Он холодно оглядел караульное помещение. Лицо его с выдающимися скулами и крепкой челюстью было, несмотря на молодость, суровым, изборожденным морщинами. Еще до того, как он заговорил, мы прониклись к нему невольным уважением. Он представлял собой тип, порожденный войной. Твердый, как алмаз, блестящий, педантичный, безупречно исполнительный. Его цельность была очевидна с первого взгляда.
- Герр гауптман! - Барселона откозырял ему с такой живостью, словно рука его была на пружине. - Докладывает фельдфебель Блом. Наряжен в караул с тремя младшими командирами и двенадцатью рядовыми. - Сделал паузу. - В караульном помещении находятся двое штатских, задержанных для допроса.
Уголком глаза я видел, как адамово яблоко Петера заходило вверх-вниз, но ни он, ни Генрих не сказали ни слова. Офицер кивнул.
- Какие-то происшествия были?
- Никак нет.
Мы ждали команды "вольно", но ее не последовало. Гауптман держал нас в положений "смирно", пока оглядывал комнату ледяными глазами, подмечая каждую деталь.
- Эти штатские допрошены?
- Так точно.
- Против них есть какие-то обвинения?
- Никак нет. Они могут идти.
- Тогда какого черта торчат здесь? Убирайтесь, пока никто не выдумал повода для ареста!
Гауптман свирепо повернулся к Генриху и Петеру; те вышли из помещения так быстро, что казалось, позади них поднимаются тучи пыли. Я с удовольствием отметил, что они не стали заявлять о своих гестаповских правах при встрече с человеком такого калибра. Потом он обратил ледяной взгляд на Барселону.
- Что с твоим мундиром, фельдфебель?
Барселона опустил на себя взгляд и торопливо застегнул две верхние пуговицы. Гауптман кивнул.
- Чтоб я больше таким тебя не видел. Небрежность в одежде ведет к небрежности во всем прочем. Будь добр, доложи о моем прибытии.
- Слушаюсь. Какую фамилию назвать?
- Гауптман Эберсбах. Меня ждут.
Барселона скрылся. Мы продолжали стоять навытяжку, пока он не вернулся с молодым лейтенантом, беспокойно семенившим следом.
- Герр гауптман Эберсбах! Генерал ждет вас. Соблаговолите пройти сюда…
Слава богу, гауптман соблаговолил, и, едва он скрылся, мы приняли совершенно расслабленные позы. Но через несколько секунд нас снова потревожили. Снова явились Петер и Генрих. Они осторожно заглянули в дверь.
- Тссс! Этот красавчик ушел? Мы принесли вам подарок. Спустились в кухню и нашли ее в шкафу. Подумали, что вам понравится.
- Подумали, что можем распить ее вместе, - добавил Генрих, закрывая за собой дверь.
Подарок, который они "нашли" в шкафу, оказался бутылкой коньяка. Приятно было узнать, что даже гестаповцы иногда могут быть людьми.
- Мы получим по пять лет в Торгау, если нас застукают за пьянством в караульном помещении, - предупредил Барселона, жадно откупоривая бутылку и поднося горлышко к губам.
- Я рискну, - сказал Малыш.
Нечего и говорить, что мы все рискнули. Если возникает реальная возможность выпить и гипотетическая вероятность получить за это пятилетний срок, у разумного человека выбора нет. Бутылка ходила по рукам; тем временем один из нас подслушивал у замочной скважины, не идет ли кто-нибудь.
- Будь я проклят, если понимаю, зачем нас направили сюда, - недовольно сказал Порта. - Они весь день только и говорят о взрывчатке.
- Ну и что? - спросил Петер, открывая пачку американской жевательной резинки и всеми силами стараясь походить на американца. - Тебя заботит, о чем они говорят? И охранять их все равно нужно, разве нет?
- Взрывчатка - не мое дело, - сказал Порта. - Если они хотят взорвать этот чертов город, пусть взрывают без нас. Мины вызывают у меня нервную дрожь.
- Париж не взорвут, - сказал Малыш. - Париж не станут взрывать.
- Почему? - вызывающе спросил Петер.
Он сидел, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди, кожаное пальто было распахнуто. Прежде, чем Малыш сумел привести какой-то убедительный довод в защиту сохранения Парижа, Порта подался вперед и выхватил один из двух пистолетов Петера, торчащих из плечевых кобур.
- Не станут, и все, - неуверенно повторил Малыш.
- Много ты знаешь! Вот когда я был в Катие…
- Кончай трепаться о Катие! - неожиданно крикнул Генрих. - Терпеть этого не могу, надоел хуже горькой редьки!
- Но они об этом не слышали….
- Зато я слышал!
- А что случилось в Катие? - с раздражающей бестолковостью спросил Малыш.
К счастью, прежде чем Петер успел начать долгий и, очевидно, весьма занудный рассказ, Порта привлек его внимание, помахав у него под носом вытащенным пистолетом.
- Эй, товарищ! Хочешь махнуть его на "глизенти"?
- Может быть, - осмотрительно ответил Петер. - Покажи.
Порта достал "глизенти", Петер осмотрел его, подумал и, наконец, согласился. Состоялся торжественный обмен. Мне стало любопытно, понимает ли Петер, что, хотя и стал обладателем одного из лучших пистолетов в мире, найти патроны к нему будет очень трудно. Я готов был сказать ему об этом, но вовремя понял, что Порта вряд ли поблагодарит меня за такое вмешательство.
- Я до сих пор ничего не слышал о Катие, - пожаловался Малыш.
- В другой раз, - сказал Генрих. - Сейчас нам нужно идти.
- Нет, - возразил Петер, - не нужно.
Но мы были вновь спасены от занудного рассказа, - на сей раз появлением Юлиуса Хайде. Он ворвался с обычным служебным рвением, мундир его был безупречен до самой мельчайшей детали, лицо тщательно выбрито и преднамеренно настороженно.
- Что это за щеголь? - спросил Петер, сопровождая Хайде презрительным взглядом.
- Наш живой устав, - объяснил Барселона, словно Юлиуса здесь и не было. - Хочет быть причисленным к лику военных святых. Каждый волосок на его теле приучен стоять по стойке "смирно".
Хайде сверкнул глазами на Барселону, потом одарил Петера и Генриха уничтожающим взглядом. По кожаным пальто и угрожающему виду он, видимо, догадался, кто они, но остался равнодушен. Посмотрел на ходившую по кругу бутылку и, недовольно хмурясь, обратился к Барселоне.
- Прекрасно знаешь, что пить в карауле запрещено!
- Почему бы тебе не заткнуться? - дружелюбно предложил Порта.
- Торгау по тебе плачет! - огрызнулся Юлиус.
- Вот как? Кто же отправит меня туда?
Грудь Хайде раздулась, как резиновый спасательный плот.
- Тебе будет нелишне узнать, что новый командир - мой личный друг. Мы вместе были в Роттердаме. Вы, свора пьяных глупцов, видимо, не знаете, что я начинал службу ефрейтором в десантном корпусе. У меня много влиятельных знакомых.
- Иди ты! - восхищенно произнес Порта и испортил эффект, грубо добавив: - Какое дерьмо!
Хайде холодно повернулся на каблуках и взглянул на Порту. Глаза его были ледяными, челюсти плотно сжатыми. Я всегда знал, что Юлиусу предназначено высоко подняться в военной иерархии, но лишь в эту минуту понял, на какую высоту. Глядя на Хайде, я внезапно представил его с погонами оберста на плечах, и со странной уверенностью понял, что это не греза, а ясное видение его будущего.
- Обер-ефрейтор Порта, - заговорил он холодным, властным тоном, - хоть мы сейчас и товарищи по оружию, обещаю тебе, что в один из ближайших дней исполню свой прямой долг - добьюсь, чтобы тебя отдали под трибунал.
Изданный позади губами непристойный звук заставил его резко обернуться к Малышу, усмехавшемуся во всю уродливую рожу и заносящему лапищу, словно для удара.
- Только тронь меня хоть пальцем, и тебе придется плохо! - пригрозил Хайде, вынимая пистолет. - Хоть мизинцем, и увидишь, что с тобой будет… Угрожать младшему командиру насилием - подсудное дело. Ты это знаешь, не так ли? Вы все легко заменимы. Я же - нет! Более того, собираюсь пережить войну. Очень сомневаюсь, что тебе это удастся.
Малыш со злорадным смехом выбил ногой пистолет из руки Хайде и обхватил его за шею громадными ручищами.
- Товарищи по оружию! - усмехнулся Генрих. - До чего трогательное зрелище!
Малыш несколько раз встряхнул Хайде.
- Ну, шмакодявка? Что скажешь в свое оправдание?
- Пусти! - пропыхтел Хайде, пытаясь ударить Малыша ногой по голени. - Хочешь задушить меня, чертов болван? Хочешь оказаться в Торгау вместе с Барселоной?
- Почему бы нет? - ответил Малыш, лучезарно улыбаясь своей жертве. - Думаю, умереть за такое дело будет приятно.
Лицо Хайде раздулось и покраснело.
- Да пусти ты этого ублюдка, - сказал с отвращением Порта. - Его час придет, не волнуйся… Но тогда мы сделаем все честно-справедливо, в соответствии с уставом, как ему и хотелось бы.
Малыш небрежно швырнул Хайде на пол. Генрих вежливо поаплодировал.
Снаружи донесся долгожданный топот сапог по коридору - пришла смена.
- Опоздали на десять минут, черт возьми, - проворчал Барселона, допил коньяк и швырнул пустую бутылку в Хайде.
11
Парашютиста Роберта Пайпера, избитого, окровавленного, привезли в здание полевой жандармерии на улице Сент-Аман.
- У тебя есть двенадцать часов, чтобы заговорить, - лаконично известил его обер-лейтенант Брюнер.
Что произойдет в конце двенадцати часов, если он решит не говорить, ему не сказали. Может быть, этого не. знали даже его тюремщики. Может, им даже не приходило в голову, что такая проблема может возникнуть. Как-никак, за двенадцать часов говорить можно заставить кого угодно. Унтерштурмфюрер Штайнбауэр так широко улыбнулся в предвкушении, что линия губ почти разделила лицо надвое. Двенадцать часов! Детская игра.
Он бросил презрительный взгляд на избитого парашютиста. Этот не продержится и тридцати минут. Кое-кто не выдерживал и двадцати; почти всех сламывала последующая ледяная ванна. К этому времени человек мог превратиться в кусок мяса, лишенного кожи, кровоточащего и бесчувственного. Но иногда, когда они упрямились или продолжали ломать комедию, мозг силился оставаться активным. Тут можно был прибегнуть к доброй старой порке или, если бурлила энергия, дать выход чувствам несколькими пинками в пах или в живот. Единственным недостатком данного метода было то, что требовалось быть мастером, если человек не должен был умереть до того, как выложит сведения. В общем и целом, самым любимым времяпрепровождением было направлять на пытаемого струю из брандспойта. Это было забавно и неизменно приносило результат.
Двенадцать часов! Сущий пустяк! Унтерштурмфюрер потер руки и с обычным усердием принялся за дело.
Парашютист сломился под пыткой через двадцать семь минут. Назвал тридцать одну фамилию, адреса, - и за ночь были арестованы тридцать восемь человек.
Генерал фон Хольтиц спокойно подписал тридцать восемь смертных приговоров.
ПОБЕГ ИЗ ТЮРЬМЫ ФРЕСНЕ
Казармы принца Эжена, казалось, постоянно находились в состоянии неразберихи: воздух оглашали крики, вопли и брань, люди бестолково суетились, офицеры до хрипоты выкрикивали противоречивые команды. Однако кажущаяся неразбериха маскировала строгий порядок и твердую дисциплину. Везде были следящие глаза и навостренные уши. Гревшиеся на солнце часовые казались сонными, но на самом деле были очень бдительными и готовыми к действию при малейшем признаке тревоги.
В тот день в казармах было тихо. Они казались полупустыми. Над внутренним двором висела жаркая дымка, в дальнем углу затихала полковая музыка - барабаны и трубы. В другой стороне двора роту потных новобранцев гонял злобный унтер-офицер. Обычно он придерживался мнения, что чем громче и дольше кричишь, тем вернее добьешься результата. Но в тот день было очень жарко, и он проводил учения в недобром, угрюмом молчании.
В общем, несмотря на суровую дисциплину, жизнь там была довольно приятной. Обязанности были не особенно трудными, а что до казней, в которых нам приходилось принимать участие каждый третий день, - что ж, человек вскоре привыкает к ним. В конце концов, нет большой разницы между тем, нажимаешь ли ты на спуск как член расстрельной команды или как член экипажа танка. В любом случае это несет смерть какому-то бедняге.
- Это война, - говорил всякий раз Легионер.
В тот день мы несли караул у здания суда. Несчастным, которым предстояло предстать перед ним, приходилось стоять в очереди, словно к кассе кинотеатра. Кое-кто непременно просил у нас сигарету, и мы непременно их угощали.
- Бери, кореш.
Порта дал одному полпачки, и охранник из СД свирепо посмотрел на него.
- Не давай ничего этому мерзавцу! Он убил одного из наших парней!
Убийца и сам был еще парнем. Внезапно утративший слух Порта поднес ему огня и дружелюбно улыбнулся. Охранник побагровел.
- Кури-кури, - процедил он сквозь зубы. - Завтра в это время уже не сможешь, будешь покойником.
Парень с надменно-равнодушным видом пожал плечами.
- Слишком уж ты гордый, - сказал Грегор, покачивая головой. - Ночью громадные корабли, сынок… утром бумажные лодочки, а?
- Думаешь, я боюсь? Пошли вы все к черту!
- Почему мы? - спросил с усмешкой Порта. - Почему не твои замечательные красные братья в Москве? Честно говоря, понять не могу, что находит в них такой парень, как ты!
- Я коммунист, - чопорно ответил парень. - Свобода рабочих - единственное, что меня интересует.
- Да, конечно, - мягко согласился Порта. - А завтра - смерть, и что это тебе даст? Кроме каменной плиты над головой, если это может служить утешением… И пока ты будешь лежать под землей, несчастных рабочих все так же будут преследовать. Думаешь, в Москве лучше? - Порта отвернулся и плюнул. - Не смеши меня! Съездил бы туда, испытал бы на своей шкуре. Всего через несколько дней сменил бы взгляды.
- Ну и что? В нацистской Германии лучше?
- Разве я это говорил?
- Ну, так лучше или нет?
- Нет, конечно! Но здесь, во Франции, лучше, и ты понял бы это, если б отбросил предвзятость. Ты хочешь выступать против властей - верно? И выступаешь - верно? Потому что ты во Франции, и здесь это можно. Попытайся ты выступить в Москве - я не дал бы и двух паршивых копеек за твою жизнь.
- Это к делу не относится. Я борюсь против фашизма.
- Брось! - сказал Порта. - Какого там фашизма! Знаешь, что ты сделал, а? Ты убил одного из тех бедных рабочих, за спасение которых так решительно сражаешься! Он был немцем, признаю, но вместе с тем и рабочим. До войны он был рабочим. А ты взял и убил его. За что?
- За Францию! Я сражаюсь за свою страну, как любой настоящий француз!
- Путаница у тебя в голове, - с отвращением сказал Порта.
- И смотри, до чего она довела тебя, - добавил Легионер. - Вот что выходит из выполнения английских приказов. Англичане велят взять и убить кого-то, взять и взорвать мост или взять и застрелиться, и вы, блея, как отара овец, со всех ног бросаетесь выполнять то, что они скажут.
- Это неправда! Я сражаюсь за свободу!
- За свободу? Или за коммунизм?
- Это одно и то же!
- Ерунда, - сказал Легионер. - Почему бы тебе не отправиться немецким шпионом в русский тыл? Так ты убьешь двух птиц одним камнем. Спасешься от расстрела и узнаешь кой-какую правду о жизни.
Парень угрюмо отвернулся. Впереди него в очереди послышался жалобный вопрошающий голос.
- В чем меня обвиняют? - Тощий, как щепка, человек в комбинезоне французского железнодорожника умоляюще развел руки. - Я ничего не сделал!
- Послушай, - предостерег Грегор, - когда предстанешь перед судьями, не тверди, что не сделал ничего. Они тебе не поверят, ты только разозлишь их.
- Но я ничего не сделал!
- Пусть так, но в этом мире нет места для невиновных, поверь мне… Признайся в том, что им нужно. Говори, что угодно, если это спасет тебя от расстрела.
- Но в чем признаваться? Я ничего не сделал! Это ошибка!
Один из СД-шников дал ему здравый совет:
- Выдумай что-нибудь - что-то незначительное, чему они поверят. Но только чтобы это не влекло смертного приговора. Взять, к примеру, огнестрельное оружие. Даже не заикайся о нем. Судьи выйдут из себя, если сочтут, что ты воровал его. Тут же приговорят к смерти при одном только упоминании об оружии.
- Но что выдумать? - проблеял тощий.
- Ну, - парень из СД скривил гримасу, - например, ударил по голове солдата железным прутом.
- За что? - удивленно спросил тот.
- Черт возьми, откуда мне знать? Просто захотел, наверно!
- Но я не стал бы… не смог бы…
Один из арестованных пришел ему на помощь.
- Моя группа угнала грузовик. Не знаю, поможет ли это тебе. Можешь назваться соучастником, если хочешь… Беда только в том, что эти мерзавцы непременно устроят проверку. Они всегда устраивают. В том-то и дело, они чертовски дотошные!
- Может, черный рынок? - предложил Порта. - Тут не возникнет никаких сомнений.
- Но я не знаю никого… никого, кто этим занимается…
- Конечно, не знаешь! - согласился охранник. - Это одно из первых правил игры: ни за что не признавайся, что знаешь кого-то, иначе будут держать в тюрьме, пока не сгниешь.
- Будут вытягивать из тебя адреса и фамилии, - объяснил Порта. - Лучше всего сказать, что был один.
Железнодорожник беспомощно покачал головой. Мы проводили его взглядами в зал суда и не особенно надеялись на благополучный исход. Через несколько минут он вышел оттуда. К нашему изумлению, широко улыбаясь.
- Я так и сделал! Они поверили!
- Что сделал? - спросил Грегор.
- Чему поверили? - спросил Порта.
- Я спекулянт! - радостно сказал железнодорожник. - Три месяца тюрьмы!
Он отправился отбывать несправедливый приговор со слезами благодарности на глазах. Мы поговорили об этом феномене несколько минут, потом один из сотрудников СД начал тыкать юного коммуниста в грудь и всеми силами донимать его.
- Будь моя воля, я бы повесил тебя! Перевешал вас всех! Проклятые красные! Вы убили моего отца в тридцать третьем году - ты, небось, скажешь, что был тогда маленьким, но ты виновен не меньше всех остальных! Вы, треклятые комми, все одним миром мазаны, разве не так?
- Отвяжись ты от него, - проворчал Порта. - Ему жить осталось всего несколько часов, черт возьми! Оставь его в покое.
- Он еврей, - упрямо сказал СД-шник. - Я их за полкилометра чую… Ты треклятый еврей, так ведь, красный сопляк?
Парень вскинул голову.
- Еврей, - подтвердил он.