- Алло, "Нормандия"! Четыреста сорок четыре! - дает предупреждение Тюлян. "444" - условный радиосигнал: "Вижу противника".
- Понятно, - звучит в ответ.
До сих пор была группа истребителей Як-1 из трех боевых пар. Как только они сошлись вплотную с фашистами, стало шесть самостоятельных истребителей. Их пилоты отважны, решительны, самоотверженны, но действующие в одиночку, как кому вздумается, и заботящиеся только о том, чтобы любой ценой сбить врага. "Нормандцы" тогда еще не знали знаменитых строк советского поэта: "Врага уничтожить - большая заслуга, но друга спасти - это высшая честь!" Воздушный бой воспринимался ими как стихия, в которой ты выигрываешь или проигрываешь в зависимости от выучки и самой обыкновенной удачи.
Согласно этой теории в воздухе и разыгрался неуправляемый бой - без какого-либо тактического замысла и взаимопомощи между летчиками.
В смертельной схватке вертится ревущий моторами, изрыгающий огненные трассы клубок, из которого то и дело выпадают и, кувыркаясь, несутся к земле охваченные пламенем машины. Кто как действует, чья жизнь оборвалась - трудно, пожалуй, невозможно разобраться.
Ожесточенная схватка длилась ровно столько, на сколько хватило запаса горючего и боеприпасов. После этого стороны разошлись. Немцы недосчитались трех "фоккеров" - их сбили Тюлян, Майе и Дюран. Комэск ведет назад только три "яка". С ним нет Ива Бизьена, Раймона Дервиля, Андре Познански.
На исходе второй недели боевых действий - траур, черный день в жизни эскадрильи.
- Попробуй-ка теперь не верить в это проклятое "тринадцать", - горестно произносит Литольф.
К "нормандцам" прибывает командарм - генерал-лейтенант авиации С. А. Худяков. Он долго говорит с Тюляном, выясняя причины столь больших потерь. Внушает ему; на одной смелости "домой" не прилетишь. Самым виртуозным пилотажным и огневым мастерством воздушного превосходства не достигнешь.
- Нам не нужны победы такой дорогой ценой, - говорит бывалый генерал. - Вы должны научиться коллективным методам боя, стоять друг за друга горой, иначе от эскадрильи может остаться лишь название. Только сражаться начали, а вас уже осталось одиннадцать!
Мишель Шик переводил слово в слово. Трудно, очень трудно воспринял Тюлян советскую науку побеждать.
Внимательно выслушав командарма, Жан сказал:
- Мы учтем ваши советы, генерал. Но есть и к вам просьба - дать нам возможность заниматься настоящей работой истребителей. А эти сопровождения, прикрытия, опять сопровождения…
- Хорошо, подумаем над этим, - заверил Худяков. - Однако и вы как следует помозгуйте. Надо беречь людей.
- Задача ясна!
С напутствием командарма Тюлян направился к летчикам. Войдя в помещение, застал их за делом, смысл которого до него не сразу дошел.
- Пачка сигарет? - мрачно вопрошал Ив Майе.
- Марселю Альберу, - распоряжался Жозеф Риссо.
- Получай, дружище, - говорил Майе, наклонялся, брал из чемодана что-то другое и продолжал; - Перочинный нож немецкого производства?
- Ноелю Кастелену.
- Получай да о друге помни. Шелковый платочек с вышивкой?
- С какой вышивкой? - строго спросил Тюлян, догадываясь, что здесь происходит.
- "Сыну Раймону на счастье", - прочитал Майе.
- Ну и кому же велите вручить его, Жозеф? - Комэск круто повернулся к Риссо.
- Мой командир, давайте реально, без сантиментов, посмотрим на положение дел. Куда девать вещи погибших? Во Францию не отошлешь. Пропадут ведь. Вот мы и решили поделить их между собой.
- Авось кто-либо из нас выживет, хоть что-нибудь привезет родным после войны, - вставил Литольф.
- А до тех пор вещи друзей будут напоминать нам о них и взывать к мщению, - заключил Ролан де ля Пуап.
Майор Тюлян задумался. Прикинув так и этак, он сказал:
- В ваших рассуждениях есть своя логика. Только больно тяжело она воспринимается.
- Другого выхода нет, командир.
- Так уж и нет. Давайте-ка вещи павших в бою, составляющие семейные реликвии, учитывать и сдавать на хранение де Панжу и Жоржу Лебединскому.
- В этом есть резон, - согласился де ля Пуап. - Первым следует сдать Жану шелковый платочек Дервиля с вышивкой его матери.
- Следующее - серебряный портсигар Андре Познански с монограммой, - добавил Ив Майе. - А кому отдать авторучку Бизьена с золотым пером?
- Жан Луи Тюляну, - предписал Риссо.
- Получите, мой командир.
Майор долго печально смотрел на доставшуюся вещь, молча положил ее в нагрудный карман. По скулам комэска бегали желваки.
Генерал С. А. Худяков, вернувшись в штаб армии, собрал Военный совет.
- "Нормандцы" потеряли сразу трех лучших летчиков. Эскадрилью следует научить сражаться по нашему принципу: один за всех и все за одного. Какие будут предложения?
Слова попросил полковник С. П. Андреев, командир 404-й бомбардировочной дивизии:
- Обучить их тактике группового воздушного боя непросто. У французов некому ее показывать. А одними словами смельчаков-одиночек не проймешь.
- Где же выход? - спросил командарм.
- Приписать "нормандцев" к истребительной дивизии, пусть воюют с нашими мастерами воздушного боя. Живой пример, наглядность - лучший метод обучения.
- Генерал Захаров, как вы смотрите на это предложение? - обратился Худяков к командиру 303-й истребительной дивизии.
- Следует попробовать.
- А что думает ваш комиссар?
Встал начальник политотдела полковник Богданов:
- Здесь, товарищ командующий, двух мнений быть не может. Истребители должны летать с истребителями. Пусть им запрещено наше идеологическое воздействие, но воевать по-нашенски соратников по борьбе с гитлеризмом научим.
- Коль так, триста третья, то считайте, что отныне "Нормандия" передается под ваше оперативное подчинение.
Новость об этом привела летчиков эскадрильи в восторг. Вот когда они займутся настоящим делом! Свободная охота, кинжальные стычки с "мессами", что может быть лучше?!
17 апреля состоялся первый боевой вылет совместно с летчиками 18-го гвардейского полка. Предстояла штурмовка центрального аэродрома Сещенского аэроузла. "Якам" надлежало блокировать вражеских истребителей, пока Пе-2 будут наносить удары по четырем точкам базирования немецких бомбардировщиков. Операция сложная, имеющая далеко идущие последствия. В ее обеспечении, о чем, естественно, знали только те, кому положено, участвовали сещенские подпольщики и партизаны.
"Нормандцы" великолепно справились с возложенной задачей, проявив при этом незаурядное мужество и мастерство - уже с элементами коллективизма. Коль так, решило командование, эскадрилье можно давать больше самостоятельности. Тем более что обеспечивать авиацией все участки фронта становилось все сложнее; на счету были буквально каждый летчик и каждая боевая машина. Безусловно, совместные вылеты должны быть преобладающими. Нужно ненавязчиво, исподволь учить "нормандцев" советской школе воздушного боя. Любой урок хорош лишь тогда, когда его закрепляешь на практике.
Пришло известие, посеявшее тревогу за судьбы посланников французского мужества. Радио "Виши" передало сообщение о том, что Кейтель подписал приказ, согласно которому летчики "Нормандии" причислялись к франтирерам, то есть к партизанам, и посему в случае пленения подлежали расстрелу.
Эту новость сообщил прибывший Мирле. Сначала он рассказал о ней только Тюляну - не знал, как ее преподнести и как она будет воспринята.
- Ого, Гитлер набивает нам цену! - так среагировал комэск. - Выходит, мы уже стали ему костью поперек горла. Пошли к летчикам, расскажешь, пусть порадуются!
Эскадрилья отнеслась к услышанному так же, как и ее командир.
- Откуда же немцы узнали о нас? - погодя спросил Литольф.
- Во-первых, из вашего пребывания в СССР никто тайны не делал. Во-вторых, вы ведете в воздухе радиоразговоры на родном языке. И, наконец, в "Правде" всему миру рассказал о вас Илья Эренбург, - ответил Мирле.
- А не пленен ли кто-либо из троих невернувшихся: Бизьен, Дервиль или Познански?
- Об этом геббельсовская пропаганда ничего не передавала. Но даже если все трое погибли, их документы могли кое-что рассказать врагу.
- Как бы то ни было, - вслух размышлял Тюлян, - отныне никому из нас не улыбается перспектива попадать в плен. Фактически нам уже вынесен смертный приговор.
- Ну и что ж, - раздался слегка простуженный голос де ля Пуапа, - русские говорят, нет худа без добра. Своим приказом Кейтель вынуждает нас драться с предельной жестокостью. И мы будем так поступать.
- Правильно, Ролан! - резюмировал Тюлян.
В тот день "нормандцы" впервые самостоятельно штурмовали немецкий аэродром в Спас-Демепске. Все шло как по маслу: внезапно налетели, обрушили на землю шквал огня, подожгли несколько самолетов, благополучно взяли обратный курс. Но недосчитались Майе, того самого Ива, который лишь недавно делил имущество невернувшихся товарищей.
Тюлян бросает взгляд назад и видит ужасную картину: подбитая, вероятно, зенитным снарядом машина, оставляя за собой черный дымный след, идет на вынужденную посадку на оккупированной, изрытой траншеями территории.
Он поворачивает группу обратно, молит бога, чтобы Ив живым не приземлился: зачем дважды переживать смерть, притом последнюю - с нечеловеческими мучениями от издевательств садистов-гитлеровцев?
Но Майе тяжело ранен. У него хватает сил лишь сорвать с себя знаки принадлежности к "Нормандии", извлечь из бокового кармана удостоверение личности и все это выбросить за борт.
Группа Тюляна, встав в круг над пылающим, с горем пополам севшим самолетом, видит, как отовсюду к нему стекаются фашисты. Полоснуть бы по ним изо всего бортового оружия, так нет боезапаса. От собственного бессилия Тюлян лишь до посинения пальцев сжал штурвал.
Оккупанты прикладами разбивают остекление фонаря, извлекают истекающего кровью Ива, бросают его на броневик.
Группа Тюляна, грустно качнув крыльями, уходит домой.
Майе уже распрощался с жизнью. Но решил, что умереть всегда успеет. Избрал тактику молчания. Как будто все происшедшее отшибло ему речь. Ведь одного французского слова достаточно, чтобы понять, кто он есть.
Ив не учел только вот чего: гитлеровцам бросился в глаза трехцветный кок советского истребителя. Вражеские пехотинцы в этих тонкостях не разбирались, однако с немецкой педантичностью занесли результат осмотра машины в протокол. Молчащего пилота бросали из карцера в карцер, пока протокол не попал в руки более осведомленного следователя. И тогда Майе предъявили удостоверения личности Бизьена, Дервиля, Познански. Все они были полуобгоревшими, с пятнами крови. Майе смотрел на фотографии дорогих друзей и понимал: это все, что осталось от них.
- Вы знали этих людей?! - орет в ухо толстый, мордастый следователь.
Ив, не выражая никаких эмоций, отрицательно качает головой. Его заставляют писать ответы, да обгоревшие пальцы не держат карандаш.
Майе бросают в концлагерь для советских военнопленных, которые, в конце концов, и спасли его: под приказ Кейтеля Ив не попал.
Ничего этого не ведали "нормандцы". Разделив небогатые пожитки Ива, отдав самое ценное на сохранение в штаб, они продолжали полную тревог, трудностей и опасностей боевую деятельность.
Пришло письмо из подмосковного госпиталя о выздоровлении Робера Карма.
За ним посылают Жана де Панжа. Место во второй кабине занимает Мишель Шик, направляющийся с поручением Тюляна в военную миссию.
В Москве де Панж внезапно заболел - продуло в самолете. Он остался в госпитале, а Шик вместе с Кармом явился к Пети:
- Что нам делать?
- Лететь.
- Каким образом?
- Садиться в кабину и лететь.
Генерал, в общем-то далекий от авиации человек, полагал, что все без исключения "нормандцы" умеют управлять самолетами различных типов.
Шик не стал разубеждать его. В свое время, читатель знает об этом, он учился в летной школе, имел в общей сложности 12 часов налета, правда, большую часть - с инструктором, но никогда не порывал с мечтой стать пилотом-профессионалом. А тут такой случай!
- Слушаюсь, мой генерал! - отчеканил он и вместе с Робером Кармом отправился на аэродром.
У-2 в конечном счете был сходен со стареньким "Потез-25", на котором Мишель начинал летную "карьеру". Шик решительно занял место в передней кабине, завел мотор, вырулил на старт, ушел на взлет. Набрав высоту 50 метров, - больше не полагалось, как объяснял де Панж, - он весело закричал:
- Ну что, Робер, и в самом деле не святые горшки лепят?!
Не слыша никакого ответа, оглянулся и… обомлел; задняя кабина оказалась пустой.
- Какая-то чертовщина, - испуганно проворчал Мишель. - Неужели со страху выпрыгнул. Так вроде не слышно было.
Гадать бесполезно. Надо возвращаться. Легко сказать! Ведь целых два года не сажал самолет. А тут подмосковный аэродром - техники на земле и в воздухе невпроворот. "Что делать? Лететь дальше? А как доложу, куда пропал Робер? И дернул меня леший согласиться! На всю жизнь наживу неприятностей".
"Пойду все же назад. Наломаю дров - будет легче с генералом Пети объясняться".
Развернулся - увидел очертания аэродрома: благо, не успел далеко уйти. С какой же стороны заходить на посадку? Направление ветра, вспомнился инструктаж, можно определить по авиационному флагу, поднятому над крышей командно-стартового пункта. Ага, вот и он, покрашенный в черно-белую шашечку. Висит без движения. Значит, безветрие. Уже хорошо.
У Шика взмокла спина, вспотели руки. Глаза лихорадочно ищут посадочную полосу, он с трудом определяет расстояние до земли. По мере снижения машины возрастает его напряжение. Шик готов к самому худшему, что может произойти в следующую секунду.
Но недаром русские летчики говорили: посади на У-2 медведя, он приземлится, только не мешай самолету. Двукрылая "стрекоза" действительно "сама" сделала свое: легко ткнулась колесами в землю и, подпрыгивая, совершила пробежку. Теперь оставалось срулить с полосы на прежнее место. Что-что, а это Шик сумеет сделать с настоящим шиком, тут премудрости особой не надо. Жаль, никто не увидит его триумфа!
Но вот Мишель начал вылезать из кабины, и за спиной раздалось:
- Браво, Шик! Молодец, Мишель! - возбужденно жестикулируя, в восторге кричал Робер.
Пилот спрыгнул с крыла, чуть ли не с кулаками набросился на Карма:
- Ты почему не сел? Почему не летел? Зачем остался на земле?!
- Мой командир, - оторопело отвечал Робер, - вы же ничего не сказали. Я думал, сначала попробуете сами…
- Значит, пусть Шик убивается, а я погляжу, как это произойдет? Ну и друга же я нашел себе! - все больше распалялся Мишель.
- Мой командир, если бы сказали…
Наконец Шик сообразил: сколько ни шуми, все без пользы.
- Садитесь, сержант! - зло приказал он и подумал, что все предстоит переживать сначала.
Взлетели. Теперь для пилота самым страшным оказались поиски своего аэродрома. Он знал курс, расстояние, время полета. Но как точно определить местонахождение нужной посадочной полосы? За какой ориентир уцепиться? До сих пор такими вопросами не занимался: было ни к чему. Начал мысленно перебирать все, что видел вокруг летного поля. Небольшая речушка. Заводская труба. Лесок на западе от аэродрома. Маловато. Все это есть или может быть почти у каждого поселка. Что ж, не выйдет сразу к месту посадки, будет осматривать все вокруг, пока хватит горючего. Главное сейчас - точно выдерживать курс, посматривать на часы.
Хотя Шик обладал самыми элементарными познаниями и навыками пилотирования, все же сумел еще издалека определить, что идет правильно: впереди как на ладони лежал аэродром. Повезло, что не встретился вражеский самолет, посчастливилось и здесь - безветрие.
Довольный, преисполненный законной гордости, Мишель сравнительно благополучно посадил У-2. Стал рулить - что такое? Одни Пе-2, никаких тебе "яков"! Неужели успели перебазироваться?
Остановился, выключил двигатель, смотрит, со всех сторон к его "стрекозе" стекаются офицеры, старшины и сержанты в… юбках. Себе не поверил - протер глаза. Точно, женщины. Вот так штука!
Увидев французскую военную форму, а Карм был в парадной - с пышными витыми аксельбантами, летчицы устроили обоим восторженный прием. Особые почести воздавались Роберу, которого "хозяйки" приняли за прибывшего по делам взаимодействия генерала. Сержант неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как объяснить, что его принимают не за того, кто он есть на самом деле, что с ним подобное уже приключалось в Москве: на улице первыми отдали честь два советских полковника, а в ресторане "Москва", куда заходил за сигаретами, какая-то старуха назвала швейцаром.
Выручил Мишель. На чистом русском языке представился:
- Младший лейтенант Мишель Шик, переводчик аскадрильи "Нормандия". Транспортирую сержанта Карма, - указал на Робера, - возвращающегося из госпиталя. С кем имею честь?..
Вперед выступила летчица в звании майора:
- Вы попали в женский бомбардировочный полк, экипажи которого ваши друзья не раз сопровождали на задания.
- Так это о вас наши истребители рассказывают легенды? Ну и женщины!
- Почему легенды? У нас действительно служат герои - посмотрите на награды.
Мишель обвел взглядом собравшихся - у каждой сияли ордена и медали.
- Слово "легенды" я употребил в лучшем понимании и вообще преклоняюсь, - расшаркался Шик. Он уже понял, что попал не на свой аэродром. Но как признаться в этом… женщинам?
- Милые девушки и дамы, - нашелся Шик, - мы приземлились, чтобы пополнить горючее. Будьте добры, выручите взаимообразно.
- Конечно, заправим. А пока милости просим на обед.
Это было очень кстати: оба изрядно проголодались.
В столовой летчицы с шутками-прибаутками рассказали о себе, расспрашивали о французах.
- А как зовут такого круглолицего, добродушного, с большими голубыми глазами? - спросила симпатичная блондинка с аккуратной короткой прической.
- Наташа, когда и где ты успела так рассмотреть его? - не без умысла спросила быстроглазая подруга.
- Да понимаешь, шел рядом на задание очень близко, лицо было задумчивое, опечаленное. Шик догадался, о ком речь.
- Звали его Ив Бизьен. Как и я, был он аспирантом, то есть младшим лейтенантом.
- Почему "звали"? Почему "был"?
- Бизьен не вернулся с полета. Тринадцатого апреля.
Тут как током ударило Карма:
- Ты говоришь об Иве? О Бизьене? Что с ним? Погиб? Пропал без вести?
- Да. А что?
- Да письмо ему везу. Люси проведывала меня в передала.
- Милый Робер, она уже знает обо всем, а о своем письме, вероятно, умолчала. Что теперь делать с ним?
- Подумаем сообща.
Сердечно, ласково провожали летчицы неожиданных гостей. Топливозаправщица хитро подмигнула:
- Горючего-то у вас полбака, а лететь всего двадцать минут, - показала рукой на запад.
- Да это просто повод, чтобы на вас, красавиц, посмотреть, - отшутился Шик, а сам мысленно поблагодарил девушку за подсказку, в каком направлении и сколько лететь.
"Вот уж удивлю "нормандцев" новостью, что они не раз сопровождали летчиц на бомбежку!" - потирая руки от удовольствия, думал Мишель.