* * *
Кажется, происходила смена постов, так как Янек ходил между людьми, тормошил их, почти силой ставил на ноги. Люди кляли все на чем свет стоит, но потихоньку собирались и исчезали во мраке. Вскоре с разных сторон вернулось несколько человек. Они не стали искать удобных мест для ночлега, повалились прямо на голую землю и тотчас заснули.
Стало холодать… У Юзефа одеревенели ноги. Он медленно менял их положение, не желая беспокоить своего часового. Такому человеку может все померещиться. Возьмет да и пальнет.
Часовой свернул цигарку. Сверкнул огонек спички, и Юзеф почувствовал запах табачного дыма. Ему так нестерпимо захотелось курить, что он наконец решился попросить часового дать хотя бы разок затянуться.
- Молчи, - услышал в ответ.
- Ты чего так?
- Молчи. - Часовой зашевелился. Дуло винтовки взглянуло на Юзефа. И он сразу успокоился.
А те, возле огня, все сидят. Они тоже устали, но об отдыхе не думают. Может, его сейчас вызовут? Вызовут и прикажут говорить правду. А между тем эта правда становится все более трудной…
Воспоминания снова нахлынули на него. Однажды Дорота принесла домой газету. Это была пепеэровская газета. Ему понравилось, что авторы статей прямо и открыто говорят правду. Нужно бороться, нельзя позволить, чтобы польский народ вырезали, как стадо баранов. Гибнут тысячи лучших людей. Враг не знает пощады. Есть только один выход: убивать фашистов.
А каждый убитый солдат или жандарм - это конкретная помощь для борющейся коалиции. Каждая удавшаяся акция саботажа дезорганизует тыл врага. Гитлер не располагает неограниченными силами, в конце концов ему не хватит полиции и войск, чтобы поддерживать оккупационный режим в каждом районе, в каждом местечке и селе. И Юзеф читал, и ему казалось, что это были и его мысли.
- Откуда у тебя эта газета?
- Попала к нам сама не знаю откуда. Юзек, а в Мнихове есть коммунисты? Настоящие? А то я еще не видала коммунистов.
- Посмотри на меня.
- Шутишь. Ведь ты солдат Армии Крайовой.
Он заметил, что она была несколько удивлена.
- Но у меня брат коммунист, и я когда-то был сочувствующим.
- А отец тоже этим интересовался?
- Зачем тебе это знать? - Юзеф почувствовал неприятное покалывание в сердце. Почему она задает такие вопросы?
- Ты чудак, - рассмеялась Дорота. - Я спрашиваю просто из любопытства, а ты сразу же стал смотреть на меня волком.
- Ну что ты, дорогая, - он не любил у нее этой пренебрежительной гримасы, - можешь спрашивать.
- А ты не будешь злиться?
- Нет, конечно.
- Собственно, мне это совсем не нужно. Я спросила потому, что увидела эту газету. Никогда такой не видела.
Спрашивала она беззаботно, а между тем руки ее нервно теребили платье.
- А ты знаешь каких-нибудь коммунистов?
- Знал.
- Не понимаю.
- Их всех разбросала война. Многие ушли на восток, как, например, Антек.
- Ах да…
- Ну, правда, кое-кто еще остался. - Он вспомнил Кужидло и рассмеялся.
- Что это тебя так рассмешило?
- Да я знаю одного такого, Кужидло. Он говорит, что ждет мировую революцию.
- Только он?
- Нет, другие тоже. Но такие, как Домбек или Шевчик, думают иначе. Не так чудно, как Кужидло.
По странному стечению обстоятельств он помнит каждое сказанное тогда слово. Может, потому, что потом десятки раз вспоминал ее вопросы и свои ответы.
- Интересно, они печатают листовки?
- Пожалуй, да, - сказал он, - это совсем не сложно. А коммунисты имеют большой опыт конспиративной работы. Они действовали нелегально с момента создания партии.
- Наверное, действуют и те, довоенные коммунисты?
- Кажется, да.
- Я слышала, что их перебрасывают через фронт из России. Как ты думаешь, может приехать сюда твой брат?
- Не имею понятия.
- А если бы он сюда попал, то навестил бы отца?
- Откуда я знаю? В подполье всякое бывает.
- Я бы очень хотела познакомиться с твоим братом. Это герой, а мне нравятся отважные люди.
- Как только его увижу, - улыбнулся Юзеф ее наивности, - познакомлю вас. Соберемся, выпьем и поговорим о старых добрых временах.
Теперь он анализировал каждое слово, произнесенное тогда. Разговоры о коммунистах повторялись. Об отце и Антеке тоже. Несколько раз Дорота приносила партийные газеты и листовки. И каждый раз отделывалась шутками, когда он спрашивал, откуда они у нее. А во время разговоров назывались фамилии. Однажды она сообщила, что коммунисты сожгли мост, спилили несколько телеграфных столбов и обстреляли немецкий мотоцикл.
- А это точно, что коммунисты? - спросил Юзеф.
- Спроси об этом отца. - Это было сказано так, что он не понял: в шутку или серьезно.
- Отец слесарь, а не военный. - Ответ получился немного резковатым, но, может, это и лучше.
- Я пошутила.
- Тогда я прошу больше так не шутить.
- Хорошо, больше не буду…
Потом… Да, потом была история с Видершталем. О нем рассказывала Дорота и говорил Войтушевский.
Юзеф только теперь осознал, что к каждому эти сведения попали разными путями. Войтушевский шепнул даже, что в свое время принимал участие в операции по переброске пистолетов в гетто. По приказу самого шефа инспекции. И вдруг начались аресты. Людей брали врасплох. В квартире, где было спрятано оружие, гестаповцы сразу же подошли к печке и стали ее разбирать. Вытащили пистолеты, гранаты, боеприпасы, Ничего не удалось спасти. Людей брали по списку, а следовательно, кто-то их предал. Уцелел только Видершталь, так как его не было дома. На следующую ночь ему удалось выбраться из гетто. Гестапо забило тревогу, хотели схватить его любой ценой. Войтушевский, однако, считал, что это бесполезно. Его опекает военная организация, так что у парня есть надежное укрытие.
Юзеф вспомнил теперь, что Дорота совсем не была обеспокоена этими событиями.
* * *
От долгого сидения ноги затекли. Он с трудом выпрямил их. Его раздражала неподвижность импровизированного лагеря. На месте этого Янека он бы ушел дальше. Жандармы тоже не лыком шиты, могут быстро напасть на след. Надо бы, по крайней мере, добраться до каких-нибудь хат и дать людям горячей пищи. Он хорошо помнит по тридцать девятому году, как человек быстро теряет силы.
Трудно сориентироваться в такой темноте, который час. Ветер усиливается, шумят деревья. Внизу, правда, спокойно; пожалуй, будет дождь. А он без пальто. Вышел из дома на минутку, а очутился аж здесь. В горле пересохло, интересно, есть ли у них вода. Пожалуй, нет. Партизаны, когда уходили, помнили только об оружии и боеприпасах. Он должен сидеть и ждать. Чего ждать? Наверно, только пулю в лоб. Что же, он заслужил это…
Сменили часового. Новый уселся так же, как и предыдущий, бдительно наблюдая за Ковалем. Юзефу очень хочется сказать ему, чтобы не беспокоился: он не будет лишен удовольствия застрелить узника. Приговор ведь может быть только один. В лесу не решают иначе - невиновен или смерть. А что другое могут сделать? Построить тюрьму?..
Юзеф снова уселся, теперь ему казалось, что удобней. Холодно. Засунул руки в карманы, съежился. Смертельно устал, но сон не приходил. Беспрерывно посматривал в сторону маленького костра. Долго советуются…
Мысли его снова возвратились в прошлое. Тогда у Лыковского наступили странные дни. Может, Коваль не сразу отдал себе отчет в этом, но теперь он знал твердо, что все началось с этой истории с Видершталем. Рудольф почти не выходил на улицу, держал себя у них как дома. Его любимым местом была гостиная Лыховского. Юзеф видел его там часто. При этом у него всегда было странное ощущение, будто он смотрит на ядовитую змею. В холодных голубых глазах гестаповца было безграничное презрение ко всем, кто не был немцем. И уверенность, что он может безнаказанно раздавить человека, как червя.
Юзеф предпочитал сидеть один в комнатке наверху. Перед ним проплывали тогда картины пережитого. Особенно часто вспоминался период, когда Антек был еще дома. И более ранний, когда он ходил в школу, а потом учился ремеслу. По улицам носились всегда втроем, и старшие братья опекали самого младшего - Метека. Вспоминалась мать, как она вечно латала и штопала порванные штаны, лечила многочисленные шишки и царапины, и драки с ребятами с кирпичного завода. Те были задиристые, драчливые. Они, жившие неподалеку от речки Любавки, имели свою компанию. Потом эхо сентябрьской войны, начало знакомства с Доротой…
Дальше он не шел в своих воспоминаниях. Не мог перебирать в памяти их совместную жизнь. Что-то его сдерживало.
Тот день он не забудет до конца жизни. Едва вернулся с работы, как в комнату вошла неестественно оживленная Дорота. От нее пахло духами и вином. Взяла его за руку.
- Юзек, идем.
- Куда?
- Вниз.
- Зачем?
- Не спрашивай, а иди. И, умоляю тебя, дорогой, ради нашей любви, молчи. Только улыбайся. Хорошо? Сделаешь так?
Он слушал ее с растущим удивлением. Что, собственно, случилось? Никакого вразумительного ответа он найти не мог. Однако продолжал ей верить и поэтому сказал только:
- Хорошо, если ты так хочешь.
- Дорогой! - Дорота обняла его за шею, поцеловала. - Ну идем. Только помни…
В маленькой комнате, где Лыховский принимал самых важных гостей, находились трое мужчин. На столе бутылка коньяку, рюмки. Прямо против дверей стоял рослый человек в черном мундире. Его лицо закрывала тень от козырька фуражки. Все на нем было безупречно: плотно прилегающий мундир, отлично сшитые брюки, до блеска начищенные сапоги, перчатки. Рядом с ним стоял молодой человек в светлом плаще и охотничьей шапке. Лицо как у бульдога, которого держат на цепи, руки в карманах. Сбоку скромно стоял Рудольф.
В груди у Юзефа похолодело, как тогда на фронте, перед сражением. Он уже понял, что ставка в этой игре - жизнь. Но идет ли речь только о его жизни?
Человек в черном мундире повернулся к Дороте. Та что-то говорит, гестаповец задает короткие вопросы. Она хорошо говорит по-немецки, ни разу не запнулась. В комнату вошел Лыховский, взял в руки бутылку и вопросительно посмотрел на гестаповца. Тот слегка кивнул, лавочник налил коньяк в рюмки. Немец выпил, снова кивок в сторону Дороты. Та снова что-то говорит по-немецки. Молчание. И тут Юзеф почувствовал на себе тяжелый взгляд "черного". Одновременно прозвучал вопрос по-польски:
- Ты ее муж? - Немец говорит спокойно, тихо, но в его голосе чувствуется сила, уверенность в себе.
- Да. - Юзеф сам не узнает своего голоса. Его все больше охватывает страх. Вот сейчас "черный" кивнет - и эти двое…
- У тебя есть брат?
- Есть.
- Коммунист. - Немец вроде бы немного развеселился. - Отец тоже, - добавил он, и его голос вновь звучит холодно, угрожающе.
- Он порвал с ними, - тотчас же вмешивается Дорота. Она взволнована: что-то получается иначе, чем она рассчитывала.
- Мы знаем… Мы все знаем, - гестаповец вновь обращается к Юзефу, - о вашей семье. Скажи ей спасибо, - махнул перчаткой в сторону девушки, - только ей. И слушай ее. Она неглупая женщина.
Гавкнул что-то своим, и те сразу же направились к дверям. Немец с порога еще раз взглянул на Коваля.
- Не будь глупым, - вновь ласково улыбнулся гестаповец. - С ней не пропадешь. Можешь заработать, платим хорошо, а больше всего за коммунистов.
Лыковский выскочил в прихожую, открыл дверь и согнулся в поклоне. Проводив гостей, вернулся в комнату сияющий и радостный.
- Замечательно! - запел он в восторге. - Все прошло очень хорошо. Великолепно! - Дрожащей рукой налил в рюмки, капли коньяка упали на скатерть. - За наше здоровье! Дорогой пан Юзеф, человек живет один раз.
Ему вторило радостное попискивание Дороты. Она радовалась, как ребенок.
- Юзек, ты знаешь, с кем разговаривал? С самим шефом, лично с самим Хольде. Это самый важный… - Она побежала за закусками, поспешно накрыла на стол. Лыховский вытащил бутылки.
- Сам шеф был с нами любезен, - говорил он возбужденно. - Это надо спрыснуть…
- Ты ему понравился! - выкрикивала Дорота. - Я видела.
Юзеф двигался, как во сне. Неестественно улыбался, что-то им отвечал, поднимал рюмку, чокался. Но алкоголь не действовал. В груди по-прежнему был холод. Ему казалось, что это сон, сейчас он проснется - и все исчезнет. До его сознания не доходило то, о чем говорили Дорота и Лыховский. Машинально поднимал рюмку и пил. Дорота в конце концов упилась, что-то бормотала про себя, цеплялась за мебель, пытаясь встать, но не могла. Лыховский тяжело поднялся из-за стола и, шатаясь, вышел в коридор. Юзеф слышал, как он проверяет запоры на дверях. Дорота с минуту искала глазами лестницу, потом перевела взгляд на Юзефа и с трудом пробормотала:
- Юзек, где ты?
- Уже иду…
- Помоги мне.
Когда они остались вдвоем, Юзеф не выдержал:
- Зачем приходил этот, из гестапо?
- Хольде? Не знаешь? За товаром… У него сегодня будет большой улов… А мы поживем… - пьяно пробормотала Дорота.
- Кого будут ловить?
- Э, какой ты нудный! - скривилась она. - Хольде похватает сегодня коммунистов и этих дураков пана Кораба… Большой улов, Юзек… - Видимо, ей понравилось это слово - улов, так как она повторяла его беспрестанно. - Пан Кораб… Тоже мне пан! Завтра получит у Хольде в зад и будет скулить как собака о своей паршивой жизни. Пан адвокат Тройницкий. Улица Шпитальная, восемь… Дурак. Видершталь тоже дурак. Недешево купишь жизнь, идиот. Здорово подставил тех коммунистов. Я сказала шефу, что это твоя заслуга…
Он с ужасом слушал ее и чувствовал, как его охватывает такая ярость, когда бьют только насмерть.
- Юзек!
Дорота стала стаскивать с себя платье. В ее движениях, в ее готовности самки было столько мерзости, что к горлу подступила тошнота. Дорота позвала его, но он не отозвался, позвала еще раз и сразу же захрапела.
Тогда он подошел к окну, распахнул его и стал жадно вдыхать свежий воздух. Вдруг он услышал топот, потом вспыхнул свет карманного фонаря, раздались хриплые звуки команды, солдаты окружили домик, стоявший в глубине двора, послышались удары прикладов в дверь, крики, а потом выстрелы. Кто-то пытался спастись бегством… Где-то еще дальше тоже началась стрельба.
Юзеф пододвинул стул, сел и оперся локтями о подоконник. Так он просидел до самого утра, вслушиваясь в эту страшную ночь. Он видел, как вели арестованных, били их прикладами и палками. А сам терзался сомнениями, не он ли называл их фамилии. Смерть кружилась над крышами домов Мнихова, тянулась за вооруженными людьми. Он тоже помог ей: указал дорогу…
"За коммунистов мы платим дороже", - так заявил главный гестаповец в Мнихове. Плата за каждую голову, а за активистов награда. Например, за отца, за Антека. Таким образом, выходит, что у тебя есть новая "профессия", солидный источник существования…
Когда-то были, но уже словно бы не существовали, вечера при керосиновой лампе. Отец дымил трубкой, а кто-нибудь из его товарищей вслух читал о борьбе, о нуждах рабочих, о доменных печах советских металлургических заводов, о муках узников Березы-Картузской . Было Красное знамя, укрепленное подпольщиками на трубе кирпичного завода, были лозунги на стенах зданий, листовки на рыночной площади…
Была высота, изрытая взрывами, сырая, перемешанная с камнями, глина в окопе и выпуклый шлем на мушке винтовки, штыки, с размаха втыкаемые в серо-зеленые фигуры…
Окровавленные тела в придорожном рву, женщина, несущая на руках мертвого ребенка, ошалелые лошади, топтавшие раненых, разящие огнем пулеметов самолеты с черными крестами, расщепленные доски телег… Трагедия беззащитных.
Земля только для немцев, законы только для немцев, жизнь только для немцев. Для остальных - пуля и смерть в концлагере или за еврейским кладбищем. Заплатили за каждого обреченного, а за коммунистов еще дороже…
Можешь стать распорядителем жизни и смерти, выдать всех, кто когда-то косо посмотрел на тебя, что-то плохое сказал о тебе. Заплатят за каждую голову, им нужна кровь. Жизнью других окупишь последнее место в очереди на дно, выслужишь должность раба, ползающего за начищенным сапогом. За коммунистов платят дороже и расценивают их выдачу как самую большую услугу. Ты уже продал отца и его друзей.
Каждое ее слово было ложью. Сама торгует людьми, а его держит для забавы. А когда надоест, Хольде шевельнет пальцем - и Коваля поставят к стенке. Неужели у него остался только один путь: быть псом, выдрессированным для охоты, псом этой девки со смазливой рожей?..
Он не отходил от окна, словно хотел навсегда запечатлеть в памяти эту страшную ночь, переполненную выстрелами, шумом моторов и грохотом сапог. Он должен ее полностью воспроизвести в памяти, чтобы теперь все точно повторить сидящим у костра людям. Они не имеют права на жалость: за кровь платят только кровью. Юзеф обхватил голову руками и дышал так частой громко, что часовой встал, держа винтовку наизготове. Но арестованный понемногу успокоился…
Моросил дождь, капли скатывались с листьев и падали на землю. Некоторые партизаны просыпались и искали укрытия под ветвями деревьев, другие спали, не обращая внимания на сырость. В костер подбросили хвороста, и он немного разгорелся. Раненый снова застонал, товарищ пытался успокоить его. Юзеф подумал, что разумнее было бы отнести раненого в деревню, поискать фельдшера или хотя бы медсестру. Он не знал, что у костра говорят именно об этом. Ждут связного, так как нельзя идти вслепую. Облава ведь не была случайной. Тот, кто сообщил жандармам о партизанском лагере, мог выдать и все явки…