- Не болтай глупости, Юзек!
- Я тебя очень люблю, Лютек, но только ты ничего не понимаешь!
- А кому нужен весь этот балаган? Мартовская мобилизация, вся эта кутерьма - это что, тоже липа?
- А как же? Когда ты, к примеру, хочешь купить в своем Воложине брюки, то идешь к еврею. Он тебе: пятьдесят злотых. Ты ему: десять! Спорите оба с пеной у рта, чуть ли не кидаетесь друг на друга. Наконец он прячет брюки под прилавок, а ты хлоп дверью - и выходишь на улицу. Вот на этом и построена вся их хреновая дипломатия: кто первый обернется, тот и проиграет. Понятно?
- Убирайся к черту! То брюки, а то Гданьск, коридор…
- Ей-богу, Лютек, ты тоже Труба. Есть, конечно, у нас такие, кому война не выгодна. Например, евреям, они Гитлера боятся. А мы? Для нас, братец, путь лежит только на восток, только на коммуну! Хоть с самим чертом, что уж там с Гитлером, но только на восток!
- А почему Англия и Франция сговариваются с Москвой?
- В Лондоне и в Париже тоже есть евреи…
- Брось, брось, не заливай! Кабы так, то зачем тогда мобилизация? Ты представляешь, сколько она стоит? А ведь это все тянется с марта!
- Эх ты, пижон! Если бы ты все знал хотя бы про ту же мобилизацию. Армия в боевой готовности, согласен. А куда она пойдет? Что с того, что сейчас солдаты где-то под Ченстоховой, на Нареве или еще где-то в землю зарываются? А склады где? Ага, кукиш! Я все знаю… Армия двинется, когда кончат торговаться…
- Ну тебя к черту! Эта "Фаланга" тебе голову задурила. Солдат ненавидит Гитлера, его так просто не проведешь.
- Еще как проведешь. - Брейво вскочил с места. - …ир-рно! Кругом! Шагом марш! - Минейко схватил его за полу мундира.
- У нас солдат вымуштрован, ему только команду подай - родную мать штыком проткнет! Дисциплина! И чтобы ты, пижон, окончательно убедился, - тут Брейво наклонился и прошептал: - Если бы все было, как ты говоришь, зачем тогда наши в Москве так ломаются?
- Как зачем?
- Ну, это же проще простого! Достаточно дать Советам согласие на союз - и смотри, что получается: Англия, Франция, мы и Советы - да это такая сила, что Гитлер сразу в штаны накладет и воцарятся мир и тишина!
Минейко не нашелся, что ответить. Маркевич все еще не пришел в себя после разоблачения махинаций с пулеметом и, слушая спор, понимал только, что у него голова кругом идет и от водки, и от откровений Брейво. Он чувствовал себя так неуверенно, словно у кресла, в котором он сидел, отломали одну ножку и он, Маркевич, вот-вот грохнется на пол. Одна только Крися сохраняла спокойствие. Она поглядывала на соседний столик.
- Я говорю, что все это липа! - продолжал Брейво. - Войны не будет, нам бы только евреев обуздать. Ну, выпьем за эту липу, панна Кристина!
Минейко повернулся, чтобы выяснить, кем это так заинтересовалась его невеста. Зал был уже битком набит. За соседним столиком сидели двое в штатском. Один в очках, с усиками, другой невысокий, невзрачный, с шустрыми глазками; оба немолодые. Маркевич даже удивился: что она в них нашла?
- Черт возьми! - Брейво первым заметил ведерко, из которого торчала серебряная головка. - Наверное, евреи: смотрите, как они хлещут шампанское.
5
Потоцкому только на минуту удалось протиснуться к Вестри. Кулибаба, несмотря на свою тучность, проявил исключительное проворство, а Пуштанский не двигался с места и торчал как столб. Однако Потоцкий ухитрился за их спинами договориться о встрече в каком-то маленьком кафе и поспешил покинуть атаковавшую Бурду компанию. Сенатор еще не привык к роли покорного просителя и предпочитал провести эту операцию с глазу на глаз.
В маленьком кафе было пусто. В углу за буфетной стойкой дремала официантка, репродуктор бормотал: "Это последнее воскресенье…" Все здесь было так скромно, что Потоцкий подумал, не ошибся ли он адресом, и решил выйти посмотреть, нет ли поблизости другого, более приличного кафе. Но тут в дверях он столкнулся с Пуштанским. Оказалось, оба пришли на свидание с Вестри.
- Вы с ним хорошо знакомы? - спросил Потоцкий. - Я - совсем мало. Знаю только, что он очень богат.
- Богат! - Пуштанский улыбнулся. - Это все равно, что сказать о Поле Негри, что она красива. Этот человек вершит судьбами половины нашей промышленности.
- Не может быть! Если бы не ваша, гм, дружеская беседа в той приемной, - Потоцкому очень хотелось сказать что-нибудь язвительное, - я бы сказал, что он еврей!
- Э! - Пуштанский махнул рукой. - Не приравнивайте меня к лавочнику из "Фаланги". Когда человек занимает такое положение, его национальность не имеет никакого значения. Впрочем, Вестри не еврей, хотя у него имеются родственные связи за границей: в Париже с банком братьев Лазар, да, кроме того, в Бельгии и в Лондоне. Но его семья ополячилась еще во времена Любецкого . Кажется, они ведут род от женевских банкиров. Я националист старого порядка, а не расист и вливание свежей благородной крови могу только приветствовать. Дюжина таких Вестри - и мы перестали бы быть вотчиной иностранного капитала.
- У вас с ним дела?
- Бывают время от времени. Наш банк финансирует сельскохозяйственную промышленность: сахарные заводы, спирто-водочные заводы. Сегодня у меня с ним скорее частное дело. А у вас?
- У меня тоже. Впрочем, я еще сам не знаю, как быть. Вся эта паника в газетах и на улицах… Будет или не будет?
Пуштанский произнес длинную речь. Смысл ее сводился к тому, что необходимо сохранить национальный капитал в своих руках, нельзя отдавать его иностранцам, ибо нация - это не только миллионы людей, история и культура, но и деньги.
Потоцкий поблагодарил весьма сдержанно. Вместо общих рассуждений он предпочел бы более деловой совет. Но тут вошел Вестри, и разговор оборвался.
- Боже мой! - Вестри хлопнул себя по лбу. - Оказывается, с вами обоими условился о встрече в одно и то же время. Все моя рассеянность! Придется попросить сенатора извинить нас, всего несколько минут.
Но беседа длилась почти полчаса. Потоцкий терпеливо держал в руках старый номер "Икаца" , видел заголовок на всю страницу, а понял только: "Кухарская говорит - нет". Какая Кухарская? Почему на всю страницу? Он старался не прислушиваться к тому, что говорят там, в углу, но отдельные слова все же до него долетали. Пуштанский о чем-то просил. Вестри не соглашался: "Это паникерство. Впрочем, французы не так глупы, как кажутся". Пуштанский спокойно доказывал свое. "Ну ладно, только ради того, чтобы не заставлять сенатора дольше ждать. Согласен, пусть будет по-вашему. Вот и все!.." Пуштанский вскочил, обещая, что завтра же с самого утра… и, попрощавшись, с достоинством удалился.
Вестри с презрительной гримасой поглядел ему вслед.
- Не люблю крохоборов. Эта порода отстала на сто лет. Знаете, он почти даром всучил мне какую-то паровую мельницу. Вы ведь потомственный земледелец, скажите: что мне с ней делать?
Официантка демонстративно погасила половину лампочек, и Вестри снова принялся извиняться:
- За такое долгое ожидание я обязан угостить вас ужином. Идемте, идемте! Пожалуйста, не возражайте!
Ночной ресторан был почти пуст. Какие-то три офицера спаивали водкой молодую красивую девушку.
Оркестр что-то приглушенно наигрывал. К вновь прибывшим сразу бросилось несколько кельнеров.
- Что будем пить, сенатор? - Вестри ткнул пальцем в карточку вин. - Шабли есть? Отлично! Только получше заморозьте. Жаль, что сейчас не сентябрь, к шабли чудесно подошли бы устрицы. Ну, тогда форель. Остальное потом, мы еще подумаем. Что с вами, вы устали?
У Потоцкого действительно разболелась голова: приближалась минута, когда надо было превратиться в просителя. Как перед прыжком в холодную воду, хотелось еще потоптаться на месте.
- Устал. Столичный шум меня совершенно оглушил. Я только вчера приехал, почти год не был за границей. Наши газеты невозможно читать. Живу, как в дремучем лесу…
- Пан сенатор Речи Посполитой - и как в лесу?
- Вам хорошо известно, что говорят в правительственных кругах. Я присоединился сегодня к троим своим - знакомым из оппозиции, которых знаю еще по прежним сеймам. Они тоже не в курсе дел, и мы вчетвером отправились к Бурде. Я надеялся хоть что-нибудь у него выпытать…
- Светлая мысль. Бурда - великий носитель тайн. Почти Славой , почти Бек… и тоже с армией… Ну и как?
- Где там. Расшвырял оппозиционеров, как щенят, и ни слова…
- Ха-ха-ха! - Вестри очень обрадовался. - Значит, не я один ушел от него не солоно хлебавши. О, наше правительство - это сила!
Потоцкий в ответ только фыркнул. Вестри, казалось, был даже доволен своей неудачей. Они съели форель, потом заказали пулярку и десерт. Вестри особенно пришлось по вкусу красное бургундское вино, и он пил его много и жадно. От вина он размяк, стал более разговорчивым и настроился на несколько меланхоличный лад.
- Скажите, граф, в чем причина заразительности польского духа? Иногда я думаю, что это нечто вроде малярии. Приезжает человек в Польшу провернуть кое-какие делишки. Ну что же, получай свои денежки, уезжай в какую-нибудь спокойную, культурную страну и переваривай добычу. Так нет же. Сначала Польша производит на него отталкивающее впечатление. Варшавское светское общество преклоняется перед всем заграничным, словно какие-нибудь румынские пижоны. Нищета, неопрятность, безалаберность и в то же время высокомерие и, как я уже говорил, подобострастное отношение к каждому иностранцу. Каждому! Будь то хоть итальянский нищий - носятся с ним, как с принцем крови. Да еще твердо уверены в том, что Польша - пуп вселенной… Бездумный, я бы сказал животный, патриотизм при полном отсутствии политического чутья. Все ругаются, все ссорятся друг с другом и дружно толкают свою обожаемую отчизну к катастрофе. Откуда это все берется?
- Наверно, вы правы. Это - малярия.
- Правда? И вы так думаете? Малярия?
- Или желтая лихорадка. Не все ли равно? Но, безусловно, какая-то немочь.
- Знаете, - Вестри налил себе шампанского, глотнул и причмокнул, - иногда мне кажется, что поляки - это попросту дети. Да-да, просто дети! - повторил он громче и впился своими блестящими серо-голубыми глазами в Потоцкого. - Кажется, есть такие мексиканские саламандры, которые всю жизнь проводят в стадии личинки. Может, и с Польшей происходит нечто подобное? Это - личинка нации. Что-то ей помешало, чего-то не хватило, или чего-то было слишком много, и нормальный процесс развития затормозился. Этим можно объяснить неотразимую привлекательность поляков. Поляки - это дети, грязные, плохо воспитанные, высокомерные, крикливые, порывистые, забывчивые и в то же время жестокие, и все-таки они дети! Поляки только играют - в армию, в правительство, в могучую державу. Ну, скажите, как же не улыбаться, глядя на их проказы?
- Спасибо за такие улыбки! А что, если они играют спичками?
Вестри снова глотнул вина. Минуту он молчал, бессмысленно уставившись на Потоцкого.
- Пути господни неисповедимы, - сказал он наконец. - Иногда то, что кажется нелепостью, приобретает вдруг глубокий смысл.
- Вы верующий?
- Не знаю. Пожалуй, да. Быть верующим удобно, а я люблю комфорт. Ну и что? Отобрать у детей спички? Они будут плакать и не поверят, что играли с огнем. Опыт взрослых невозможно передать. Пока дитя не обожжется…
- Брр! Благодарю! Я, наверно, уже взрослая саламандра. Если эти мексиканские личинки в конце концов превращаются…
Вестри как-то странно улыбнулся.
- Конечно, превращаются. Но они становятся взрослыми только для того, чтобы умереть. Так что в вашем случае эта метафора неуместна. Нет, вы еще не прошли все стадии эволюции. Более того, мне кажется, что именно вы и являетесь тем тормозом…
- Я? Вот это интересно! Вы еще обзовете меня феодалом?
- В Польше было слишком много панов Потоцких и слишком мало…
- Панов Вестри?
- Допустим. Именно поэтому поляки так плохо умеют считать. Вы тоже, наверно, презираете цифры? Банкеты, милостивый государь, поединки, похищения женщин - вот это да! Захотите - отвалите ни за что ни про что миллион, не захотите - с вас и гроша не получишь…
- Шутить изволите. Сказать по правде, такие обобщения доводят меня до бешенства. Нет, нет, не отказывайтесь от своих слов, раз уж вы их произнесли. Что касается меня, пан председатель, то я веду самый скромный и разумный образ жизни. Мне противны ночные рестораны, пирушки и прочие так называемые безумства. Вот в этом кабаке я, например, впервые. Сделали меня сенатором - ну что же, на то воля божья… Но мне лично куда милее выборы в Воложине, выборы в кассу Стефчика . Была честная борьба, и я победил соперника несколькими голосами - не подкупленными, нет! - возразил Потоцкий, заметив улыбку Вестри. - Так скажите, где, чем я торможу развитие моего народа?
Вестри зажмурился, налил Потоцкому вина и, не торопясь с ответом, принялся разглядывать зал. В зале стало шумно и душно. Все столики были уже заняты, на нескольких метрах свободного от столиков пола более десятка пар изгибались в медленном и нудном танце, кельнеры балансировали с подносами на вытянутых руках. Офицеры за соседним столиком уже изрядно охмелели, девушка, смеясь, отталкивала их руки с рюмками и пищала: "Лютек едет со своим генералом!" Вестри долго смотрел на них, пока Потоцкий не заговорил снова:
- Вы верите в наследственную ответственность? Неужели мы на самом деле должны расплачиваться за грехи наших предков?
- Взгляните на этих юношей! - Вестри кивнул в сторону офицеров. - Их жалованье - всего несколько сот злотых. А они пришли ужинать в "Бенгаль", хотя в простом трактире те же блюда стоят в пять раз дешевле. Но у этого ресторана громкая слава! Ради приятной возможности небрежно бросить: "Мы ужинали в "Бенгале" - они готовы заплатить столько, что под конец месяца будут голодать. А паненка, я уверен, отдастся кому-нибудь из них, и тоже только потому, что они пригласили ее в "Бенгаль". В этом есть что-то символическое. Вы вот потомственный магнат, а ведете жизнь отшельника. Зато легенда о ваших предках вскружила головы тысячам таких бедняков. Им кажется, что, посещая рестораны, они сравняются с паном Потоцким. Шляхтич в своем поместье…
Потоцкий пригляделся к соседям по столу. Девушка очень недурна, спортивного типа, одета небогато, но со вкусом. Оркестр заиграл что-то бравурное, шум усилился, и Вестри пришлось почти кричать:
- От вас им досталась эта роковая сила! Смотрите, как развлекается Польша! Наверно, так же веселились и ваши прадеды во времена Станислава-Августа ? Впрочем, должен признаться, что эта девчонка стоит греха. Кто знает, быть может, причина наших национальных несчастий кроется именно в том, что у нас слишком много красивых, пикантных женщин и в их присутствии даже самые рассудительные мужчины теряют голову…
- Это уже четвертая ваша гипотеза по поводу падения Польши: малярия, саламандры, магнат-помещик и женщины. Вы должны наконец решить…
Едва Вестри заговорил, как оркестр внезапно умолк, и слова его прозвучали с резанувшей уши отчетливостью:
- Что касается меня, то я предпочел бы согрешить с этой резвушкой… - Он оборвал фразу и оглянулся.
Трое офицеров стояли перед ним с хмурыми лицами. Самый высокий, с ярким румянцем на щеках и прямым красивым носом поднял руку:
- Господа, вы оскорбили мою невесту!
- Да, да, оскорбили! - подтвердили остальные.
Потоцкий встал, снял очки, протер их и снова надел.
- Это недоразумение… - начал он. - Какую невесту?
- Не стройте из себя дурака! - крикнул румяный офицер. - Мы все слышали.
- Да, да, слышали! - снова подтвердили его спутники.
- Я требую удовлетворения! Я - поручик Минейко! - Офицер протянул визитную карточку.
- Лютек, не надо! - пискнула девушка, вскакивая со стула.
- Это мои секунданты. А ты, Крися, сиди!
- Но… - снова начал Потоцкий.
- Никаких "но"! - гаркнул Минейко. - Прошу не увиливать и не трусить, а то!.. - Он сделал шаг вперед и замахнулся, словно собираясь ударить.
- Вот так история! - зевнул Вестри, продолжая сидеть за столиком. - Однако, поручик, надо сперва решить, кого вам угодно вызвать на дуэль: сенатора или меня? Я - Вестри.
Поручик сразу скис и оглянулся на своих товарищей, но их лица тоже выражали полную растерянность. Они даже отступили на полшага. Потоцкий воспользовался их замешательством:
- Я - Потоцкий. А это - пан председатель Вестри. - Садитесь, господа, поговорим спокойно.
Офицеры стали церемонно отказываться.
- Садитесь, садитесь! - весело крикнул Вестри. - Выпьем чего-нибудь. Кельнер, вина! А где ваша дама?
Он поднялся и взял Минейко под руку:
- Вы представите нас, идемте!
Минейко не совсем уверенно двинулся было к невесте. Остановившись, он наклонился к уху Потоцкого:
- Это тот самый Вестри? Банкир?
Повеселевший Потоцкий кивнул. Минейко выпрямился, машинально одернул мундир и торжественно подошел к девушке.
- Крися, разреши…
Крися уже успела припудрить носик и лоб, и от нее с новой силой пахнуло приятными духами - не то сиренью, не то гвоздикой. Мужчины по очереди поцеловали ее большую, сильную, красивую руку. Вестри взял Крисю под руку и, слегка прижимая к себе ее локоть, повел к столику. Он был на полголовы ниже девушки.
Наконец после долгих споров, кому первому сесть, все сели.
Поначалу разговор не клеился. Офицерики держались, как ученики на экзамене. Однако уже первая бутылка шампанского несколько их расшевелила. Вестри крикнул: "За здоровье пани!" - и все чокнулись. Выпили по-польски - залпом. Оркестр заиграл какой-то фокстрот, Вестри вскочил и, попросив разрешения у Минейко, повел Крисю танцевать. Все смотрели, как они извивались в танце. Вестри - плотно прижавшийся к девушке, с заострившимся от вожделения лицом, она - улыбающаяся, с немного откинутой головой, не то от радости, не то для того, чтобы избежать слишком бесцеремонного прикосновения к ее лицу носа Вестри. "Как это отвратительно, когда люди его возраста атакуют молодых девушек", - подумал Потоцкий и тут же испугался, что Минейко снова вспылит; теперь его ревность была бы намного более обоснованной, чем четверть часа назад…
- За здоровье армии! - чокнулся он с Минейко. - Выпьем, поручик! Господа, за здоровье армии! На вас вся наша надежда!