Мы оставили Пьера кусать ногти и написали на двери "2 отделение, 1 группа". Я довольно улыбнулся и подумал, будет ли Пьер все так же любить немцев после того, как встретится с Малышом. Пьер, увидев мою улыбку, подбежал к двери и пообещал самую лучшую еду и выпивку солдатам, которые будут у него на постое. Уходя, мы оглянулись и увидели, что он с поразительной быстротой допивает кальвадос.
- Чуть не обделался со страха, - заметил с отвращением Порта. - Герои липовые!
- Жить в оккупированной стране, - негромко сказал Старик, - не так-то просто.
В следующем доме старый крестьянин с Военным крестом на груди оказал нам очень холодный прием. Осматривая дом, мы ощущали на себе взгляд его маленьких, холодных, блестящих злобой глаз.
- Смотрите! Ванна!
Порта с лязгом вытащил свою находку на середину комнаты. Старая жестяная ванна, маленькая, слегка обшарпанная, но все-таки ванна. В маленьких деревнях они были редкостью.
- Пометим этот дом для офицеров, - сказал Порта. - Похоже, они больше всех пристрастны к воде.
Мы отправились навестить мэра, толстого человека с большими, отвратительными усами. Тот встретил нас очень любезно и сразу же сообщил, что состоит в национал-социалистической партии.
- Отлично, - сказал Порта. - Определим к нему гауптфельдфебеля Гофмана. Сомневаюсь, что кто-то сможет оставаться в партии после знакомства с ним.
Дальше по улице, на вершине холма, стоял на отшибе от деревни дом, с первого взгляда казавшийся покинутым. Мы осторожно приблизились к нему, но на громкий стук в дверь никто не ответил; мы махнули на него рукой и пошли искать места для постоя еще где-нибудь.
Батальон прибыл под вечер с обычными суетой, шумом и тучами пыли. Мы сумели устроить всех; но, к счастью, уже имели опыт в таких делах и знали, что никакой благодарности ждать не стоит. Благодарен нам был только Малыш, которого встретили лучезарно улыбавшийся Пьер и зрелище полного погреба.
Покинув остальных, я отправился еще раз взглянуть на покинутый дом на вершине пустынного холма. У меня этот дом вызывал какое-то странное чувство; я подошел к нему осторожно, не через калитку, а через дыру сбоку в густой живой изгороди. И оказался словно бы в заколдованном саду. Цветы росли беспорядочной массой - алые и голубые, золотистые и фиолетовые, - ноги утопали по лодыжку в свежей, ярко-зеленой траве, чуть более темной под яблонями. Старый колодец с брошенным ведром и порванной цепью наполовину зарос плющом и мхом. Я немного постоял, будто завороженный.
- Что вам здесь нужно?
При звуке этого голоса, властно обращенного ко мне из цветущих глубин, я инстинктивно выхватил пистолет и спрятался за толстый ствол близкого дерева. Реакция была автоматической, но голос был женским и не враждебным. Он донесся из дальнего конца сада; теперь я увидел там женщину лет двадцати пяти, лежавшую в натянутом между двумя яблонями гамаке. Она приподнялась на локте и уставилась на меня подозрительным взглядом миндалевидных глаз.
- Что вы ищете?
- Ничего, - ответил я, идя к ней, но по-прежнему держа пистолет в руке. - Я думал, дом покинут. Мы стучались сюда сегодня утром, но не получили ответа… Искали в деревне места для постоя.
- Понятно.
Женщина грациозно спустила ноги. На ней был китайского покроя костюм с высоким воротником и двумя разрезами на юбке, обнажавшими красивые бедра.
- Я хочу выпить чашку кофе. Составите компанию?
- Вы живете здесь? - спросил я.
Глупейший вопрос. Я был потрясен зрелищем ее ног и не мог придумать ничего более разумного. Она сдержанно улыбнулась, словно понимая мое смущение.
- Временами здесь. Временами в Париже… Вы знаете Париж?
- Пока что нет. Надеюсь вскоре узнать! - Я засмеялся, потом подумал, что, пожалуй, держусь бестактно. И бесцеремонно спросил: - Вы замужем?
- Вроде бы. Мой .муж в японском лагере для военнопленных где-то в Индокитае. Я три года не имела от него вестей.
- Извините, - пробормотал я.
Она пожала плечами.
- Зачем извиняться? Где еще быть мужчине в это время? Либо за колючей проволокой, либо за пулеметом. Выбор невелик, так ведь?
Я промолчал. Сказанное ею было до того очевидно, что не имело смысла соглашаться.
- Думаете ли вы, - спросила она неожиданно, - что война скоро окончится?
Я вяло пожал плечами. Конечно, я так думал. Уже много лет. С самого ее начала. И только благодаря этому сохранил рассудок.
- Здесь очень хорошо, - сказала она. - Почти забываешь, что делается в остальном мире. Но вместе с тем это пугает меня. Здесь я очень одинока. Совершенно оторвана от действительности… Завтра утром возвращаюсь в Париж. Там лучше. Условия хуже, но не так одиноко… Как думаете, сделают Париж открытым городом вслед за Римом?
Я понятия не имел. Я даже не знал, что Рим объявлен открытым городом. Нам никто ничего не говорил. Мы были всего-навсего машинами, исполняющими приказы. Зачем сообщать нам о том, что происходит?
Женщина подошла ко мне вплотную. Ее рука коснулась моей. Она была мягкой, нежной, и по мне пробежала дрожь волнения, забытые чувства внезапно оживились. Женщина подняла руку и сняла с меня темные очки, но свет так явно резал мне глаза, что она тут же надела их снова.
- Извините. - Она неуверенно, словно извиняясь, улыбнулась. - Я не знала… Подумала, носите их просто для виду. Чтобы выглядеть интересным…
- К сожалению, нет, - с горечью сказал я. - Я три месяца пролежал в постели слепым, как летучая мышь, изобретая способы покончить с собой, когда выйду из госпиталя.
- Где вы… - Она махнула рукой. - Как это случилось?
- Когда я выпрыгивал из горящего танка, рядом взорвалась фосфорная граната. Пожалуй, мне повезло гораздо больше, чем многим. На этой войне ослепли тысячи людей. Я, по крайней мере, зрения не лишился. Только не выношу света в глаза.
- Вот не подумала бы, что вас после этого снова отправят сражаться! - сказала она с негодованием. - Это омерзительно!
- Одна рука, одна нога, один глаз… вот и все, что тебе нужно для войны.
Она несколько секунд глядела на меня.
- Долго вы пробудете здесь?
- Откуда мне знать? Несколько часов, несколько дней… Такие вещи говорят только офицерам.
- Конечно, - сказала она, словно только что осознав это, - вы не офицер, так ведь? Я никогда не замечаю этих различий. Где вы жили в Германии?
- В падерборнских казармах… Я, собственно, из Дании.
- О, так вы не немец?
- Сейчас немец. Если б оставался датчанином, то служил бы в Ваффен СС. Это своего рода немецкий Иностранный легион.
Она прислонилось к дереву, разглядывая меня с серьезным видом.
- Но зачем же вы пошли в армию?
- Главным образом для того, чтобы каждый день есть и иметь крышу над головой. Тогда я не видел другого способа прокормиться - и кроме того, моей любимой книгой в детстве была "На Западном фронте без перемен". Простой немецкий солдат казался мне самым романтичным образом на свете. Я до сих пор не совсем избавился от этого представления.
- Правда? Но я всегда считала эту книгу антивоенной.
- Возможно, так оно и есть. Но попытайтесь объяснить это мальчишке! Никто не убедит его, что мир увлекательнее войны или что человек без мундира может быть таким же героем, как наряженный в мундир, с винтовкой на плече и с каской на голове… И никуда не денешься от того факта, что в армии существует крепкая дружба. Понимаете, о чем я? Вы составляете одно целое - и в военное время, и в мирное; ты к чему-то принадлежишь, сознаешь себя частью чего-то.
- Но почему в немецкую армию? - упорствовала она. - Почему не в датскую?
Я засмеялся.
- Потому что ее, в сущности, не было! И военные в Дании не были популярны. Люди плевали на улицах как в рядовых, так и в офицеров. Даже полицейские: отворачивались от них.
- Потому, наверно, Дания и пала так быстро в сороковом году?
- Датчане все равно ничего не могли бы поделать. Германия - самая большая военная сила в Европе. Даже французская армия не смогла долго продержаться.
Миндалевидные глаза сузились.
- Франция не перестала сражаться, не волнуйтесь! Пока Англия держится, мы будем и дальше вести борьбу. Англия не падет, можете быть уверены, и не покинет нас в беде!
Я искренне рассмеялся над ее наивностью.
- Хотите знать, за что сражается Англия? За себя и только за себя. На Францию ей наплевать. Она уже бросила вас однажды в беде. Помните Дюнкерк? Помните, что произошло там? - Я покачал головой. - Государства для других государств никогда ничего не делают. Только для себя.
- Возможно, - сказала она, - но вы прекрасно знаете, что Германия, в сущности, уже проиграла войну. Почему вы не выйдете из нее, пока еще есть такая возможность?
- Вы имеете в виду - дезертировать?
- Почему нет? Другие же дезертировали. Маки позаботятся о вас, если будете работать для них здесь.
- Дезертировать не могу. Возможно, я сражаюсь за безнадежное дело, но это не самое важное. Если сейчас брошу оружие, то тем самым подведу друзей. Они полагаются на меня, как я на них. Никто из нас не смог бы хладнокровно дезертировать. Мы очень долго пробыли вместе.
В возбуждении я положил руки на ствол дерева возле плеч женщины, подался к ней и говорил, глядя на нее сверху вниз.
- Мы шестеро вместе пережили ад… в траншеях, в танках, под огнем… После этого нельзя просто так бросить людей.
- Но война проиграна!
Я раздраженно щелкнул языком.
- Конечно! Мы давно это поняли. Намного раньше политиков.
- Тогда почему не дезертируете все? Одновременно?
Как просто у нее это получалось! Я пожал плечами.
- Почему не дезертировали в Первую мировую войну? Думаю, это как-то связано с товариществом. Даже если все дезертируют, то утратится чувство… чувство общности. Опять каждый будет сам по себе. Я не могу это хорошо объяснить. Ремарк делает это в своей книге гораздо лучше. Перечтите ее снова; может быть, вам станет немного понятнее, хотя трудно испытать те же чувства, если не знаете, каково быть совершенно одним на свете.
Она протянула руки и сомкнула их у меня на шее.
- Я совершенно одна на свете. И понимаю ваши чувства.
- Сомневаюсь, - пробормотал я.
Я обнял ее, и мы долго стояли так, прижавшись друг к другу и целуясь жадно, безрассудно, словно изголодавшиеся. Пожалуй, в определенном смысле так оно и было. Прошло много времени с тех пор, как столь привлекательная женщина хотела меня; с тех пор, как мне вообще предоставлялась такая возможность. Ее поощрение кружило мне голову, как выпитая натощак бутылка вина.
Земля дрожала под тяжестью колонны танков, входившей в деревню снизу. Мы ощутили щеками горячее дыхание их выхлопов и, взявшись за руки, пошли в дом на обещанный кофе. Настоящий кофе! Я забыл его вкус. И пил медленно - предвкушая будущее наслаждение, однако стремясь просмаковать каждую каплю драгоценной жидкости.
- Что ты за человек? - спросила Жаклин. - В сущности?
- Просто обыкновенный солдат, - ответил я. - Имеет это значение - в сущности?
Она засмеялась и покачала головой. Неторопливо обняла меня. Неторопливо, грациозно стала раздеваться, появляясь на свет стройной, красивой, словно из кокона.
- Посмотри на меня, - уныло сказал я. - Посмотри на мою одежду - она вся в грязи и машинном масле! Говорю тебе, я просто обыкновенный солдат. Обученный убивать и больше ничему. Временами я даже сам себе противен.
- Кем бы ты хотел быть, если б существовал выбор?
Я пожал плечами. Вопрос выбора никогда еще не возникал и, возможно, не возникнет.
- Трудно сказать. Я так долго был солдатом, что не способен самостоятельно думать. Я до того привык к выполнению приказов, к строгой дисциплине, к.тому, что моей жизнью распоряжаются другие, что сомневаюсь, смогу ли жить по-другому.
- Уверена, что смог бы, если б захотел, - сказала она, укладывая меня на кровать.
И какое-то время я жил по-другому. Война продолжалась без меня, и мы с ней вполне обходились друг без друга. Танки грохотали под окнами, и я не обращал на них ни малейшего внимания. Мои друзья в деревне пили, бранились, играли в карты, и я совершенно о них не думал. Кофе остывал в кофейнике и, наконец, остыл совсем.
Интересно, сколько часов мы смогли урвать у мрачного круга смерти и разрушений? Один, от силы два. Никак не больше. Но этого было достаточно, чтобы вкусить жизни, отличной от той, какую я был вынужден вести; достаточно, чтобы возмутить меня, когда наш сладкий полусон прервал стук сапогами и кулаками в дверь. Я обнаружил, что на ведущей из деревни дороге стоит шум, хотя только что она была спокойной, тихой. Услышал крики и брань, визг тормозов и лязг танковых гусениц, топот тяжелых сапог по гравию, грубые, выкрикивающие команды голоса.
Мы сели, она бросила мне мою рубашку и натянула простыню до подбородка. Тому, кто находился у двери, надоело стучать. Послышался треск, затем тяжелые шаги. К нам вломился Порта, лицо его было красным, негодующим.
- Так вот ты где? Что ты задумал? Я повсюду ищу тебя, тупой болван!
- Пошел отсюда, - сказал я. - Исчезни, смойся, проваливай! Ты не нужен нам. Поищи кого-то другого для своих шуточек.
Порта шагнул вперед, поднял с пола мою одежду и швырнул мне.
- Натягивай на себя, и поживей! Я пришел не шутить, приятель - когда наступают янки, не до шуток!
Я разобрал кучу барахла и уставился на него.
- Откуда они движутся?
- Черт его знает! Да и не все ли равно? Янки наступают, разве этого недостаточно? Они наступают, мы отступаем…
Он повернулся к Жаклин и изобразил ей гротескную пародию на обворожительную улыбку: губы его растянулись, обнажив десны, зуб его поблескивал, будто клык однозубого вампира.
- Извини, дорогуша. Терпеть не могу портить кому-то удовольствие, но, как я уже сказал, наступают янки. Если будешь вести себя правильно, скоро найдешь ему замену.
Он подошел к столу, поднял кофейник и глубоко сунул туда длинный нос. Когда тот, наконец, вынырнул наружу, ноздри его возбужденно раздувались.
- Кофе! - произнес Порта сдавленным голосом. Вылил его в рот, хоть и холодный, потом щелкнул мне пальцами.
- Если не поторопишься, приятель, тебя обвинят в дезертирстве. Все остальные уже снялись с места. Мы отходим последними… Малыш, кстати, зол, как черт, я оставил его носящимся по деревне с диким рыком… Лейтенанта стащили с лазаретной койки, сказали, что, если немедленно не поправится, пойдет под трибунал, а фельдфебель Манн - знаешь фельдфебеля Манна? - когда к нему пришли, заперся в сортире и застрелился… Да, а обер-ефрейтор Герт дал деру. Ничего удивительного. Он всегда был тупым ослом.
- Его ищут и часа через два найдут - даже раньше. Не думаю…
Во время непрерывного потока слов Порты я торопливо натягивал одежду. Жаклин внезапно бросилась ко мне, обняла и расплакалась, перебив Порту с его последними, жизненно важными сообщениями.
- Свен! Не уходи! Продолжать сражаться - это безумие. Мы все понимаем, что вы проиграли войну… Останься, я тебя спрячу! Пожалуйста, Свен!
- Не могу, - ответил я. - Я уже объяснил. Предаваться мечтам время от времени не вредно, но нельзя путать их с действительностью.
- Действительность? Что такое действительность? - спросила она, обливаясь слезами. - Кровь, грязь, жестокость и смерть за дело, в которое ты не веришь?
- Да, - ответил я.
Порта, ковырявший в ухе задним концом чайной ложечки, бросил ее на стол и взглянул на меня в искреннем недоумении.
- Чего она выплакивает глаза? У нее есть дом, совершенно целый, так ведь? Достаточно жратвы, достаточно денег, чтобы покупать кофе на черном рынке? - Он с презрением плюнул. - Аж зло берет. Ей надо быть довольной тем, что есть, как думаешь?
- Заткнись или убирайся! - отрывисто сказал я.
Я повернулся к Жаклин, но она отказалась сказать мне "до свидания". Потом вышел, не оглядываясь, с мыслью, что мечты могли бы иногда иметь более приятный конец, но проливать слез по этому поводу не собирался.
Рота уже построилась на деревенской площади, и проскочить незаметно на свое место было невозможно. Генерал-майор Мерсель тут же увидел меня.
- Где был, черт возьми? Думаешь, из-за тебя приостановят войну?
- Не напускайтесь на него так, - попросил Порта. - Если б вы занимались тем же, что и он…
Из строя раздались громкие, непристойные возгласы одобрения. Я состроил донжуанскую улыбку, и генерал взъярился на всех.
- Кончайте галдеж! Это вам что, пантомима? Демонстрация волшебного фонаря? - Ты' - Он снова повернулся ко мне. - Ты арестован! Становись в строй, и чтоб я не видел твоей глупой рожи, пока не потребую к себе… Обер-лейтенант! Быстро очистить площадь!
Генерал сел в свою машину, хлопнул дверцей и скрылся в туче вьющейся пыли. Обер-лейтенант Лёве сдвинул каску на затылок и кивнул мне.
- Стань в строй, паршивый бабник… Рота, смирно! Напра-во!
Он критически оглядел нас, стоящих в строю неподвижно, четкими рядами. В следующую секунду Лёве едва устоял на ногах, когда сто восемьдесят человек в диком беспорядке бросились к ждущим танкам. Нам пришлось немало потрудиться, чтобы увлечь пьяного Малыша с собой внутрь. Он изъявлял желание ползать с криком вокруг башни, и потребовались усилия троих, чтобы затолкать его вниз головой в люк. Там, к счастью, он заснул; мы притиснули его в угол и забыли о нем.
Двадцать пять "тигров" двинулись из деревни с чудовищным грохотом.
- Прямо, - приказал Старик. - Пока не доедем до главной дороги. Зарядить пушки. Проверить все системы.
С поразительной внезапностью я ощутил острую тоску по той сказочной стране, из которой меня так грубо вытащили. И апатично стал выполнять приказ Старика, нажимать кнопки, проверять оборудование. Мои мысли были заполнены цивилизацией. Женщинами, домами, горячими ваннами и настоящим кофе. Постелями, садами, солями для ванны и сахаром. Нежной плотью и ароматом роз…
- Это мой глаз, чертов болван!