наверное, был в ресторане, а не запомнил, что ножи кладутся справа, а вилки - слева, и острием вверх, а не вниз. Вот теперь правильно. Спасибо. Теперь я сама. А ты позвони на полигон, спроси, не освободился ли Валентин. Потом включишь магнитофон.
Николай набрал номер коммутатора, дозвонился до полигона. Дежурный сообщил, что капитан Вихлянцев еще у начальства и что сегодня он не приедет: завтра утром к ним пожалует сам Первый.
- Может, отложим до завтра? - предложил он.
- Нет уж! - категорично возразила Марина. - День рождения, как и свадьбу, откладывать нельзя - плохая примета. Тем более такая дата - двадцать пять.
- Тебе двадцать пять, а ты молчала? В какое преглупое положение поставила меня. Я даже цветов не принес.
- В другой раз принесешь. А сейчас - давай музыку!
- Послушай, Марина, ей-богу, неловко. И что скажет Валентин?
- Валентин не такой ревнивец, как ты. И я предупредила его, что, если не вернется, буду день рождения отмечать с тобой.
- И он… не возражал?
- Что ты! Тебя он считает святым. Сказал: "С Николаем - пожалуйста".
Такое признание несколько успокоило Николая и озадачило: кому Валентин доверяет, ему или Марине?.. Он, Николай, тоже доверял Наталье, даже мысли не допускал… Зря так рискует. Николай, разумеется, никакой глупости не допустит, но мало ли таких хлюстов, как Артем…
- Ты тоже так считаешь? - спросил Николай.
Марина пожала плечиками, усмехнулась:
- Мне думается, если святые и были, то их распяли вместе с Христом. И не за набожность, а за ханжество - ведь от них трава вянет.
"Вот это откровение! - чуть было не воскликнул Николай. - От них, говорит, трава вянет".
- Выходит, ты обо мне другого мнения, чем Валентин?
- Выходит, - усмехнулась Марина. - Мы, женщины, лучше разбираемся в людях, не в обиду тебе будет сказано, даже в мужчинах.
- В таком случае, как же ты рискнула пригласить меня одного?
- О-о! - откровенно рассмеялась Марина и принесла из кухни очередное блюдо. - Вот теперь можно садиться за стол. Будь любезен, открой шампанское и поухаживай за юбиляршей. Себе можешь налить коньяк.
- Нет уж, будем на равных. - Он налил в фужеры шампанское. - Итак, за тебя, за твои двадцать пять, за твое здоровье, красоту и молодость, чтобы ты не была подвластна времени, чтобы и в пятьдесят и семьдесят оставалась такой же и чтобы Валентин любил тебя по-прежнему и всегда, как теперь, верил в твою верность…
Они выпили, и на некоторое время воцарилось молчание. Николай чувствовал себя в каком-то дурацком положении, и разговор Марина завела щекотливый, ставящий его на грань, с которой легко сорваться и оказаться недругом либо Валентина, либо Марины. Надо быстрее уходить или сменить тему, пока словесная игра не завела их дальше - вон как у Марины светятся глаза, и настроена она довольно эмоционально.
- Наталья письмо прислала, - сказал он, подкладывая на тарелку Марины ломтики дыни. - Пишет, что решила немного помочь колхозу, согласилась работать весовщицей.
- Молодчина, - одобрила Марина. - А я вот никак не решусь: и Валентина жалко одного оставить, и сама не знаю, что буду без него делать. Мы, женщины, не то что вы, очень уж привязчивы и одиночества не выдерживаем.
Она глубоко вздохнула и потянулась к бутылке с коньяком. Налила Николаю и себе. По ее лицу пробежало пасмурное облачко.
- А теперь давай поговорим об одном очень важном деле, - сказала она серьезно и поставила рюмку. - Я давно собиралась, да все повода не было.
- И ты придумала день рождения?
- Нет. Мне действительно сегодня исполнилось двадцать пять. - Она пытливо посмотрела ему в глаза. - Скажи, Николай, только искренне, ты любишь Наталью?
Он удивился вопросу: что за ним - женское любопытство или Наталья призналась в своем грехе? Надо признать, что сдружились они быстро и крепко.
- Мое поведение заставляет усомниться в этом?
- Нет. Но вы, мужчины, умеете скрывать свои мысли и чувства. Тогда объясни, почему уехала Наталья?
- Ты же знаешь, что у нас есть дочь и где она. И разве Наталья тебе не объяснила?
- А я хочу услышать от тебя, - наигранно-капризно заявила Марина. - Наталья и Валентин считают тебя слишком щепетильным и даже целомудренным, а мне, скажу откровенно, не верится.
- Спасибо за откровенность.
- Только без обид, я же по-дружески. И прости за любопытство, но о друзьях я предпочитаю знать больше. - Она замолчала.
- Ну-ну, - подзадорил Николай. - Что же тебя так интересует?
- Скажи, только честно, у тебя были женщины кроме Натальи?
- Это имеет отношение к нашей дружбе?
- В какой-то степени.
- А если я задам тебе этот вопрос, ты тоже ответишь честно?
- Отвечу. Только разница в том, что мы, женщины, прощаем вам ваше прошлое, вы же готовы казнить нас за малейшую оплошность.
Он не ошибся: Марина в курсе их семейных неурядиц, значит, и Валентин знает; ему стало стыдно, и обида с прежней силой сдавила грудь. Он сказал, не скрывая злости:
- Ну да, во всем и всегда виноваты только мы, мужчины. А коль наше прошлое не такое уж безвинное, почему бы не поразвлечься и вам.
Марина помотала головой:
- Тогда не мучай ни ее, ни себя, разойдитесь.
Он и сам не раз думал об этом. Но легко сказать, да не просто сделать: с Натальей ему было трудно, а без нее еще трудней. И он даже мысль отгонял, что должны расстаться навсегда.
- Нет, у нас Аленка, - покривил он душой. - Не хочу, чтобы она росла без отца.
- Тогда прости, забудь…
Ее голос прервал звонок в прихожей.
- Валентин! - обрадовался Николай.
- Нет, - покачала головой Марина. - Валентин звонит не так. Кто бы это мог быть? - Она не вставала, похоже не собираясь впустить незваного гостя.
Звонок повторился.
- Кто там? - спросила Марина громко из-за стола.
- Это я, Марина Николаевна, - отозвался голос за дверью, и Николай удивленно посмотрел на Марину. Сташенков. Что ему здесь понадобилось? - Узнал от Валентина Ивановича, что у вас сегодня день рождения, и вот зашел поздравить.
Марина прикусила губу, думая, видимо, как отделаться от незваного гостя.
- Простите, Михаил Иванович, вы застали меня в самый неподходящий момент: я собралась в ванную, и, что называется, в неглиже. А поскольку Валентина нет, поздравления принимать буду завтра, - нашлась она.
За дверью помолчали.
- А как же с цветами быть? Завянут.
- Положите на подоконник, я потом возьму.
Шаги стали удаляться.
- Лихо ты его, - похвалил Николай Марину за находчивость.
- Еще один страдатель, - усмехнулась Марина. - Жениться не хочет, а на чужих зарится.
- Не знал, что у тебя столько поклонников, - пошутил Николай.
- Чего-чего, а этого добра хватает. Одной лучше не выходить из дома… И вы еще смеете нас обвинять. - Ее красивое лицо омрачилось и сразу будто бы поблекло, огоньки в глазах притухли. - Вы хотя среди друзей, а знаете, что такое одиночество? Иногда просто поговорить с кем-нибудь хочется. - Помолчала, потом глянула в глаза Николаю. - Обещай, что ты простишь Наталью и никогда не упрекнешь прошлым!
- Если бы я не простил, мы бы не жили, - возразил Николай.
- Это на словах. А ты прости душой, чтобы Наталья почувствовала.
- Постараюсь, - пообещал Николай и поднялся. Гостям пора и честь знать.
- А торт, кофе? - всплеснула Марина руками. - Говорили и про все забыли. Нет, нет, так я тебя не пущу.
Они посидели еще с полчаса, беседуя более мирно о кино, о литературе, а когда Николай собрался уходить, Марина упросила погулять с ней по вечернему холодку.
Они вышли на улицу и чуть не остановились от изумления: напротив подъезда стояли майор Сташенков с капитаном Мальцевым. Командир отряда смотрел на них презрительно-уничтожающе - попались, мол; штурман - виновато и сочувствующе.