За это время он значительно расширил свой кругозор. Это также далось ему без особых усилий. Ведь кто же, как не он, в свое время проводил в Красном всякого рода празднества: день леса, день матери, день кооператива, неделю солдата, торжественные заседания девятнадцатого марта , третьего мая , одиннадцатого ноября ? Кто, как не он, провозглашал здравицу в честь президента Мосцицкого, маршала Рыдз-Смиглого? Наконец, кто, как не он, вместе с представителями гмины обходил дома, собирая пожертвования в Фонд национальной обороны, противовоздушной обороны и тому подобное? Вот как формировались основы его мировоззрения: "сильные", "сплоченные", "готовые к бою…", "ни одной пуговицы с мундира врагу не отдадим…". Но только в армии Маркевич убедился, сколь важны эти основы. Их железобетонную заурядность и грубоватость скрашивали хотя и пышные, но столь же приевшиеся истины. Маркевич узнал о том, как всесилен пулемет, а слушая лекции начальства и болтовню подчиненных о превосходстве польской кавалерии, еще раз вспомнил свои беседы о героических битвах поляков под Кирхгольмом , Хотином , у ворот Вены , под Сомосьеррой . По мнению начальника штаба майора Нетачко, этого полкового Клаузевица, соединение двух элементов - огня и подвижности, - иди, проще говоря, вооруженные станковыми пулеметами эскадроны, вообще представляют собой силу почти сверхъестественную.
Разве не возникали у него сомнения? Конечно! Разве не слышал он о танках и самолетах? Разумеется! Знал, например, что танки у нас тоже есть, но применение их на польских дорогах весьма затруднительно. А самолеты? Ну, всему миру известно, что именно Жвирко и Вигура на польском "эрвэдэ" превзошли всех немецких летчиков.
И Маркевич удивлялся немцам: неужто они снова затосковали по синякам и шишкам? Несколько раз его охватывало странное чувство: вот-вот все должно успокоиться. И значит, ему снова в школу? Маркевич не знал, чего ему и желать…
В августе дивизию перебросили под Варшаву. Подготовка к этой сложной операции продолжалась довольно долго. Раз пять меняли дату и направление марша. Обоз двинулся по шоссе, а пехота топала по проселочным дорогам. Почему не воспользовались железной дорогой? Во-первых, это дорого, а во-вторых, пехота должна закаляться. Поездом отправили только штаб.
Варшаву Маркевич увидел впервые в жизни. Школа, правда, устраивала экскурсии, но откуда ему тогда было взять несколько десятков злотых? Столица произвела самое отрадное впечатление: чистые, широкие улицы, Висла, могучие мосты, под которыми она в эту августовскую жару казалась совсем узкой, огромные дома с нарядными фронтонами выглядели очень красиво. На площади Наполеона Маркевич простоял, наверное, минут пятнадцать, стоял и, разинув рот, глядел на многоэтажное здание. Ну и движение! Ну и женщины!
Мундир красил Маркевича. Военная фуражка скрывала недостатки лба и глаз, и под длинным козырьком огромный его нос казался гораздо меньше. На погонах, правда, всего одна звездочка, в тридцать лет маловато, но, однако, женщины ему улыбались. Скорее снисходительно, чем поощрительно, но все же улыбались.
Вскоре столица предоставила Маркевичу и другие развлечения. Из какого-то штаба пришел приказ - выделить роту "для особых поручений". Начальник штаба благоволил к их командиру - капитану Потаялло, поэтому была выделена седьмая рота. В офицерском казино с завистью поговаривали, что роту, наверно, направят в караул к Замку, а может быть, даже к резиденции главнокомандующего. Потом все успокоились: седьмую роту просто выделили для почетных караулов.
Хотя особые поручения и доставляли немало хлопот, Маркевичу они быстро пришлись по вкусу. В десять часов на Замковой площади им вручили ружейный гранатомет. К половине двенадцатого они уже мчались на Прагу, где любимой армии преподносили несколько дюжин противогазов. Потом в Жолибож, потом в Мокотов. Все время приходилось наводить лоск. То и дело обнаруживались пробелы в боевой подготовке: все говорили о новой системе противотанковой обороны, все, только не седьмая рота.
Да, хлопот было немало. Но в то же время что может быть прекраснее хорошо выровненной роты, взявшей "на караул"? А последний мазок этой чарующей картины - возглас командира: "Смирно, равнение направо!" Ведь именно на тебя, хотя нос у тебя как "труба", смотрят сотни мужчин с завистью, а женщины - с восхищением. Несколько минут живешь как будто в другом мире. Ради этих минут стоило мотаться по городу, вставать чуть свет и подгонять нерадивых.
А потом именно через их руки плывет в армию целый поток оружия. Они уже приняли с полдюжины ручных пулеметов, гранатомет, целую груду противогазов и пулемет на тачанке. Наша армия крепнет, и приятно быть хотя бы свидетелем роста ее мощи. Разговорчики в казино, будто в Германии то да се, не трогают душу, закаленную таким великолепием.
Потаялло через несколько дней почему-то перестал ходить на все эти торжества. Один раз его заменил Шургот с первым взводом, во второй - растяпа Водзинский. Но Водзинский вместо "равнение направо!" скомандовал "равнение налево!", вызвав полное замешательство на торжественной церемонии в присутствии городского судьи и какого-то ксендза-каноника. И тогда Маркевич удостоился наконец высокой чести - командовать взводом.
Потаялло, правда, не сразу решился послать на очередные торжества третий взвод. Толстый, краснолицый, с черными усиками, стоял он и смотрел на Маркевича без всякого восторга. Тот браво выпячивал грудь, вытягивал шею, приподнялся даже на цыпочках, чтобы хоть на полтора сантиметра стать выше ростом. Может быть, именно это заставило Потаялло в конце концов решиться? Капитан вздохнул и сказал несколько слов о воинской чести, давая понять, что теперь она в руках Маркевича.
И вот стоит Маркевич вместе со своим взводом, выстроенным в две шеренги, в ожидании какого-то сановника. Подумать только, а Водзинский хвастал, что, когда он нес почетный караул, был сам городской судья… На тротуаре, как раз напротив него, собрались женщины с детьми и о чем-то судачат. Подошли старухи, прибежали мальчишки. Посредине площади стоит маленький столик, а на нем какой-то длинный, прикрытый скатертью предмет. После команды "вольно" солдаты переминались с ноги на ногу, кто-то даже разговаривал - наверно, Цебуля. Несмотря на усталость, Маркевич внимательно следил за всем происходящим. Доверие Потаяллы уже начинало его тяготить. Маркевич подбадривал себя размышлениями о том чудесном цементе, который сплачивает армию, - о дисциплине. Слепое повиновение начальству. Полная уверенность в том, что за тебя думают, в критический момент не подведут, не бросят на произвол судьбы, спасут, - вот золотое правило, которое он твердо усвоил за последние полгода. Маркевич был преисполнен горькой гордости командира. А вдруг солдаты собьются с ноги во время марша? А вдруг им придется хором ответить на благодарность сановника, хорошо ли это у них получится? Много забот у командира! Только теперь Маркевич понял, что, как власть ни приятна, она не может окупить тех тягот, которые влечет за собой связанная с ней ответственность.
Ожидание затягивалось. Возле Цебули собралась уже кучка любителей поговорить. Бабы затеяли между собой спор: что за длинная штука красуется на столике? Винтовка? Вряд ли, винтовками все уже снабжены. Может, про запас? Как бы не так! Если про запас, прислали бы одного солдатика, зачем же столько народу утруждать? А им что? Они на казенных хлебах, их труды заранее оплачены. Такие молоденькие, мой тоже где-то под Краковом…
Цебуля рассуждал иначе: "Если станут выдавать по одной винтовке, так лет через сто вооружат всю армию".
- Цебуля, не болтайте! - оборвал его Маркевич, решивший, что пора проявить свою командирскую власть.
- Слушаюсь! - щелкнув каблуками, отчеканил Цебуля.
Бабы подошли поближе.
- Может, тетеньки, вы нам водички принесете, экая жарища!
Какая-то баба побежала:
- Я для вас вина не пожалею, вы только нас от Гитлера…
- А вы не беспокойтесь, мы не чехи! - выскочил вперед капрал Пискорек. - Гитлера только пугнуть хорошенько - мигом возьмется за ум, небось не сумасшедший…
- Возьмется или нет - не известно, - вступил в разговор Цебуля, авторитетное заявление капрала на него не подействовало. - Нам бы побольше танков, для сумасшедших это лучшее лекарство…
- Танки хороши на шоссе, наши дороги для них не годятся, ведь верно, пан подпоручик? - обратился за поддержкой Пискорек.
- Отставить разговорчики! - Для чего нужна власть, как не для того, чтобы дать обоим спорщикам по голове?
Вернулась баба с водою. Ее обступили солдаты, благодарили. Баба оказалась на редкость разговорчивой:
- Бедняги вы, бедняги! Одно слово - пехота! Автомобилей, видно, для вас не хватило?
- Какие там автомобили!
- Ну, конечно! Вот молодчиков в синих мундирах из Голендзинова , тех возят.
- Эге, да ты, тетка, в политике разбираешься?!
- Дадут вам резиновой дубинкой по шее, и вы разберетесь. Я такую школу прошла, у нас, на Охоте…
- Ну, если ты такая умная, скажи, будет война?
- А почему ей не быть? Дали волю Гитлеру - он теперь сам не знает, чего хочет.
- Кто ему дал волю, мы?
- А кто, может, я? Я орала "долой!", когда их министры приезжали, и вот не прошло и года…
Пискорек наклонился к Маркевичу:
- Пан подпоручик, это, наверно, коммунистка. Надо ее прогнать!
- Что вы болтаете, капрал! - Маркевичу неловко было гнать женщину, которая только что бегала за водой. И к тому же какой там коммунизм, бабья болтовня.
А баба тем временем разошлась не на шутку:
- Моего? Моего не взяли, потому что он больной. Все ему кости в Голендзинове переломали. А за что? Ну, вы, известное дело, солдаты, вас это мало касается. Что такое забастовка, слышали? Ну вот, так его за забастовку.
- И правильно, - сказал Пискорек, - пусть не бунтует против властей!
- Смотрите, какой умный! Власть не для того поставлена, чтобы не давать людям заработать на жизнь.
- Он, видать, бездельник, вот и не может заработать.
Баба даже поперхнулась от возмущения:
- Это мой Игнаций - бездельник? Дождалась я от молокососа!
Соседка потянула ее за рукав.
- Будет вам, пани Кравчик, зачем с солдатами связываться…
Солдаты притихли. Один Пискорек радовался своей победе:
- Сколько тут, в городе, этой голытьбы. Мы тут для того и находимся, чтобы она себе лишнего не позволяла…
С той стороны, где стояли женщины, подошел какой-то полицейский с серебряными галунами на воротнике и шепнул Маркевичу:
- Лучше бы солдаты держались подальше от населения… Оно, конечно, нужно потеплее, но… тут у нас, знаете, на Охоте всякий сброд… А кроме того, пан вице-министр обещал прибыть лично…
Маркевич чуть не присел от волнения и крикнул изо всех сил:
- Смир-р-рно! Первая и вторая шеренги три шага вперед… арш!
Женщины остались позади и умолкли. Прошло еще пятнадцать минут. Донимала жара. От солдат несло каким-то металлическим, кислым запахом. Сигареты сушили губы, язык прилипал к нёбу. Дамы обмахивались сумочками. А Маркевича мороз по коже подирал: сам вице-министр приедет!
В продолжение всей церемонии Маркевич себя не помнил от волнения. Вице-министр, высокий, с орлиным взором, только взглянет - в дрожь бросает. Впрочем, Маркевича дрожь пробирала до самого конца церемонии. С пламенными речами выступили две дамы. Он слушал их и смотрел на вице-министра; дамы говорили с таким воодушевлением, даже со слезами на глазах, и Маркевич под конец почувствовал необыкновенный прилив сил. Вице-министр, дамы - все смешалось в его голове. Счастливый и совершенно обалделый, он только ждал знака, чтобы броситься в огонь, в воду или перегрызть горло самому Гитлеру. На прощание вице-министр сказал ему ласковое слово. Не помня себя от восторга, Маркевич крикнул от всего сердца "да здравствует!" и еще долго глядел вице-министру вслед: вот как выглядит один из тех, кто уверенной рукой ведет Польшу в эти суровые дни.
Потом уже не было той торжественности. Пулемет потащили в казарму и там примерно с час провозились с разными формальностями: составили акт сдачи и приема, взяли с Маркевича расписку. Потом двое солдат отнесли пулемет в цитадель на мобилизационный склад.
Только около пяти часов Маркевичу удалось вырваться в город. Он был еще под впечатлением сегодняшних событий. Какой прекрасный человек вице-министр - гуманный и мудрый! В памяти Маркевича всплывали отдельные моменты дня. Какой аккуратный, чистенький, густо смазанный пулемет! Помучились, правда, но не зря. Армия обогатилась еще одним пулеметом. А один ручной пулемет, если говорить о силе огня, - это, в сущности, половина станкового пулемета…
- Ей-богу, это же Труба! - крикнул кто-то и хлопнул Маркевича по плечу. Минейко!
Когда это было? В третьем классе. Лет пятнадцать тому назад. Оба они были плохими учениками - сорванцы и лентяи. Единственный сын помещицы из Спуши, возле Ляховичей, Минейко в школу приезжал в пароконном экипаже. После скандала в костеле мать определила его в гимназию при монастыре, где-то в Галиции. С тех пор они не виделись, но до Маркевича дошли слухи, что Минейко поступил в офицерское училище, стал кадровым офицером. Как он вырос! Каким стал красавцем! Что за мундир! Ну конечно, он уже поручик, носит аксельбанты. Но, видно, успех не вскружил Лютеку голову. Минут пять он похлопывал Маркевича по плечу и что-то кричал. Однако как быть с пятнадцатилетним перерывом в их дружбе?
- Знаешь что, приходи в девять в "Бенгаль". Это кабак. Вспрыснем нашу встречу. Обязательно сегодня - завтра утром я уезжаю со своим стариком.
Вечером Маркевич принарядился как мог. Шею его стянул новый белый воротничок, в парикмахерской его опрыскали одеколоном. Он дал даже заработать уличному чистильщику сапог. И наконец, небрежно бросив водителю такси: "Бенгаль", - выехал к месту встречи. Это вышло чертовски шикарно, к тому же он понятия не имел, где этот ресторан находится.
Он вошел в "Бенгаль" преисполненный сознания собственной значительности, даже про нос забыл. Однако вид зала подавил его: такой роскоши он не ожидал увидеть даже в Варшаве. Черные, блестящие стены, мягкие темно-красные кресла, все в золоте. У Маркевича сердце сжалось: отложенных про черный день двухсот злотых надолго здесь не хватит. Впрочем, двум смертям не бывать, одной не миновать! Может, еще война грянет…
Голодный, стыдливо спрятав за бокалом с салфетками бутылку пива, Маркевич сидел битый час. Было уже около десяти, а ресторан по-прежнему пустовал. Слишком дорогой - сюда, наверно, никто и не ходит… Ну, ничего, зато будет чем похвастаться в Смолевичах…
Наконец они явились: высокий, белокурый, еще более румяный, чем обычно, Минейко и с ним незнакомый офицер. Тоже статный, но чернявый и курносый.
Третьей была девушка. Высокая, ненамного ниже Минейко, с еще более светлыми, чем у него, волосами необычайно нежного, золотистого оттенка, маленьким, чуть вздернутым носиком и голубыми глазами. И пахло от нее чем-то необыкновенно приятным - не то сиренью, не то гвоздикой.
- Моя невеста! - представил ее Минейко и тут же охладил неумеренный восторг Маркевича: - Крися, это Маркевич, по прозвищу Труба, я тебе говорил о нем. Юзек знакомься. А это подпоручик Брейво из Управления по вооружению.
Маркевичу на минуту показалось, что он снова очутился в Воложине и школьный инспектор да еще в присутствии кого-то из начальства распекает его. Труба - Маркевич! Можно себе представить, что Минейко о нем наговорил! Но этот - адъютант, а тот тоже штабист…
Что должен делать мужчина в такой ситуации? Конечно, выпить! Минейко дал соответствующее распоряжение, и через минуту они выпили по первой. На столе появились какие-то грибы, рыбка, селедочка. Еще по рюмочке. Удивительная вещь водка: глотнешь - и все вдруг меняется не только в тебе самом, но и вокруг. Уже после второй рюмки пышный и угрюмый зал стал куда меньше, уютнее и не казался таким пустым. А вообще что значит Труба? Глупости! Мужчина, если он немного красивее черта… Выпьем по третьей!..
- Лютек! - Кристина отодвинула рюмку. - Хватит, Лютек, ты же завтра едешь…
- Вот и нужно выпить за отъезд! - воскликнул Брейво и вместе со своим стулом пододвинулся к девушке. - А кому ты, Лютек, поручаешь заботу о невесте? Мне, черт побери! Недаром я служу в своем Управлении - в чем в чем, а в гаубицах я разбираюсь, ха-ха-ха!
Но Минейко так на него посмотрел, что тот сразу отодвинулся, хотя и продолжал болтать.
- Гаубицы, пулеметы, петеэры , но об этом молчок! - Брейво приложил палец к губам.
Тут Маркевич оживился. Все о нем забыли, и он решил, что пришла пора обратить на себя внимание.
- Пулемет! Какой отличный ручной пулеметик нам сегодня преподнесло население! Новенький, начищенный, пальчики оближешь!
Брейво махнул рукой, словно отгонял муху. Если бы Маркевич не выпил три рюмки, он бы оробел, но сейчас он был весь преисполнен желания порисоваться перед девушкой. Сколько оружия для армии прошло через его руки!
- Я только одного не понимаю: почему все эти противогазы, пулеметы, минометы не отдадут сразу? К чему эти церемонии? - обратился он к Брейво.
- Ха-ха-ха! - Брейво даже закашлялся от смеха. - Ну, подпоручик, вы действительно Труба! А откуда, думаете, они берутся? С неба падают? Все из моих складов! Каждое утро наш писарь выписывает…
- Как? - Маркевич даже встал. - Ваш писарь выписывает? А мы целый день на ногах… сапоги начищаем… А потом к вам назад тащат? Да вы что, с ума сошли?..
- Будет тебе! Садись, Труба! - Минейко силой усадил приятеля. - Все в порядке.
- Значит, это… Значит, все это липа!..
- Конечно, липа. А ты не знал? Такая липа называется пропагандой… Штатские, конечно, платят. Кто же станет скупиться, когда речь идет о защите от Гитлера. А денежки всегда пригодятся…
- На что?
- А я почем знаю? На разные государственные нужды.
- Липа, липа, липа!..
- Выпьем за эту липу, подпоручик! - Брейво чокнулся. - То, что липа, всем ясно, кроме простаков, а мы штабные…
- Как? Война на носу, а у нас что?
- Война? Война - тоже липа!