Голос Гиммлера гремел в громадном приливе предвкушаемой славы. Фон Хольтиц принял еще одну таблетку и провел двумя пальцами под высоким прусским воротником. Потом смело перебил рейхсфюрера.
- А если бронетанковые дивизии Паттона войдут в Париж раньше, чем у меня появится возможность уничтожить город?
- А! Вы думаете о своей семье! Я понял, что вас что-то беспокоит! - Гиммлер крепко сжал руку фон Хольтица пониже локтя. - Не бойтесь за их безопасность, я лично ее гарантирую. Поддерживайте связь с Моделем и Хауссером. О фон Рундштедте не думайте. Это старуха и ничто больше, можете забыть о нем. Он, как и Шпайдель, уже одной ногой в Гемерсхайме.
- В Гемерсхайме? Генерал Шпайдель?
Фон Хольтиц в изумлении вскинул голову, и Гиммлер чуть заметно улыбнулся.
- Мои агенты полностью в курсе, уверяю вас… Мы нанесем удар, когда придет время.
- Но Шпайдель!…
Гиммлер самодовольно улыбнулся. Фон Хольтиц рассеянно вынул сигарету, закурил, и ненавистный дым потянулся к лицу рейхсфюрера.
- Разумеется, вы можете полагаться на меня, - заговорил фон Хольтиц. - Париж будет уничтожен, как только я получу обещанные войска и вооружение, но в настоящее время у меня недостаточно войск даже для защиты отеля "Мерис"… Мне было сказано, что я могу получить полк тяжелых танков. Беда только в том, что танков сейчас недостаточно, невозможно даже придать по одной машине каждой роте. Там, по-моему, всего семь танков, все в прискорбном состоянии, совершенно непригодном для активных боевых действий, и пара "тигров". Кроме того, боеприпасов хватит лишь на то, чтобы вести огонь примерно двадцать минут. Экипажи этих танков используются в качестве пехотинцев… Рейхсфюрер, вы сами понимаете, у меня нет желания оказаться в Гемерсхайме или на виселице в Плётцензее, как обычный преступник, но если я не получу необходимых войск и вооружений, я не могу гарантировать, что выполню приказ.
Гиммлер с серьезным видом кивнул, закрывая ладонью рот от табачного дыма.
- Все необходимое вы получите. Теперь давайте вернемся к карте и посмотрим в деталях, что должно быть уничтожено.
По всему Третьему рейху звонили телефоны. На полуострове Ютландия, где была расквартирована Девятнадцатая танковая гренадерская дивизия "Летланд", по телефонам передавали приказ о сборе. Сотни тяжелых машин покидали военный лагерь в Борисе. Во Фленсбурге и Ноймюнстере были собраны шестьсот всевозможных бронеавтомобилей. Саперы проложили за ночь неважные дороги. Командиры изводили солдат, требуя двигаться. Заблаговременного предупреждения о переброске бронетанковых дивизий не поступило, и в результате образовалась чудовищная пробка. Ютландия превратилась в один громадный военный лагерь.
Посреди этого хаоса Двадцатая танковая гренадерская дивизия "Эстланд", двигавшаяся по приказу на Ютландию, получила новый приказ развернуться и двигаться в обратном направлении. Обергруппенфюрера Венглера едва не хватил эпилептический припадок. Подчиненные с удовольствием наблюдали за его гримасами и с предвкушением ждали брани, которая непременно должна была последовать.
- Какой безмозглый кретин это выдумал? - заорал он в хмурую, дождливую ночь. - Как мне, черт возьми, разворачиваться на этих треклятых грязных дорогах?
- Как - не знаю, - ответил офицер связи, сидевший в черном плаще, посмеиваясь, на мощном мотоцикле, - но этот безмозглый кретин не кто иной, как сам рейхсфюрер.
Венглер плюнул и выругался; потом, когда мотоциклист уехал по грязной дороге, вздымая черные брызги, плюнул снова.
- Так! Приказ всем командирам: двигаться обратно в направлении Ноймюнстера. Точное место назначения неизвестно. И не тянуть канитель!
Офицеры тут же рассыпались во все стороны, выкрикивая приказы. Венглер стоял с мрачным видом, наблюдая. Он был одним из самых неукротимых офицеров в бронетанковых войсках и терпеть не мог все ситуации, кроме боевых.
Под его взглядом эта сцена с поразительной быстротой превратилась в безумное столпотворение. Танки, разворачиваясь, сталкивались друг с другом, съезжали в кюветы, наезжали на деревья и ограды. Некоторые сломались и загораживали проезд. Люди повсюду орали и бранились. Кто-то произнес слово, "саботаж", и эта мысль укоренилась в сознании большинства как доказанный факт.
Медленно, очень медленно и очень неуверенно громадная колонна двинулась к югу. Передние машины достигли перекрестка Хадерслев-Тёндер, и тут положение испортилось непоправимо. Появился ничего не подозревавший оберштабсцальмайстер с колонной боеприпасов для береговых батарей тяжелой артиллерии. Его легковушка едва избежала лобового столкновения с танком. Машина быстро свернула в сторону, но танк врезался в шедший рядом; послышался отвратительный визг и скрежет гусениц, лязг металла о металл, и оба танка остановились. Крики о саботаже, собственно говоря, не смолкавшие, снова поднялись и достигли такой безумной громкости, что несчастного оберштабсцальмайстера вытащили из машины, приставили к дереву и бесцеремонно расстреляли. Бедняга почти наверняка просто-напросто выбрал не ту дорогу, но если и так, то слишком уж дорого поплатился за ошибку. Колонна с боеприпасами так и не достигла береговых батарей. Вместо этого ее отправили в резервную пехотную дивизию, стоявшую в Фионии, и несколько недель спустя там воцарился неимоверный ужас, когда обнаружилось, что снаряды калибром двести десять миллиметров никак не подходят к стапятимиллиметровым полевым орудиям. Артиллеристы береговых батарей, наоборот, чрезвычайно веселились, когда выяснилось, что их орудия должны будут стрелять ста пятимиллиметровыми снарядами.
- Саботаж! - крикнул один из старших офицеров.
- Это опять треклятое Сопротивление! - завопил апоплексичный оберст.
Для проформы было расстреляно несколько несчастных заложников. Кто-то ведь должен был понести наказание.
На рассвете первые машины танковой гренадерской дивизии "Эстланд" въехали в Ноймюнстер. Теперь танкисты знали, что местом их назначения является Париж и что дело это очень срочное. Однако они несколько удивились, обнаружив, что единственные транспортные средства, какие ждут их на железнодорожной станции, - это десяток французских товарных вагонов весьма почтенного возраста. Дороги были на много километров забиты танками Девятнадцатой дивизии, тоже двигавшейся в Ноймюнстер. А с востока полным ходом шла Двести тридцать третья танковая дивизия. Все дороги Ютландии были забиты танками, бронеавтомобилями и солдатами. Все направлялись в Ноймюнстер, всем было нужно в Париж, и все это было необходимо перевезти на десятке французских товарных вагонов.
- "Саботаж!" - неистово вопили депеши рейхсфюрера.
Расстреляли еще несколько заложников. Расстреляли служащих, управлявших железнодорожной станцией Ноймюнстер. Рейхсфюрер на время успокоился, но проблема сохранялась. Две бронетанковые дивизии, четырнадцать тысяч машин и весь личный состав застряли на Ютландии с десятком французских товарных вагонов!
9
Двенадцатилетний мальчик три недели ждал в тюрьме Фресне приведения в исполнение смертного приговора. Преступление, приведшее его туда, на первый взгляд, выглядело лишь детским озорством, но, с другой стороны, могло быть и преднамеренным актом сопротивления противнику. Немцы, разумеется, предпочли увидеть в нем последнее. На углу бульвара Сен-Мишель и площади Сорбонны мальчик украл револьвер у немецкого солдата, за что должен был поплатиться жизнью.
Обезумевшая мать добивалась всеми средствами отмены приговора и, наконец, дошла до самой высокой власти: генерала фон Хольтица. Ей самой не позволили докучать генералу. Дело ее представил офицер связи, доктор Шванц. И, как следовало ожидать, успеха не добился.
- Зачем приходить ко мне с такими пустяками? - выкрикнул покоритель Роттердама и Севастополя, гневно швырнув документы на стол. - Для таких дел существуют надлежащие инстанции: обращайтесь туда! Раз мальчишку приговорили к смерти, надо полагать, для этого существовала весьма основательная причина? Во всяком случае, я занят гораздо более важными делами. Заберите дело и не отнимайте у меня время.
Женщина не могла обратиться больше ни к кому, и на другой день мальчика расстреляли в Венсенском лесу. Чего ради человеку калибра генерала Хольтица заботиться об участи какого-то ребенка? Это не путь к славе. Потомки не вспомнят генерала, который спас от расстрела мальчишку. Но того, кто уничтожил один из прекраснейших городов мира, вспоминать будут всегда.
МОЖНО ЛИ СПАСТИ ПАРИЖ?
Генерал фон Хольтиц вернулся в Париж. Город был мрачным, угрюмым; под гладкой поверхностью жизни таился дух скрытой угрозы. Дезертирство из немецкой армии принимало катастрофические размеры. И, соответственно, возрастало количество репрессий. За один только вечер было расстреляно более сорока человек, заподозренных в работе на Сопротивление. Первыми гибли коммунисты.
Однажды рано утром к фон Хольтицу явились два офицера с передовой. Один, генерал-майор, был в черном мундире бронетанковых войск, с повязкой на глазу; другой был молодым гауптманом-сапером, специалистом по минированию. Оба были мастерами в искусстве уничтожения. Как только они вошли в комнату генерала, на дверь было повешено объявление: "ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН". За дверью решалось будущее Парижа.
Одновременно с этим совершенно секретным совещанием другое, еще более секретное, проходило в квартире на авеню Виктора Гюго между неким гауптманом Бауэром, офицером из ведомства адмирала Канариса, и дипломатом, носившим псевдоним "Фарен". Гауптман Бауэр озабоченно посвящал дипломата в положение дел, как оно ему представлялось; дипломат столь же озабоченно слушал.
- Мсье Фарён, - говорил офицер очень негромко и очень быстро, - весь город взлетит на воздух, если не произойдет чего-то весьма неожиданного, чтобы это предотвратить. Вам совершенно необходимо повидаться с фон Хольтицем, пока не поздно.
Дипломат утер несколько капелек пота на лбу. И выпил две рюмки коньяка перед тем, как ответить.
- Кто этот генерал фон Хольтиц? Откуда он? Я никогда о нем не слышал.
- Вы слышали о нем - просто не запомнили фамилию. Полагаю, вы слышали о Роттердаме? О Севастополе? Так вот, - гауптман с мрачным видом кивнул, - это фон Хольтиц.
- Вы хотите сказать…
- Я хочу сказать, что этот человек - выдающийся мастер в искусстве разрушения. Иначе почему для этого дела избрали именно его? Он принадлежит к той же военной школе, что и генерал-фельдмаршал Модель: слепое повиновение в любых обстоятельствах. Дайте ему топор, прикажите отрубить свою правую руку, и Он это сделает, если у вас более высокое звание.
Дипломат почесал горло.
- Что… э… что говорят об этом на Бендлерштрассе?
- Почти ничего.
- В таком случае, почему мы… почему вы…
Глаза гауптмана блеснули за темными стеклами очков.
- Не говорят ничего только потому, что немногие оставшиеся до того напуганы, что боятся раскрыть рот! Остальные… уехали.
- Уехали? Куда.
- Туда же, куда поедем и мы, если не будем предельно осторожны - в Плётцензее.
У дипломата отвисла челюсть.
- Повешены? - хрипло спросил он.
- Разумеется, повешены! Теперь послушайте, мсье Фарен, и скажите, что вы об этом думаете: в Париж только что прибыл новый танковый полк. Расквартирован в казармах принца Эжена в Версале. Командир его принадлежит к тому типу людей, с какими нам придется иметь дело: генерал-майор, дважды понижен в звании, командует самой необузданной группой танкистов в мире. И я говорю это не ради красного словца. Уверяю вас, если об этом станет известно в Берлине, адмирал Канарис тут же даст деру. Даже не помедлит, чтобы захватить с собой бабушку…
- Что же вы предлагаете? - нервозно спросил дипломат. - Что я могу тут поделать? И вообще, зачем этот полк перевели сюда?
Бауэр пожал плечами.
- Что может быть разрушительнее танка? Особенно из Двадцать седьмого полка особого назначения…
Позвольте сказать вам еще кое-что о нем. Полк состоит из шести батальонов, командует им генерал-майор Мерсель. Как я уже говорил, его дважды понижали в звании. Все его солдаты, уже находясь в армии, получали тюремные сроки. Изнасилования, грабежи, убийства, кражи - назовите любое преступление и не ошибетесь. Мягко говоря, это совершенно недисциплинированная свора головорезов… Можете представить, что будет, если их выпустить на улицы Парижа?
- Да.
- Резня без разбору…
- Да.
Фарен медленно подошел к окну, снова держа в руке рюмку коньяка. Постоял, молча глядя на улицу.
- Кровавая баня, - произнес он наконец. - Вы, конечно, правы. Это нужно как-то предотвратить.
- Рад, что вы согласны.
- Как это будет… - Фарен заколебался. - Как это будет выглядеть, если мы устроим полицейские баррикады? Посмотрите сюда, гауптман Бауэр. - Он указал в окно на идущего по улице сержанта полиции. - Оборона Парижа - почему нет? Полицейские вместе с участниками Сопротивления… это можно организовать.
- Не сомневаюсь, что можно, мсье Фарен. Но при этом я опасаюсь, что тем самым мы можем сыграть на руку Гитлеру. У меня есть сведения, что в Париж отправлен батальон из карательной бригады Дирлевангера. В этой бригаде каждый человек - прощенный преступник; прощенный не потому, что его дело рассмотрено в новом свете, а благодаря тому неожиданному решению фюрера, что даже от преступников может быть польза. Мне известно, что этот батальон направляется в Париж с целью спровоцировать то, о чем вы сейчас говорили. - Бауэр опечаленно покачал головой. - Полиция и Сопротивление… Мысль соблазнительная, но как долго они продержатся против мощи немецкой армии? Какое сопротивление смогут они оказать? Боюсь, что недостаточное.
- И что же вы предлагаете, гауптман?
- Насколько я понимаю, у нас есть только два пути. Первый - задерживать как можно дольше войска и технику, которых ждет фон Хольтиц; второй - как можно быстрее привлечь в Париж американские бронетанковые дивизии.
Фарен вздохнул.
- Хотел бы я сейчас оказаться в Лондоне.
- Охотно верю, - сказал со смешком Бауэр. - Париж не самое уютное место на земле, так ведь? Заметьте, что Германия тоже не земной рай. Адмирал уже сжигает все документы. И знаете, кто назначен обербефельшабером на западе? Генерал-фельдмаршал Вальтер Модель! Этот человек способен учуять предательство за сотню километров. Думаю, даже Гитлер не особенно расположен к нему.
- Это нецивилизованный скот, - с чувством сказал Фарен. - Вы, разумеется, слышали историю о шампанском фон Рундштедта? Шпики Моделя обнаружили, что у него в погребе шестьдесят ящиков этого вина. Через пять минут через пять, заметьте! - оно все было вылито. Какая потеря! И до чего нелепая!
- Говорят, он спит, положив под подушку "Mein Kampf". Вполне могу в это поверить. Модель и фон Хольтиц не столько люди, сколько военные роботы.
Оба заговорщика постояли в задумчивости, потом дипломат допил коньяк, с решительным видом надел пиджак и взял портфель.
- Нужно подумать, что можно сделать. Париж необходимо спасти любой ценой. Я сейчас отправляюсь к фон Хольтицу, попытаюсь решить, можно ли на него как-то воздействовать. Хорошо было бы найти на него что-то компрометирующее, способное заинтересовать его друга Моделя.
- Сомневаюсь, что нам удастся. Этот человек - образец безупречности. Тем не менее желаю вам удачи. - Бауэр протянул руку, Фарен крепко ее пожал. - Буду держать с вами связь по обычным каналам - разумеется, если со мной ничего не случится.
- Буду на это надеяться.
Фарен чуть постоял у двери, прислушиваясь, потом открыл ее.
- Думаю, нам лучше уйти порознь. Сейчас глаза есть даже у камней мостовых… Au revoir, гауптман.