- Au revoir.
10
Нормандия стала вторым Сталинградом. Пятьдесят тысяч человек были взяты в плен; сорок тысяч погибли. От Двадцать седьмого танкового полка уцелела всего пятая часть, и ее отправили в Париж с необъявленной пока что целью.
С мрачным удовлетворением, которого не пытался скрыть, генерал-фельдмаршал фон Рундштедт объявил, что численность высадившихся в Нормандии союзных войск составляет миллион восемьсот тысяч человек; и этим миллиону восьмистам тысячам противостояло всего двести тысяч немцев. Ни в одной бронетанковой дивизии теперь не оставалось более десяти танков; во многих - всего пять; в некоторых еще меньше. Полки сократились до размеров рот. Положение, как фон Рундштедт постоянно указывал коллегам, было отчаянным.
Но оно продолжало оставаться отчаянным, и в конце концов даже старик фон Рундштедт потерял терпение.
- Какой смысл звонить мне по сорок раз на день? - прокричал он в телефонную трубку. - Я не могу сказать вам, что делать! Не могу, как фокусник, вытащить войска из цилиндра! Не могу наделать из картона танков! Единственный разумный путь - сдаться в плен. Я много раз это говорил, но идиоты в Берлине и слышать об этом не хотят! Всю эту чертову свору нужно упрятать в сумасшедший дом! Нами правит кучка последних кретинов!
Он швырнул трубку. Телефон соскользнул на пол. Фон Рундштедт лишь фыркнул, надел китель и быстро вышел из комнаты. Орденских ленточек на кителе у него не было, как у последнего рядового, - и однако же никто в Германии не получал столько наград, как он. По какой-то причуде генерал-фельдмаршал фон Рундштедт не надевал их, если не получал на то особого приказа. Он надел каску, прошел через переднюю и бодро откозырял.
- Прощайте, господа… Завтра в это время у вас будет новый командующий. Я предчувствую, что меня отстранят!
КАРАУЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ В ОТЕЛЕ "МЕРИС"
В караульном помещении в отеле "Мерис" сидели двое штатских в кожаных пальто и надвинутых на глаза шляпах. Особых дел у них здесь не было, но они расположились, как дома. Один развалился в кресле, сунув руки в карманы и скрестив лодыжки вытянутых ног. Другой положил на стол ноги в грязных ботинках, его суровые серые глаза обегали комнату и задерживались на каждом предмете так, словно это его личная собственность. На часового он почти не обращал внимания.
- Эй, Генрих, знаешь, что?
Развалившийся в кресле слегка изменил позу и повернул голову к товарищу, тот лишь хмыкнул и приподнял одну бровь.
- Что?
- Надоело мне здесь. Наскучил этот город.
- Угу.
- Я серьезно. В Лемберге было лучше. В Польше нам скучать не приходилось, а?
- Угу.
- Помнишь Тамару в Брест-Литовске? Какая женщина! - Снисходительно повернулся к часовому. - Знаешь, что? Под началом у этой девочки был целый батальон партизан! Она собственноручно убила двух генералов! Вот это девочка, а? - Покачал головой. - Даже жалко было ее расстреливать.
- В Москве, - неожиданно сказал сероглазый, - тебе устраивают промывание мозгов. Превращают в новую личность и говорят, что ты излечился. Это похуже расстрела.
- Знаешь, что? - в третий раз спросил его товарищ. - Если мы проиграем эту треклятую войну, я твердо намерен податься к красным. Кроме шуток. Их программа, в сущности, почти не отличается от нашей. Я всерьез собираюсь стать коммунистом. На такие дела у меня чутье. Вот почему все эти годы я сохраняю голову на плечах. Знаешь, я был в бригаде Дирлевангера. Был…
- Меня не интересует, где ты был. Сейчас ты в Париже, вот и все, что я знаю, так что кончай скулить. - Генрих внезапно снял ноги со стола и с обвиняющим видом обратился к часовому, обер-фельдфебелю в форме артиллериста. - Думаю, ты понимаешь, что все разговоры здесь совершенно секретны?
Обер-фельдфебель равнодушно пожал плечами. Он никогда не слышал японской поговорки "Не смотри, не слушай, не говори", но интуитивно держался этого убеждения, - на всякий случай добавляя к нему "Не думай". Так надежнее. В армии зачастую лучше не думать. Раздумья могут быть неприятными и довести до беды. Особенно в таком положении, когда безо всякой вины оказался в обществе двух паршивых гестаповцев, которые вполне могут озлобиться только потому, что им не нравится твое лицо.
Обер-фельдфебель вздохнул и машинально взглянул на часы. Если повезет, через несколько минут явится смена. Он принялся старательно писать рапорт. Что за несчастье родиться в Германии как раз в то время, чтобы попасть на войну? Какое ему дело до жизненного пространства и всего прочего? Дома, в Дортмунде, у него есть все жизненное пространство, какое нужно. Может, не особенно восхитительное, но он не хочет ничего лучшего, как только вернуться туда. Отчего ему так не повезло…
Внезапно обер-фельдфебель оборвал поток мыслей и настроил разум на повиновение. Думать - занятие опасное. Лучше избегать его.
Внезапно дверь распахнулась. Обер-фельдфебель и гестаповцы встревоженно подняли взгляд, но то прибыл - правда, несколько странным образом - новый караул. В комнату шумно вошли двенадцать солдат танкового полка.
- Привет-привет-привет! - проревел первый, оберефрейтор Порта, таким голосом, что задрожали стены. - Что мы здесь имеем?
И указал пальцем на гестаповцев, которые оставались в креслах, надменно глядя на него. Вплотную за Портой следовал Малыш. Он тут же уселся на стол с обычным пренебрежением к дисциплине.
- Ну, вот, - бодрым тоном сказал он, - мы прибыли. Можешь доложить, что мы здесь, и сматываться.
- Как ты смеешь? - возмущенно спросил обер-фельдфебель. Думал он мало, но твердо верил в дисциплину. - Встань, отдай честь и доложи, как положено] Где, по-твоему, ты находишься? В пивнушке? Хочу напомнить, что это прусское караульное помещение!
- Да пошел ты, - протянул Порта.
- Если вы пришли сменить караул, то почему, черт возьми, не сменяете?
Все неторопливо повернулись к гестаповцам. Сказал это Петер, потенциальный коммунист.
- Кто они такие? - спросил Порта.
- Не имею понятия, - холодно ответил обер-фельдфебель.
- В таком случае им лучше убраться отсюда к чертовой матери! Нам ни к чему, чтобы штатские загромождали караульное помещение. Если, разумеется, - осенила Порту неожиданная мысль, - если, разумеется, они не под арестом!
- Обер-ефрейтор! - заорал Петер, гневно вскочив на ноги. - Я унтерштурмфюрер!
- Правда? - спросил Порта со скучающим видом. - Зачем говорить мне об этом? Не сомневаюсь, приятель, что тебе очень несладко, и очень сочувствую, но что могу для тебя поделать? Я, как ты сказал, оберефрейтор, и в течение ближайших двадцати четырех часов буду здесь в карауле, не допуская призраков к старому генералу наверху. Вот и все, что я знаю, и не могу допустить, чтобы здесь торчали штатские.
Генрих неожиданно зевнул, достал руку из кармана и протянул удостоверение.
- Государственная тайная полиция, - устало произнес он.
Порту это откровение не тронуло.
- Мне наплевать, тайные вы полицейские или тайные мусорщики, - сказал он Генриху. - Мы все равно не можем позволить вам загромождать караульное помещение. Устав есть устав, даже для гестапо.
- Тебе не приходило в голову, - угрожающе спросил Генрих, - что мы находимся здесь с целью арестовать тебя?
- Честно говоря, нет, - ответил Порта. - Мне это кажется совершенно невероятным. - С торжествующим видом полез в карман и достал белую нарукавную повязку с буквами П.О.Н. - "Полк особого назначения". - Слышал когда-нибудь о нас? - негромко спросил он.
Гестаповцы взглянули на повязку, потом друг на друга.
- Какого черта вы делаете в Париже? - спросил Петер.
Порта постукал пальцем по своему большому носу и не ответил. Дверь снова распахнулась, на сей раз появился Барселона, выписанный несколько дней назад из госпиталя - времени на восстановление сил теперь не было. Он подошел строевым шагом к обер-фельдфебелю и молодцевато щелкнул каблуками.
- Фельдфебель Блом, Двадцать седьмой танковый полк, пятая рота, явился для несения караула.
Обер-фельдфебель козырнул в ответ; ему явно принесло облегчение, что появился человек, который подчиняется уставам, хоть и кое-как.
- Обер-фельдфебель Штайнмахе, Сто девятый артиллерийский полк, сдает караул.
Барселона оставил уставную позу и расслабился.
- А это кто? - спросил он, указав большим пальцем на Петера с Генрихом. - Какое право имеют штатские находиться в караульном помещении? Что они делают здесь?
На сей раз обер-фельдфебель утратил всяческое терпение.
- Спрашивай их, приятель, а не меня! Если тебе не нравится их вид, дай им под зад сапогом! Сейчас ты здесь командуешь, не я, слава Богу.
Он схватил свою каску, отрывисто козырнул еще раз и вышел.
- Понятно, - задумчиво произнес Барселона.
Он сел на стул обер-фельдфебеля и оглядел комнату. Наконец обратил взгляд на Петера, который явно чувствовал себя все больше и больше не в своей тарелке после разговора с Портой. Или только после появления Барселоны? Его определенно что-то очень беспокоило. Он кивнул Генриху.
- Пошли. Чего оставаться, если нас не хотят здесь видеть?
С этими словами он натянул шляпу еще ниже на глаза и застегнул кожаное пальто до подбородка. Генрих нахмурился.
- Чего спешить? Уйду, когда буду готов.
- Я готов, - сказал Петер.
Он направился к двери, и тут же, с инстинктивной догадливостью, характерной для многих их поступков, Порта с Малышом тоже направились туда и оказались там первыми.
- Погоди минутку!
Барселона сидел, постукивая ногтем по зубам, и, сощурясь, пристально глядел на Петера. Внезапно хлопнул ладонью по столу.
- Сеньор Гомес, клянусь всеми святыми! Сколько воды утекло! Мир определенно тесен - или кто-то уже это сказал? Ничего, я повторю… Так-так! - Он негромко свистнул. - Должен признать, новая шкура очень идет тебе, товарищ!
Петер надменно повернулся к двери.
- Будьте добры, дайте выйти.
Малыш с Портой стояли неподвижно. Несколько секунд все трое представляли собой застывшую живую картину, потом Генрих, видимо, уловив опасность, подошел к товарищу.
- Если вы тронете сотрудника гестапо, могут возникнуть неприятности.
- Откройте дверь! - потребовал Петер с истеричной ноткой в голосе.
Порта очень медленно протянул руку, развернул его лицом к комнате и указал на Барселону.
- Может, ты не понял, что этот человек обращался к тебе? Может, хочешь, чтобы он все повторил?
- Я требую открыть дверь! - завопил Петер.
- Не требуй ничего, - ответил Порта с широкой улыбкой. - Заткнись, шмакодявка, и делай, что тебе говорят.
- Ане то…
Малыш не окончил фразу; достал зловещего вида нож и стал поигрывать им. Барселона придал лицу задумчивое выражение.
- Двадцать второго июня тридцать восьмого года, - негромко заговорил он. - Рамбла де лас Флорес в Барселоне… Помню, ты угощал нас выпивкой в своем номере в отеле "Риц"… Помнишь это, товарищ? Я помню. Очень хорошо помню. Только… - Барселона, сощурясь, оглядел его, - тогда, помнится, ты клялся в верности Коммунистической партии. Что случилось с красными звездами, товарищ? Твои глаза были полны их!
- Ты сошел с ума! - Петер снова попытался вырваться из большой руки Порты. - Ты бредишь! Не видишь, что я унтерштурмфюрер и служу в гестапо? Глаза у тебя есть, так ведь? Думаю, ты уже видел раньше унтерштурмфюреров?
- О, много раз, - спокойно подтвердил Барселона. - Но согласись, нелегко для человека, который знает тебя как товарища Гомеса, вдруг начать обращаться к тебе "унтерштурмфюрер"… Какое звание было у тебя в Испании, Гомес? Капитан, так ведь? Или майор? Hombre! Я до сих пор помню ту замечательную речь, которую ты произнес перед нами в "Рице". Помнишь ее, Гомес? Очень волнующая речь!
Барселона откинулся назад вместе со стулом, сложил руки на груди и, как зачарованный, уставился в потолок.
- "Товарищи, время речей прошло! Настало время действовать! Действовать, товарищи, во имя общего блага! Именно для этого я здесь - чтобы советовать вам, ободрять вас, оказывать вам всяческую помощь, какая будет в моих силах… Уверьтесь, что мы отныне и всегда будем вас поддерживать!".
Все молчали. Петер начал нервозно подергиваться. Генрих удивленно таращился на него. Барселона внезапно опустил ноги на пол и засмеялся.
- Это было величайшее мошенничество всех времен, не так ли? Или ты действительно вдруг изменил убеждения? - Он оглядел нас. - После того как этот скот поставил нас всех в безвыходное положение, он смылся … в тот же день! У него не хватило такта продолжать притворство еще хотя бы сутки! И куда он отправился? - Барселона злобно сверкнул глазами на подергивающегося Петера. - Куда ты отправился, а? Скажу, если ты забыл и это! Ты отправился, благополучный и самодовольный, на борт судна с другими коммунистическими мерзавцами! И в довершение этой подлости ты всю ночь пьянствовал, распутничал и обжирался такой едой, которой мы не видели годами! Как фамилия того русского генерала? Который выставил вам все это в награду за то, что вы были хорошим орудием в его руках, подстрекали других людей сражаться за дело партии? Как его фамилия? Малиновский? Да? Или предпочитаешь Манолито? Кажется, вы так называли его в те дни? Или не помнишь даже этого?
Петер неожиданно снял шляпу, утер рукавом лоб и бессильно плюхнулся в ближайшее кресло.
- Да, да, - устало произнес он. - Помню… Когда ты только вошел, мне показалось, я узнал тебя… только не был вполне уверен.
- А теперь?
- Теперь - да. - Он посмотрел на Барселону и неуверенно улыбнулся. - Да, теперь вспомнил. Ты был метким стрелком, так ведь? И до сих пор так же мастерски стреляешь из пистолета?
Барселона не улыбнулся в ответ. Порта стоял, как статуя, рядом с ним, а Малыш по-прежнему охранял выход. Остальные навострили уши и смотрели на сотрудника гестапо, бывшего члена компартии в Испании. Это было весьма редким явлением!
- Думаю, не хуже, чем раньше, - неторопливо ответил Барселона. - Кое-кто может сказать, что даже лучше… У меня было много практики со времени нашей последней встречи, товарищ! Жаль, что не могу тебе это продемонстрировать, нашему генералу наверху это может не особенно понравиться.
- Не беспокойся, - торопливо сказал Петер, - я верю и без демонстрации.
- Уж поверь!
- А что до наших дел в Испании, - он беззаботно пожал плечами, - так ведь все это давно быльем поросло? Я уже повоевал до встречи с тобой. Подвергался большей опасности, чем ты представлял себе. Знаешь, что было бы со мной, попадись я в руки фалангистам?
- Они всадили бы тебе пулю в затылок, - откровенно сказал Барселона. - И я знаю многих людей, которые весьма охотно поступили бы с тобой таким же образом… включая себя!
Петер в испуге подскочил на ноги. Порта тут же усадил его обратно и стал держать. Барселона махнул рукой.
- Забудь пока. Может быть, я вернусь к этому позже. Но сперва хочу задать тебе один вопрос. Это ты убил Кончиту? Мы нашли ее лежащей в канаве на улочке позади Ронда де Сан-Педро. С перерезанным горлом… Пако чуть с ума не сошел. Он постоянно клялся, что это дело твоих рук.
Петер закусил губу.
- Она была шлюхой. И заслуживала смерти.
- Только за то, что шлюха?
- Она была двойным агентом. Несколько месяцев работала на нас, а потом мы вдруг выяснили, что она ведет ту же игру с другой стороной.
- Значит, горло перерезал ей ты? - Барселона подошел и уставился на побледневшего Петера. - Так вот взял и убил ее?
- Говорю тебе, она была двойным агентом…
- Это ты так говоришь! Никто больше не говорил этого. И даже если была, ее нужно было отдать под трибунал, а не резать ей горло.
Мы смотрели на Барселону с удивлением. Обычно он с теплотой говорил об Испании, даже о гражданской войне. В его рассказах это была страна солнца, апельсиновых рощ и бесконечных сиест, а гражданская война была эпизодом юношеской романтики, временем доблести и идеализма. Раньше мы никогда не видели его таким мрачным и злобным.
- Если Пако найдет когда-нибудь тебя, - сообщил он Петеру, - тут же всадит нож в твою спину.
- Эта женщина была двойным агентом, - в третий раз повторил Петер. - И вообще я действовал по приказу.
- Врешь! Ты убил Кончиту по одной и только одной причине: потому что она предпочла тебе Пако. Потому что отказалась спать с тобой.
Петер беспомощно развел руками.
- Будет тебе, Блом! Давай не продолжать. Зачем ворошить такое прошлое? Мы все совершали поступки, о которых предпочли бы забыть - в том числе и ты, мой друг! Я могу припомнить несколько эпизодов, упоминания о которых тебе не хотелось бы. И хотя память у тебя превосходная, вспоминать слишком многое из прошлого не всегда разумно. Теперь мы оба на одной стороне, так что давай помиримся.
Барселона скептически приподнял бровь. Петер встал и положил ладонь ему на руку.
- Послушай, Блом, я в хороших отношениях с обергруппенфюрером Бергерсом, и у меня есть кой-какие заслуги. В Польше и на Украине были дела… только это совершенно секретно, большего сказать не могу. Придется поверить мне на слово…
- К чему это умасливание? - спросил Барселона.
- Я подумал, кожаное пальто пойдет тебе так же, как и мне. Что скажешь?
- Имеешь в виду - перейти к вам?
- Это не самое худшее.
Барселона покачал головой и рассмеялся.
- Нет уж, спасибо! Я последовал твоему совету в тридцать восьмом году и до сих пор об этом жалею. На одну удочку я не попадаюсь дважды… кроме того, кожаные пальто мне всегда не нравились.
Малыш у двери неожиданно встрепенулся.
- Внимание, кто-то идет!
Мы молодцевато подскочили и вытянулись, когда в помещение вошел гауптман из саперного полка. Очень маленький, очень подвижный; мундир сидел на нем, как влитой, сапоги блестели и переливались, словно драгоценные камни. Властности от него исходило больше, чем от десятка генералов. Даже на гестаповцев он произвел заметное впечатление.