Взлет, полет и посадка теперь были для него парой пустяков. Однако последним, кого он буквально сразил, был комэск Тюлян.
Вскочив на крыло У-2 и увидев в первой кабине Шика, он не нашел ничего лучшего, как ошарашепно спросить:
- Ч-то в-вы з-здесь д-делаете?
Мишель с достоинством выбрался из кабины, стал по стойке "смирно" и внятно доложил:
- Мой майор, лейтенант Жан де Панж простудился - лежит в госпитале. Генерал Пети распорядился доставить в эскадрилью сержанта Карма.
- А если бы он распорядился с-стать за ш-штурвал п-подводной лодки?
- Этого я совсем не умею, мой майор.
- Разрешите представиться по случаю возвращения из госпиталя для прохождения дальнейшей службы? - прервал диалог вылезший из задней кабины Робер. Отдохнувший, посвежевший, сияющий в новенькой парадной форме, он размягчил сердце вышедшего из себя командира.
Тем и закончилась одиссея Мишеля Шика, в которой, как шутили потом "нормандцы", были рогатые черти и голубоглазые сирены. А самое важное, все убедились: Мишель не лыком шит.
Жозеф Риссо высказал по этому поводу общую мысль:
- Можешь считать себя прирожденным асом, пилот без диплома.
После этого долговязая, нескладная фигура приобрела стройность и целеустремленную подвижность. Естественно, сознание собственного достоинства возвышает человека.
За ужином Карм вынул из карманов туго завязанный полотняный мешочек и потертый конверт.
Все сосредоточили взгляд на первом.
- Что это, Робер?
- Да понимаете, - судорожно глотнул воздух, - тут особая история. Лежал я в палате с русскими офицерами. Все хорошо, только ужасными были часы посещений. Ко всем кто-то идет, что-то несут, а я одинок как перст. Но однажды, уже перед выпиской, вошли в палату мальчик и девочка с красными галстуками и направились прямо ко мне. Думаю, ошибка, конечно. Кто здесь вспомнит обо мне? Нет, идут к моей кровати, четко отдают пионерский салют, произносят на нашем языке "бонжур" и вручают вот это. Меня вихрем смело с постели, хотя и чувствовал себя еще неважно. Обнял ребят, расцеловал, без конца восклицал "мерси". Дети смотрели на меня ясными, широко открытыми глазенками и счастливо улыбались, а у меня по щекам катились горошины слез. Я решил не раскрывать мешочек до возвращения к вам. Очень хотел, чтобы вы пережили то же, что и я.
Глубоко тронутым "нормандцам" не терпелось увидеть подарок.
Карм бережно развязал шнурок, высыпал содержимое мешочка на стол. Пачка папирос, кулек с леденцами, сушеные сливы, печенье и кисет, на котором старательно вышито красной нитью: "Нашему дорогому бойцу".
- Вот страна, вот люди, - задумчиво произнес маркиз Ролан де ля Пуап. - Самим есть нечего, из последних сил выбиваются, а для нас, своих друзей, ничего не жалеют. Вечная загадка этот русский народ, необыкновенная у него душа!
Еще не улеглось волнение, как Робер объявил о письме Люсетт для Бизьена.
- Ума не приложу, что с ним делать теперь? - Карм поднял, со стола конверт и растерянно уставился на всех.
Выход подсказал Ноель Кастелен:
- Лебединский - один из хранителей семейных реликвий погибших, так сказать, доверенное лицо их родственников. Пусть, уединясь, прочитает письмо, чтобы знать, нет ли в нем каких-либо просьб, поручений и приветов нам. Следует выполнить все, чему представится возможность. Желательно также пересказать нам содержание письма, если оно не слишком интимно.
- Пожалуй, это приемлемо, - согласился Тюлян.
Жорж бережно взял конверт и ушел в соседнюю комнату. Вернулся оттуда расстроенный.
- Конечно, всем нам приветы. А к вам, командир, - обратился к Жану Тюляну, - просьба: быть свидетелем со стороны Бизьена при оформлении брака Ива с Люси.
Все тяжело вздохнули, потупили взор.
- Такова сила большой, настоящей любви, - нарушил молчание Беген Дидье, - ее свет, как от погасшей звезды, еще долго виден людям.
- Да, - вспомнил Шик русскую летчицу, спрашивавшую о Бизьене, - вы знаете, что один из полков Пе-два, который вы часто сопровождали на бомбежку, - женский.
- Как это женский?
- Очень просто, в нем служат одни девушки и дамы.
- Не может быть! - возразил Альбер.
- Почему? - спросил Лефевр. - Разве ты не обращал внимания на то, как нежно водят они бомбардировщики, как ласково сбрасывают бомбы на головы врага?
Все засмеялись, только Шик сохранял серьезность.
- Я не шучу. В двадцати минутах полета от нас базируется женский полк. Вот и Карм подтвердит, - выпалил Мишель и осекся, поняв, что проговорился и "нормандцы" узнают, как он блуждал в воздухе.
Пути к отступлению были отрезаны. Пришлось рассказывать все по порядку.
- Вернется де Панж, отправим его для установления связи с этой воинской частью, - решил Тюлян.
- Кого сопровождали в воздухе, с теми не грех побродить по земле, - заявил Дюран.
Комэск бросил на него колючий взгляд;
- Спать! Завтра снова бой.
Крепким сном спали под русским небом французские летчики, а в это самое время на их родине разыгрывалось остро драматическое событие, касающееся "Нормандии".
Грубый, бесцеремонный стук в дверь разбудил семью Ива Бизьена.
- Кто там? - испуганно спросил отец.
- Гестапо. Немедленно откройте!
В комнату ввалились двое в гражданском с пистолетами и один в форме - с автоматом наготове.
- Где ваш фотоальбом?
Ничего не понимая, старик трясущимися руками достал из ящика стола толстый, в кожаном переплете альбом.
- Так, - начал лихорадочно листать страницы старший. - Ага, вот. Ну-ка, сличим.
Он достал из бокового кармана снимок, приложил к тому, что хранился дома. На обоих - улыбающийся Ив, в комбинезоне, возле учебно-тренировочного самолета.
- Где ваш сын?! - рявкнул гестаповец.
- Не могу знать, то есть вовсе не знаю, - пролепетал отец. - Последнее письмо было из базы Берней.
- Берней? Он предатель! Переметнулся к русским.
- Что с ним? Где мой сыночек? - вскричала мать.
- Все узнаете. Одевайтесь!
Отец, мать, старший брат Ива начали сборы. За каждым движением пристально следили агенты.
Никто из Бизьенов ничего не понимал. Думали, это простое недоразумение, их допросят и отпустят. Но они никогда не вернулись в свой дом. Их увезли в комиссариат полиции Дьеппа, а затем - в тюрьму Руана.
На рассвете те же гестаповцы ввалились в больницу, расположенную в тридцати пяти километрах от Дьеппа, где лежал с нарывом на плече младший брат Ива - Андре. Его схватили и увезли в тот же застенок, несмотря на высокую температуру больного и протесты дежурного врача.
Наутро всех привели в канцелярию тюрьмы.
- Вот удостоверение личности Ива Бизьена. - Худой, бледный, в очках с толстенными стеклами следователь показал раскрытый документ. - Ваш сын и брат служил в эскадрилье "Нормандия". Согласно приказу Кейтеля все, кто служит в этой эскадрилье, в случае пленения, подлежат расстрелу как франтиреры. Иву Бизьену чудовищно повезло: попал к нам мертвым. Но рассчитываться за него будете вы. Мы сделаем все, чтобы о том узнали в "Нормандии". Пусть там подумают, выгодно ли сражаться против нас.
Членов семьи французского патриота оккупанты отправили в концентрационный лагерь в Компьене, позже, в вагонах для перевозки скота, - в Бухенвальд. Там их разлучили. Андре попал в лагерь Дора, на подземный завод, где производились снаряды ФАУ-1 и ФАУ-2. Побои. Допросы. Издевательства под музыку. Один за другим погибли родные Ива. Выжил только младший брат Андре.
Рассвет унес к линии фронта Тюляна, Бегена, закадычных друзей Литольфа и Кастелена. Они ушли на так называемую свободную охоту, право которой им было предоставлено командиром 18-го гвардейского истребительного полка подполковником Голубовым и подтверждено командиром 303-й авиадивизии генералом Захаровым.
Свободная охота - это поиск и стремительная атака. Пары действуют самостоятельно, не скованы в выборе решений и маневра, связаны только по радио - ведущий с ведомым. Так "нормандцев" учили русские, так тренировали их в воздухе.
Казалось бы, все ясно. Однако…
Пары разошлись по заранее обусловленным секторам. Цели искать долго не пришлось: противник тоже чуть свет поднимался в небо.
По всем правилам построив маневр, пары со стороны солнца пошли в атаку: Тюлян и Беген - на "фокке-вульфов", Литольф и Кастелен - на "мессов". Первые огненные трассы. Рассыпающийся строй. Закручивающиеся карусели. Беген вначале как привязанный держится за ведущим, надежно прикрывает его. Но вот в прицел подворачивается "фоккер". Поддавшись азарту, обо всем забыв, он бросает Тюляна и устремляется на врага. А тут, как назло, отказывает бортовое оружие. Беген из охотника превращается в зайца. Гитлеровец быстро сообразил, что к чему, и стал нагло, ведя огонь, преследовать его. У Бегена кончается горючее. На аэродроме оцепенели от ужаса, видя, как пират расправляется с их летчиком. Никто ничем не в состоянии помочь ему. И тут откуда ни возьмись появляется Тюлян. Он вышел из боя и поспешил на выручку товарищу. "Фоккер", выпустив по идущему на посадку истребителю очередь, вынужден ретироваться.
Точно такая же картина, только с другим исходом, произошла у Литольфа с Кастеленом. Последний, как и Беген, не осилил соблазна самому сразить "месса", увлекся и все-таки вогнал его в землю. А Литольф-то остался без прикрытия. Не обладай он столь высокой выучкой, ему бы пришлось туго.
В конце концов все четверо вернулись целыми, невредимыми. Кастелен даже открыл личный боевой счет. Однако бой прошел сумбурно, скомканно, неорганизованно.
У французов предполетной подготовки, то есть инструктажа, не было, не проводили они и разбора полетов. Но сама жизнь, бесконечная цепь потерь подводили их к перенятию опыта организации полетов у русских. На этот раз помочь разобраться в недостатках пригласили лучших истребителей 18-го гвардейского полка - капитанов Сибирина и Федорова. Те со всех сторон проанализировали действия пар и подсказали, какие варианты боя могли быть наиболее эффективными. В конце разбора Литольф спросил:
- А как русские наказывают тех, кто бросает ведущих?
- У нас таких случаев почти не бывает. За это предусмотрено самое строгое наказание, - ответил Федоров.
Кастелену и Бегену пришлось коротать некоторое время в размышлениях под арестом. И случилось это как раз тогда, когда эскадрилья уже перебазировалась на аэродром, где стоял и женский бомбардировочный полк.
Пока устанавливались контакты и проводились совместные вечера отдыха, Беген и Кастелен отсиживались.
Так внедрялась в сознание "нормандцев" необходимость приобретения навыков группового воздушного боя.
О подвиге майора Тюляна, спасшего своего ведомого, о славных делах Литольфа, Дюрана, Лефевра рассказал в "Правде" Илья Эренбург. Он, как добрая фея, незримо летал с "нормандцами" и публицистическими выступлениями поднимал их патриотический дух, помогал эскадрилье в боевом становлении.
А французов удручало одно - с каждым днем редели ряды бойцов. Осталось в строю 10 пилотов: Тюлян, Литольф, Риссо, де ля Пуап, Прециози, Кастелен, Беген и "мушкетеры" - Альбер, Дюран, Лефевр.
Помнится, в последний приезд майор Мирле намекал на ожидаемое пополнение. Но ничего конкретного им сказано не было. Так что перспектива оставалась мало утешительной.
Однако вскоре над аэродромом Хатенки появился Ли-2. Не зная, по какому поводу он прилетел, никто не обратил на него особого внимания. А он приземляется, рулит к перекрашенным зеленым "якам" с трехцветными коками. Останавливается, выключает моторы, открывается дверца - и на землю в новенькой, с иголочки, парадной форме один за другим соскакивают французские летчики.
Тюлян глазам своим не поверил.
- Это кто? - подвернулся Дюран.
- Да подожди ты, - отмахнулся комэск, - дай самому разобраться.
В то же мгновение Дюран увидел, как удивленно расширились зрачки Тюляна.
- Неужели это ты, Пьер?! - воскликнул он, бросившись навстречу коренастому майору, на простом открытом лице которого под высоким лбом выделялись широкие вразлет брови, крупный выразительный нос.
- Жан, дорогой, конечно же это я, Пуйяд! - радостно закричал тот, заключая друга в крепкие объятия. Все молча наблюдали трогательную сцену.
- Откуда? Как? С какой миссией? - взволнованно спрашивал Тюлян.
- Привез тебе, дорогой, пополнение. - Пьер указал на молодых щеголей. - Прямо из Африки. Знакомься, - стал представлять прибывших с ним офицеров, - лейтенанты Андриен Бернавон, Морис Бон, Александр Лоран, Андре Бальку, Лео Барбье, Анри Буб, Поль де Форж, Жеральд Леон, Жак Матис, Жан де Тедеско, Фирмен Вермей, Андре Ларжо, младший лейтенант - секретарь-переводчик Анатоль Коро.
- Пьер, - на глазах Тюляна выступили слезы, - ты даже не представляешь, как вовремя прибыл к нам с пополнением. Скоро убедишься: все, что было до России, - цветочки, а ягодки увидишь здесь.
- Неужели так трудно?
- Не то слово. Трудности не страшны, к ним привыкаешь.
- Что же тогда?
- Мы никогда раньше не теряли столько людей. А ты подбросил целую эскадрилью. Да каких ребят! Эх, и заживем теперь! Дай-ка расцелую тебя: у русских это высшая степень выражения благодарности.
Обоюдной радости не было предела. Тюлян уже прикидывал в уме, что "нормандцев" можно разбить на две группы, "перемешав" "стариков" с новичками. Вторым отрядом станет командовать Литольф.
Сначала же по поводу такого события следовало устроить хороший обед. Прибытие пополнения - случай столь значительный, что не мешало бы разориться на марсельский суп из устриц и омаров, да о них сейчас можно было только мечтать. Правда, Шик и Стакович невесть где раздобыли барана, а механик Ив Жакье доложил, что на ближайшей скотоводческой ферме достал фасоли. "Представьте себе, русские кормят нашим лакомством животных!" - с ужасом говорил он.
- Дю мутон авэк арико - баранина с фасолью - лучшего угощения сейчас не придумаешь. Готовьте! - проговорил Тюлян.
Пока новичкам рассказывали о не столь длинной, однако полной героизма истории эскадрильи, пока летчики знакомились друг с другом, механик Андре Ларриве потрошил барана, вовсю раскалял кухонную плиту.
Все бы ничего, да что-то чересчур долго фасоль не уваривается. Дрова неважные. К тому же горе-поварам невдомек, что фасоль совсем не та, которую едят во Франции. Чтобы ускорить дело, Жакье прикатил баллон со сжатым кислородом, с помощью которого продували и заводили моторы. Поддали в топку кислорода, сами отошли в сторонку перекурить.
Летчики, весело переговариваясь, уже направлялись в столовую, когда вблизи раздался глухой взрыв.
- Подождите, ребята, посмотрю, что там произошло, - молвил Тюлян.
За столовой он увидел удручающую картину: плита и навес разворочены, вокруг на земле валяются куски мяса вперемешку с фасолью.
Взгляд остановился на разорванном баллоне, и комэск все понял.
- Ну, спасибо, накормили, - только и сказал отряхивающимся Жакье и Ларриве.
И все же праздничный обед состоялся: не вся баранина была заложена в котел. Оставшуюся Ив и Андре быстренько поджарили и подали с салатом из… одуванчиков, который привел вновь прибывших в умиление. Оказалось, что Жакье, Ларриве и другие механики давно употребляют в пищу одуванчики, культивируемые во Франции как огородное растение. Сначала одуванчики кипятят, чтобы удалить горечь, затем листья освобождают от черенков, моют, нарезают, солят - через шесть-семь часов только пальчики облизывай. Таким образом боролись с весенним авитаминозом. Правда, летчикам о том не говорили: не было времени собирать и для них необходимое количество растений. А на этот раз решили хоть одуванчиками загладить оплошность. Врач Лебединский приказал отныне заготавливать и подавать всем на стол салат "а ля Жакье - Ларриве".
За обедом Тюлян с интересом слушал и рассматривал новичков. "Все они полны романтических устремлений, жаждут необычайных приключений. Такими были и мы", - не без удовольствия отметил про себя комэск.
В разговорах выяснилось, что многие имеют немалый боевой опыт. Вот Поль де Форж. Еще в 1939 году сражался под руководством Марселя Валена. Был сбит, взят гитлеровцами в плен. Позже - репатриирован в связи с серьезным ранением, исключавшим, по мнению немецких медиков, его возвращение в строй. Однако он уже в 1942 году, покинув родные места, предстал перед командующим ВВС "Сражающейся Франции" генералом Марселем Валеном.
- Хочу снова стать истребителем.
- В Россию поедете?
- Сочту для себя за честь.
Под стать де Форжу были и другие парни.
- Ну, а как ты, Пьер, попал к нам? - спросил Тюлян сидевшего рядом друга, с которым крепкие узы связывали его еще с 1930 года.
- Это целая одиссея. Ты знаешь, Жан, что после оккупации бошами Франции предатели-петеновцы направили меня в Индокитай командиром эскадрильи ночных бомбардировщиков. Служил в Камбодже. В октябре сорокового на "потезе" бежал в Китай. Оттуда - через Индию, Судан, Чад, Нигерию - добрался в США, затем - в Лондон. Встретился с генералом де Голлем. Он сказал: "Нормандия" сражается. Нужно усилить ее. Подберите летчиков и отправляйтесь в Россию". Вот как я очутился здесь.
- Ты сам подбирал летчиков?
- Да, многих знаю лично, а с Бернавоном бывал в боях. Заверяю: надежный парень.
Тюлян помолчал, потом сказал:
- Прекрасно, что вы приехали, - дали эскадрилье второе дыхание…
Новичков чествовали 12 июля, а через день отметили национальный праздник французского народа - День взятия Бастилии.
В эскадрилью прибыли летчики братского 18-го полка во главе со своим командиром Голубовым, а из Москвы приехал генерал Пети.
Вначале все шло по программе. На лесной поляне выстроился личный состав. Пети поздравил с праздником, после чего был приспущен трехцветный французский флаг, который, становясь на колено, торжественно целовал каждый "нормандец".
И тут с командного пункта дивизии поступила команда: срочно выслать истребители эскадрильи на сопровождение бомбардировщиков.
В воздух поднялись Ролан де ля Пуап, Лефевр, Альбер, Беген, Кастелен. В небе они примкнули к истребителям 18-го гвардейского полка и вскоре приняли сигнал "Вижу противника".
Бой был жестоким. Несколько вражеских машин упало на землю, остальные спаслись бегством. Из "нормандцев" без повреждения возвратился только Лефевр.
Пулеметная очередь раздробила в самолете Бегена законцовку левой консоли. "Як" стал плохо слушаться рулей. Это злило Дидье. Он сел на первый попавшийся промежуточный аэродром, представился хозяевам, попросил обыкновенную ножовку. Все, кто мог, собрались посмотреть, что будет делать француз. А Беген преспокойно отпилил часть крыла, запустил мотор и отправился "домой". Друзья долго не верили в возможность такой "операции". Изучали срез, рядили-судили, и сошлись на том, что тут действительно поработали пилой.
Де ля Пуап на "яке" с акульей пастью на фюзеляже (по настоятельной просьбе пилота ее нарисовал механик Жорж Марлей) приземлился и вылез из кабины, то и дело вытирая платочком сочащуюся из уха кровь.
- Скорее раскрывай свою аптеку, Жорж, - обратился он к Лебединскому, горестно улыбаясь.