- Воистину французы сохраняют склонность к шутке при любых обстоятельствах, - резюмировал майор Пуликен. - И это помогает им выживать. Генерал Пети рассказал мне, как боши хотели задобрить парижан: привезли из Австрии и торжественно погребли во Дворце Инвалидов прах сына Наполеона - герцога Рейхштадтского. И тогда по голодному Парижу сразу же полетела из уст в уста острота; "Мы ждали мяса, а нам привезли костей".
Даже сдержанный Друзенков не утерпел, расхохотался со всеми. "Ну и французы, веселый народ!" - подумал он, а вслух сказал:
- Теперь можете и обо мне сказать: мы ждали мяса, а он привез нам меха.
- Что, уже можно переодеваться? - спросил Пуликен.
- Да, вас ожидает каптенармус Катя Иванова, у которой подберете, себе утепленную одежду.
- А она ничего? - полюбопытствовал лейтенант Дервиль.
- Одежда? Высшего качества.
- Нет-нет, Катя Иванова?
- Ах, сержант… Сами увидите.
В каптерку надо было идти по узкому полутемному коридору, которым отделялась спальная часть казармы от служебной.
Дервиль - обладатель горячего сердца - очень хотел быть первым в очереди на получение зимнего русского обмундирования. И это ему удалось. Взглянув на сержанта Катю - круглолицую, белокурую, с озорными светло-голубыми глазами, - он щегольски щелкнул каблуками, взял под козырек, представился.
Иванова улыбнулась, сверкнув ровными бело-мраморными зубами. Увидев, что за Дервилем уже толпятся такие же галантно-учтивые французские парни, она скороговоркой, по-волжски окая, затараторила:
- Товарищи-господа, прошу соблюдать дисциплину, в порядке живой очереди получать, примерять, подбирать обувь, одежду да побыстрей поворачиваться, время уже позднее, - она бросила на Дервиля пристальный взгляд, привычно определяя, какой размер обмундирования ему подойдет, - время уже позднее, пора ужинать, пойдем кушать.
Где-то замешкался переводчик Шик, летчики ничего не поняли из сказанного Катей, но Дервиль уловил слово "кушать".
- Кушетт? - переспросил он.
- Кушать, кушать, - улыбчиво ответила Иванова и сунула ему охапку вещей - унты, меховые брюки, куртку, шапку, перчатки.
Дервиль сразу оживился.
- Кушетт, кушетт, кушетт! - нараспев повторял про себя Дервиль, по очереди натягивая на себя унты, куртку, шапку.
Он понял, что ему все подходит в аккурат. Видела это и Катя. И она немало удивлялась тому, что лейтенант без конца просил дать ему обмундирование то на размер больше, то на размер меньше, отложив нужное в сторонку. Дервиль, занимаясь примеркой, явно ожидал, пока пройдет вся очередь.
А его товарищи, получив вещи, как сговорились, рассыпались перед каптенармусом бесконечными комплиментами, что бесило Дервиля.
- Что-то вы начали заговариваться, проходите быстpee! - не выдержал он.
- А ты чего прикипел к этому месту? - спросил Прециози.
- Не видишь, у меня фигура нестандартная, нужен особый размер одежды.
- Выбирать наедине с Катей, что ли?
- А это уж как богу будет угодно.
- Душе твоей, поди-ка, угодно?..
Иванова ничего не понимала из перепалки, но чувствовала, что речь идет о ней. "И что этот долговязый вбил себе в голову?" - подумала о Дервиле.
Наконец, летчики, взяв полученное имущество, ушли в казарму. Оставался только Дервиль, делая вид, что не может застегнуть пуговицу на куртке.
Катя надела ватник, захлопнула дверь каптерки, закрыла ее на замок.
- Ухожу кушать, - сказала на ходу и направилась к выходу.
- Кушетт, кушетт - хорошо, Катя! - вслед за ней кинулся Дервиль, взвалив на себя все свои вещи.
Девушка, обутая в валенки, бодро шагала по снежному насту, раскраснелась-разрумянилась на крепком морозе, а Дервиль семенил за ней в тонких лакированных туфельках, грея себя тайной надеждой, что за все страдания последнего дня будет вознагражден девичьей лаской, любовью. Ведь по-французски "кушетт" - кровать. А если двое не знают языка друг друга, порой достаточно одного слова, чтобы объясниться. Так думал Дервиль, имевший опыт общения с женщинами во Франции и ближневосточных странах.
Как носильщик, с огромным узлом за спиной, он проследовал за Катей в какой-то переулок на окраине города. У черной покосившейся калитки Иванова остановилась, поблагодарила Дервиля за то, что проводил ее, и сказала, сопровождая слова весьма выразительным жестом: "Бегу ужинать, кушать".
Дервиль, казалось, так и сел в снег с раскрытым от разочарования ртом. Только теперь до него дошло, что "кушать" по-русски означает "есть". Только теперь стала ясна безнадежность его вожделенных мечтаний.
Всякого он успел повидать, скитаясь по белу свету, но, чтобы попасть впросак с русским сержантом Катей, такое не могло и присниться. "В казарму теперь хоть не иди - засмеют!" - зло подумал. И действительно, не успел переступить порог и сбросить ношу, как под общий хохот раздался громкий голос Прециози:
- Возвращение блудного сына, то бишь Наполеона, после поражения в России…
Казарма имела центральное отопление, однако температура выше двенадцати-тринадцати градусов в ней не поднималась, потому что в топки котелен бросали не уголь, а дрова. Уже с первого подъема "нормандцы" поняли, что самым тяжелым в их новой жизни будет пробуждение. После теплой Франции и жаркой Африки вылезать из-под одеял в холодной казарме, казалось, было выше их сил. Особенно страдал маркиз Ролан де ля Пуап, баловень жизни. Но надо отдать должное: именно он нашел в себе мужество первым выскользнуть из-под двух солдатских одеял, размяться и загреметь умывальником в туалетной комнате.
За ним потянулись остальные. Что же касается майора Пуликена, лейтенанта де Панжа, Стаковича, Шика и Лебединского, то можно было подумать, что они вовсе не ложились спать: в командирской комнате, обложившись инструкциями, методическими пособиями, словарями, усердно занимались переводом летно-технической документации с русского на французский. Им помогал Друзенков. Дело мало-помалу двигалось, благо в авиационной терминологии много слов французского происхождения или же просто ставших интернациональными: фюзеляж, лонжерон, мотор, капот, шасси, киль, элерон, пропеллер, бензин… Перво-наперво переводили самые необходимые главы из наставления по производству полетов. Общие теоретические занятия было трудно проводить лишь с помощью Стаковича и Шика. Правда, некоторую документацию обещал генерал Пети. Вскоре он сдержал слово - переслал на французском языке описание штурмовика Ил-2. Но о нем никто в эскадрилье и слышать не хотел: все мечтали о штурвале истребителя.
Друзенков направился к командиру авиабригады:
- Мы управимся с переводами в кратчайший срок, но нам нужно точно знать, что именно переводить.
- Как это понимать?
- Дайте возможность французам выбрать себе самолет, на котором они захотят летать. Тогда будем знать, какая потребуется специальная литература.
- Дельное предложение. Завтра же устроим нашим гостям выставку всей имеющейся у нас техники. Смотрины, так сказать.
Когда Друзенков сообщил об этом "нормандцам", они обрадованно, как дети, бросились в пляс, начали петь.
Их можно было понять: боевой самолет - единственное, чем могли они утешиться в данной ситуации.
Утром французские летчики и механики, одетые в добротное зимнее обмундирование, с замирающими от волнения сердцами проследовали на аэродром. Их взорам предстали три советских истребителя Як-1.
- Советское правительство готово предоставить вам "харрикейны", "спитфайры", Як-1. Какой самолет выберете, такими и будет вооружена эскадрилья, - сказал Друзенков.
- Выбор большой, - ответил Пуликен. - Вот только о "яке" мало знаем, хотя внешне - красавец.
Шик, переводя его слова, вперил взгляд в Як-1. Все знали, что он учился на пилота, понимал толк в авиационной технике, к тому же обладал утонченным чувством гармонии.
"Неспроста он уставился на эту машину", - подумал Жозеф и пошел к "яку". Самолет, действительно, отличался совершенством форм, четкостью, изяществом линий. Именно этим он привлек к себе внимание всех членов эскадрильи. Почтительность ко всему красивому - национальная черта французов. Естественно, в таком серьезном деле, как выбор боевого самолета, она не могла не сказаться.
- Уж если выбирать, - бросил на ходу Дервиль, - то как женщину: самую лучшую.
- Ты здесь уже одну выбрал, только полеты не состоялись, - кольнул его Литольф.
- Не та была погода, - попробовал отшутиться Раймон.
- Конечно, не та: слишком морозная…
- Ладно, хватит перепалок, - вмешался Пуликен, - давайте серьезно решать, на каком самолете остановимся.
- По внешнему виду самый привлекательный "як", - сказал Ролан де ля Пуап. - Но надо, как говорится, посмотреть коню в зубы да испытать его на ходу.
Маркиз де ля Пуап еще в далекой Франции увлекался конным спортом, был неплохим наездником. С той поры много воды утекло, а привычка "смотреть коню в зубы" осталась.
Что касается этих самых "зубов", то сравнивать было с чем.
Русские техники самолетов через переводчика объяснили: Як-1 - смешанной конструкции - имеет вес 2660 килограммов, скорость - 580 километров в час. Эти данные лучше, чем у "Харрикейна" и "Спитфайра". В воздушном бою чем машина легче, тем маневренное, больше боеприпасов можно взять на борт. А если еще и скорость приличная, тогда о чем говорить - другого самолета не надо. Французы жаждали драться, а не просто утюжить воздух. И по тактико-техническим данным их больше устраивал Як-1.
На том и порешили.
- Когда же испробуем его в воздухе? - спросил Литольф.
- Всему свое время, - урезонил Пуликен.
Он понимал и разделял настроение своего подчиненного - одного из лучших летчиков французских ВВС, человека, чьим кредо было "ничего не отдано, если не отдано все". Литольф на "харрикейнах" сражался в Греции с "юнкерсами", участвовал в боях против Роммеля в Ливии, имел на своем счету десять воздушных побед, был ранен в руку. Он давненько уже не видел в перекрестии прицела немецкий самолет, и ему явно не по душе была эта тянучка, которая закончится неизвестно когда.
- Всему свое время, Альбер, - повторил Пуликен, мысленно прикидывая, сколь многое ему предстоит еще организовать, проделать.
Пока что более-менее решены вопросы устройства, обмундирования, питания людей. Уже есть на французском языке наставления, инструкции. Теперь надо срочно перевести все пособия по Як-1, наладить обучение техников, механиков и летчиков, приступить к тренировочным полетам на УТ-2.
Работы через край. Утешало лишь то, что есть надежные помощники - де Панж, Лебединский, Шик, Стакович, есть и летчики, на которых можно опереться. Это Литольф, "три мушкетера" - Альбер, Дюран, Лефевр. Из этой троицы особенно отличился Альбер, успевший проделать путь от ученика подмастерья на заводе Рено до настоящего воздушного аса. Летному делу учился за свой счет, выкраивая необходимые суммы из небольшого заработка. Стеснительный, без причин краснеющий, он обладал незаурядной волей, завидным упорством, большой настойчивостью.
Особую ставку делал Пуликен на майора Жана Тюляна - летчика божьей милостью. Он вырос в семье авиаторов - отец и два родных дяди летали еще в первую мировую войну. Жан закончил популярное в ту пору во Франции училище в Сен-Сире, в котором, кстати, учился и де Голль. Затем прошел полный курс летной школы в Версале. Его отличали превосходная военная выправка, четкость, собранность, аккуратность; он как бы представлял собой образец строевого офицера. Это обстоятельство, опыт боев в Ливии, отличные летные характеристики послужили основанием для того, чтобы Пуликен выбрал его в качестве своего заместителя.
Тюлян, Литольф, Лефевр, Альбер, Дюран, де ля Пуап - ядро группы. Этих ребят не нужно убеждать в мнимости хваленого превосходства фашистских воздушных разбойников, их не запугать "мессерами" и "фокке-вульфами". Они и в строй войдут, и приступят к боевым действиям быстрее других.
…4 декабря 1942 года из штаба 6-й запасной авиабригады пришла радостная для всех весть: в Москве подписан приказ о включении эскадрильи "Нормандия" в состав Советских Военно-Воздушных Сил.
- По этому поводу, - возбужденно произнес де ля Пуап, - не помешали бы чашечка консоме, пулярка и бутылка шабли.
Марсель Альбер, выросший в парижских предместьях, был далек от изысканных вкусов маркиза; не поняв, о чем идет речь, вопросительно взглянул на де ля Пуапа.
Того выручил друг Дюран:
- В данном случае это означает ничто иное, как скорее заполучить консоли, солярку для обогрева машин на аэродроме и крепкие шасси.
Такая неожиданная интерпретация слов Ролана не могла не рассмешить всех. Француз без шуток, что рыбак без рыбы.
До этого дня как французы ни бодрились, как ни изощрялись в шутках, все же чувствовали себя неуверенно. Иное дело сейчас, когда их пребывание узаконено государственным актом, позволяющим осознать себя личностью, наделенной всеми необходимыми обязанностями и правами. До сего дня "нормандцы" представлялись себе потерянными песчинками, заброшенными бурей войны в бескрайние заснеженные просторы России. Отныне они - в составе ВВС Красной Армии! Отныне каждая минута их жизни сопричастна с жизнью всего советского народа, ведущего титаническую борьбу с ненавистным фашизмом!
Все добровольцы "Нормандии" - истинные патриоты Франции - тосковали по родине, даже во сне видели ее, поруганную, израненную, с жадностью ловили каждую скудную и малоутешительную весточку о родных краях. Но теперь, с вступлением в строи вооруженных бойцов, их грустное, меланхолическое настроение сменилось оптимистическим: жди нас, любимая родина, мы принесем тебе свободу на крыльях с красными звездами и трехцветными - национальными - коками винтов!
Все они, пятнадцать летчиков, первые посланцы французского движения Сопротивления в Советском Союзе, мечтали о победном возвращении домой. К большому сожалению, выживут и вернутся только трое…
В круговороте занятий веселее побежали дни. Из штаба авиабригады приехали разные специалисты. Сначала в плохо отапливаемых классах, затем прямо на аэродроме стали учить "нормандцев" всему, что знали и умели сами. Языковой барьер преодолевался не только с помощью переводчиков, но и понятными всем авиаторам мира выразительными жестами. А поскольку для летчика и механика, хорошо знающих хотя бы один тип самолета, не составляет особого труда освоить другой - ведь в принципе все, за исключением конструкции узлов, деталей и агрегатов, одинаково, - то переучивание пошло полным ходом.
Лейтенант Жан де Панж еле управлялся с составлением расписаний и учетом успеваемости. Должность начальника штаба его не совсем устраивала, поэтому просил о переводе в летную группу в качестве пилота связной машины. Но такого самолета пока не было.
Лейтенант де Панж досадовал: всю жизнь не удавалось прочно захватить в руки штурвал. В девятнадцать лет ему, как и Марселю Альберу, дала путевку в небо единственная в то время во Франции женщина-инструктор Ивон Журжон. Но когда его призвали на службу в военно-воздушные силы, на гражданский значок пилота никто не обратил внимания. Набирали курсантов в школу штурманов. Он и подал заявление, не зная того, что штурман может потом учиться чему угодно - игре на скрипке, цветоводству, слесарному делу, - но никогда не сможет одного: стать пилотом. Так уже укоренилось в мировой авиационной практике. Когда де Панж раскусил эту жестокую истину, было поздно: стал офицером-штурманом. В этом качестве он участвовал в боях против гитлеровцев в составе бомбардировочной группы № 1 "Лотарингия", практически побывал на всех аэродромах ВВС "Сражающаяся Франция" в Африке.
Наверное, не видать бы ему "Нормандии", не случись встретиться со старым другом Альбером Мирле. Как-то за ужином последний рассказал об отправке в Россию группы французских летчиков-истребителей.
Эту новость де Панж пропустил мимо ушей: его, штурмана, она не касалась и, естественно, не могла взволновать.
Но вот Альбер сказал:
- Там у нас будет четырнадцать истребителей и один связной самолет.
Жана как током ударило:
- Связной? Возьмите меня!
На аэродроме в Иваново самым настырным оказался лейтенант де Панж. Кто бы ни появлялся из штаба авиабригады, даже сам комбриг Шумов, первым атаковал его Жан:
- Когда пришлют связную машину?
Несмотря на настойчивость, в судьбе лейтенанта пока ничто не менялось. Он занимался делом, в какой-то степени близким к штурманскому. Его всегда аккуратно подстриженную черноволосую голову ежедневно видели склоненной над документами, отработкой которых майор Пуликен всегда оставался доволен.
Пользуясь каждой свободной минутой, начальнику штаба помогал сержант Жан Калорб - механик самолета майора Тюляна. Он обладал красивым почерком и умел писать плакаты. Узнав об этом, Литольф, отличавшийся афористичностью мышления, не отстал, пока "художник" не написал на бумажной ленте, растянутой во; всю стену казармы: "Победа достанется тому, кто ее более настойчиво добивается!"
Друзенков только улыбнулся этому, а про себя подумал: "Вот тебе и партийно-политическая работа на французский манер".
Жан Калорб - стройный, шустрый паренек - все чаще и чаще заглядывал в канцелярию: не столько для того, чтобы поработать здесь, сколько отогреться от жгучего мороза. Не у каждого механика была такая возможность, и многие завидовали ему.
Однажды сержант примчался в штаб бледный, перепуганный - не может слова произнести. Только головой трясет. Панж присмотрелся - батюшки! - к губам "прикипела" гайка. Бросился отдирать - не поддается. Пришлось наклонить юношу над железной печуркой - гайка сама отпала.
Все еще трясясь от случившегося, Калорб подобрал ее и спрятал в карман.
- Заберу с собой во Францию в качестве русского сувенира. Иначе там не поверят. Хотел продуть, коснулся губами…
Усилиями Панжа и Калорба эскадрилья сравнительно быстро обзавелась четким делопроизводством.
Пуликен как-то сказал:
- Вы задаете тон всем нам: закладываете основы порядка и организованности. Если бы так слаженно шло переучивание, нам бы не было о чем печалиться.
Теоретическая учеба особой тревоги ни у кого не вызывала. Французским летчикам, техникам и механикам дважды одно и то же объяснять не приходилось. В принципе они хорошо знали авиационную технику, умели обслуживать самолеты многих марок.
- Одной машиной больше, одной меньше - для нас не столь существенно, - справедливо заметил Калорб. - Труднее привыкнуть обслуживать их в такие морозы.
Да, это действительно была проблема.
Пришли "яки" со спаренным управлением - для восстановления летчиками навыков техники пилотирования с помощью инструкторов.
Первыми их облепили техники и механики. Все осмотрели, прощупали, опробовали.
- Завтра с утра начнете тренироваться в подготовке машин к полетам, - объявил Пуликен.
Но "завтра" началось совсем не с того, что намечалось. За ночь навалило столько снега, что на ослепительно белом фоне торчали одни концы винтов и килей.
- Для полноты впечатления недостает только лошади барона Мюнхгаузена, привязанной к кресту церкви, - мрачновато проворчал Жозеф Риссо.