Метек отвязался от них в самый раз. Крогулец в этот момент входил в ворота. Он успел еще заметить его сгорбленную спину. Почти в это же время по улице протопал немецкий патруль. Три жандарма медленно шли по тротуару. Словно невидимая сила отталкивала людей к стенам домов, освобождая жандармам проход. Метек, низко склонившись над стаканом, размешивал ложкой сахар, а сам провожал взглядом патруль. Потом, уже после операции, он старался вспомнить, о чем думал у окна. Не мог. Помнил только этих немцев. Девушки появились через пару минут. Он не знал ни одной. Они свободно шли и разговаривали между собой, потом свернули в ворота.
Он пил чай маленькими глотками и наблюдал за улицей. Прошел еще один немец… Спешит. Теперь появились штатские. Почему они остановились? Чего здесь ищут? Закуривают. Свои это люди или, может… Вот выходит из ворот Крогулец, идет к рынку. Теперь все внимание на девушек.
- Метек, друг, я серьезно обижусь, - вновь раздался голос Зигмунта. Он протискивался между столиками со стопкой водки в руке. - Выпей со мной.
- Я уже ухожу.
- Подожди.
Девушки уже на улице. Метек встал, наклонился к Чеслику:
- Сейчас вернусь, подожди.
- Куда ты идешь?
- В уборную.
- Хорошо, - успокоился Зигмунт и уселся за столик. - Но только быстро, раз, два…
Метек шел за Суком. Сук ускорил шаг. Возле входа на рынок он обогнал девушек. Таким образом двое будут впереди и двое сзади. Сбоку опять появились жандармы. Метек остановился, закурил, краем глаза наблюдая за немцами. Те о чем-то разговаривали, смеялись. Прошли еще несколько шагов. Все обошлось благополучно. Девушки достигли костела. Сук свернул в сторону, поправил шапку. Это сигнал к возвращению…
Метек возвращался домой со странным чувством. Словно бы пистолет все еще был за брючным ремнем, словно еще жила в нем та минута освобождения от мучительного, хронического страха. В течение этого короткого времени он был солдатом, равноценным противником. Он испытывал чувство благодарности к Рысю за то, что испытал вкус свободы вооруженного человека, а не червя, отчаянно уползающего из-под сапога. Очевидно, что-то осталось на его лице, так как отец остановился на полпути к столу и внимательно посмотрел на него. И тогда Метек не выдержал.
- Папа, я был на боевом задании.
* * *
- Да, - только это и сказал Матеуш Коваль, выслушав бессвязный рассказ сына. Он набивал трубку пахучим самосадом, набивал медленно, тщательно, словно ему было жаль каждой крошки табака.
- Папа, еще одно. - Метек уже овладел собой, теперь он смотрел куда-то в сторону, словно еще раз обдумывал то, что собирался сказать отцу.
- Слушаю тебя, сынок.
- Меня спрашивали.
- О чем?
- О… о нашей семье.
- Да? - изобразил удивление Матеуш, так как уже понял, о чем пойдет речь.
- Не коммунисты ли мы, - выдавил наконец Метек. Труднее всего ему было сказать именно это. Но молчать он уже не мог. Он видел перед собой этот взгляд отца, встречающий каждое его позднее возвращение домой или провожающий его из дома, когда он уходил раньше, чем обычно.
- И что ты сказал?
- Сказал… Сказал, как было. И как теперь.
- А как теперь?
- Ну, отец ведет домашние дела, а в партии не состоял. Юзеф был на войне, его ранили. Теперь… Теперь не знаю, что делает кроме работы в мастерских. Гитлера ненавидит и желает фашистам всего самого худшего. Обо мне знают сами. И о сентябре тридцать девятого года тоже. Принял присягу, что буду солдатом.
- А Антек?
Метек как-то сжался и тяжело вздохнул. Он хотел, чтобы об Антеке они не вспоминали. Однако отец спрашивает, и нужно ответить.
- Я сказал, что ушел и нет от него вестей.
- А спрашивали, куда ушел?
- Спрашивали.
- Сказал, что пошел на восток?
- Да. И что не знаю, где он.
- А теперь что тебя угнетает? Я знаю. - Отец уже решился: если уж начали этот разговор, должны докончить. - Ты думаешь о собственном брате как о предателе.
- Не думаю.
- Думаешь, только не знаешь, верить или нет, ибо вокруг тебя говорят, что да.
- Наш сержант не говорит.
- Действительно?
- Говорит только о борьбе.
- Но ты читаешь газеты.
- Читаю и знаю, что Советы воюют с Гитлером, так как он на них напал. Что вы постоянно здесь в доме говорили? Советы освободят народ, будет революция, социалистическая власть. И что?
Метек внезапно умолк, будучи не в силах говорить дальше, он посмотрел на опущенную голову отца, и ему стало жалко старика. Он не умел высказать эту жалость словами. Дома они не привыкли жалеть друг друга, сентиментальничать. Но теперь он должен был что-то сказать.
- Папа, я не против Антека. Он ведь хочет, чтобы было все хорошо, только немного запутался.
- Кто знает, - ответил старый Матеуш, раскурил трубку и стал попыхивать ею. - Гитлер уничтожает нас, а мы все еще между собой цапаемся.
- Я этого ничего не знаю. - Метеку не понравился поучительный тон отца. - Армия не занимается политикой. А сказал я все это потому, что ты хотел знать, где я и что делаю.
- Хотел.
- Я принял присягу, что буду сражаться.
- А после войны?
- Что после войны?
- Ну когда уже не надо будет воевать?
- Умные люди придумают умные законы. А тем, кто боролся, наверняка откроют дорогу в жизнь.
- Пусть будет так, если ты в это веришь. Но об одном ты забыл. Впрочем, может, в этом твоем войске предпочитают этого не помнить.
- Чего?
- Кто первый предостерегал от Гитлера и призывал к бдительности? Не правительство, ибо господа имели свои расчеты.
- Кто предостерегал?
- Коммунисты, сынок. Уже забыл, как шли в Испанию, чтобы остановить там фашистов, задушить войну? Гитлер погибнет на востоке, там обломает себе зубы и лишится силы.
- Кто знает. До Москвы только один шаг.
- Того шага уже не сделают. Не возьмут Москву.
- Посмотрим.
- Не дождутся фрицы этого. - В голосе отца было, как показалось Метеку, больше упрямства, чем убеждения.
Он не хотел уже продолжать этот разговор. Разговор, начавшийся так дружески, под влиянием радости, переполнявшей его при одном воспоминании о пистолете, спрятанном под курткой, об испытанном им ощущении свободы, и окончившийся так плохо. Хотя рано или поздно они должны были объясниться. Он не мог носить в себе эту тяжесть. И проклинал в душе политику, которая может так разделить семью. А ведь могли бы бороться вместе и в согласии.
2
Раздалась длинная автоматная очередь. И сразу же послышался топот подкованных сапог, гортанные, хриплые голоса. Жандармы… Матеуш Коваль оторвался от окна и медленно подошел к столу. Руки у него дрожали, когда он набивал табаком трубку. Стреляли почти под окном, для устрашения. В последнее время гитлеровцы предпочитают стрелять, а не говорить. Москва нарушила их покой. Город, который им был виден в бинокль, теперь стал для них таким далеким. Жандармы нервничают, стреляют даже по теням. Замолк и громкоговоритель на рынке, целое лето и осень кричавший о немецких победах. Теперь они "в соответствии с разработанным планом" сокращают линию фронта. Но все знают о солдатах, замерзших на дорогах отступления, о брошенных в снегу орудиях, автомашинах, снаряжении, оружии…
Тихо в доме… Метек еще в мастерской - они делают мебель для бургомистра, и мастер все время торопит. Старый Матеуш подбросил в печь торф (правда от него больше дыма, чем тепла: сырой), наклонился к огню, сидит попыхивает трубкой. Кто-то вошел в сени, шаркает неуверенно ботинками. Постучал, дождался приглашения и вошел. Товарищ Худой - токарь Ласковский. У него спокойное лицо, но пришел он вопреки договоренности - домой друг к другу не ходить.
- Приветствую вас. - Ласковский сел, достал сигареты. - Бросьте вашу трубку, от этого самосада сам черт убежит.
- Я привык. Махорка смягчается в чубуке.
- А я предпочитаю сигареты.
Матеуш ждал начала серьезного разговора: ведь не пришел же Ласковский поговорить о табаке.
- Завтра надо собрать руководителей пятерок, - сказал наконец токарь.
- Что-нибудь случилось?
- Приехал один товарищ из руководства. Коваль молчал. Что надо, Худой сам скажет.
- Ну, дорогой товарищ, ждет нас большая работа. Будет у нас партия.
Коваль вздрогнул, трубка стукнулась о стол.
- Что ты на меня так смотришь? - улыбнулся токарь. - Нужно создавать партию.
- И это будем делать мы?
- Да. А называется она - Польская рабочая партия. Связной привез сообщение, что руководство нашего Рабоче-крестьянского объединения решило войти в Польскую рабочую партию. - Он полез за пазуху и вынул в несколько раз сложенную бумажку. - Воззвание. Почитай сегодня, а завтра расскажешь о нем людям на собрании. Потом к тебе придут. Запомни пароль.
- А ты?
- Вроде бы ты старый конспиратор, - улыбнулся Худой, - а спрашиваешь о таких вещах… Перехожу на другую работу.
- Но я не знаю… - начал Коваль.
- Чего?
- Как мне…
- Я сказал о тебе, и товарищи согласились. Мне уже пора.
- До встречи. - Коваль проводил товарища до двери, пожал ему руку. Какое-то время прислушивался к шагам удалявшегося Худого, потом спрятал воззвание в тайнике под потолком и вернулся к своим домашним делам. Подождал, когда Метек возвратится домой, поужинает и ляжет спать. Только тогда он вытащил бумагу, нацепил на нос очки и придвинулся ближе к карбидной лампе.
"…К рабочим, крестьянам и интеллигенции. Ко всем польским патриотам…"
"Пишут обо всем, что произошло, хорошо пишут, но как-то странно", - подумал он. Вздохнул и начал перечитывать еще раз, все с самого начала…
А потом вспомнился ему летний день сорокового года. Человек явился после полудня. Уверенно, спокойно шел улочкой, словно бы каждый день ходил здесь. Слегка ссутулившийся, в потертом пиджаке, старых брюках, он напоминал рабочего, возвращающегося домой после долгих часов изнурительной работы. Лишь позднее Коваль заметил, что у этого с виду неприметного человека быстрые, живые глаза. Человек толкнул калитку, Матеуш выпрямился, отложил в сторону мотыгу. Пришелец дотронулся рукой до шапки и произнес какое-то приветствие.
- Добрый день, - ответил Коваль.
- Вы, кажется, продаете висячие замки?
- Только маленькие, для сундучков. - Коваль сказал эти слова машинально, по старой привычке. И сразу поймал себя на том, что сегодня они ничего не значат. Теперь действительно он подрабатывал слесарным делом и продавал людям всякую мелочь.
- Я хотел бы поговорить в доме. - Незнакомый человек незаметно оглянулся.
- Можно и в доме, - согласился Коваль. На их маленькой улочке незнакомый человек может возбудить любопытство.
- Точно помните, - улыбнулся пришелец, когда они уже вошли на кухню. Здесь он расслабился. Тяжело опустился на лавку, вытащил из кармана кисет и начал скручивать цигарку.
- Что помню?
- Пароль.
- Так вы не за замком? - Коваль внимательно оглядел пришельца. Было в нем что-то знакомое, может, эти движения, когда он скручивал цигарку, может, этот быстрый, проницательный взгляд.
- Я был уже у вас.
- Когда? Я что-то не припомню…
- С Хромым… Мы еще переночевали у вас. Кажется, в тридцать третьем. Я тогда вышел из тюрьмы.
- Давние времена, - вздохнул Коваль. Незнакомец одновременно интересовал и вызывал у него беспокойство.
- Антек где сейчас скитается?
- Откуда мне знать?! Ушел, когда фронт приближался, и нет вестей.
- На восток?
- Может быть…
- Юзек здесь живет?
- Здесь, в Мнихове.
Незнакомца, кажется, не обижали лаконичные ответы Коваля. Он медленно затягивался дымом и неторопливо говорил:
- Как-то мы говорили о вас. И один товарищ сказал, что стоило бы проведать Ковалей. - Последнюю фразу он произнес таким тоном, будто ждал ответа на вопрос. Но старый Матеуш потягивал трубочку и молчал. - Вот я и приехал.
- Всегда рад гостям.
- Я сюда к вам не в гости приехал.
- Да?
- Да. Что это вы так насторожились?
- Если не в гости, то, наверное, по делам.
- Да.
- Так что вы там с этими товарищами решили?
Незнакомец коротко ответил, что намереваются восстановить оборвавшиеся связи. Война разбросала людей: многие скитаются по свету, другие были вынуждены сменить место жительства.
- Зачем?
- Нужно подумать о будущем. Война затянулась надолго, - ответил связной. - Нужно подумать об организации. От наших вздохов Гитлеру хуже не будет.
- А что это будет? Партия?
- Нет.
- Почему?
- Вы ведь знаете: мы же не можем создать ее сами. Все спрашивают, - вздохнул Худой, - но нельзя нам самим начинать. Однако и ждать тоже нельзя. В конце концов мы сошлись на одном: нужно кое-что знать друг о друге, помогать один другому, изучать создавшуюся обстановку. Неплохо было бы хоть чем-то насолить немцам. А придет время больших дел - организация тогда пригодится.
- А когда придет это время? О чем здесь вообще говорить?
Старому Ковалю самому не раз хотелось поговорить со знакомыми. Но о чем говорить? Что им сказать? Что сами должны начинать? А сколько их должно быть? Коваль один партию не создаст. А как говорить о Советах? Хорошо - мало кто будет слушать, плохо - сам не хотел. Лучше держать язык за зубами.
- Так что же мы смотрим друг на друга, будто не верим, что нам удастся что-нибудь сделать?
- Начать борьбу с Гитлером? - зло усмехнулся Коваль.
- Сегодня, может быть, нет, но когда-нибудь…
- А пока Гитлер побеждает.
- Пока. Правильно говорите, что только пока.
- Вы что-нибудь знаете? - насторожился Матеуш.
- Еще нет. Но уже ясно одно: каким бы сильным он ни казался сегодня, все равно будет разбит. Трудно идти против всех.
- Как это против всех? Советы сидят спокойно.
- Я знаю одно, - прервал Коваля незнакомец, - огонь с водой не примиришь. Гитлер у себя начал с коммунистов. А помните процесс Димитрова? Рано или поздно, но фашисты нападут на Советский Союз и в конце концов сломают себе шею. И мы внесем в это дело свою лепту. Я уговариваю вас не за печкой сидеть. Мы не можем позволить, чтобы нас резали, как баранов. А когда люди увидят нас в действии, они пойдут за нами.
- Ну хорошо, - примирительно сказал Коваль, - но я ведь уже немолодой…
- Вы знаете людей, они уважают вас. Можете с ними поговорить. И у вас есть сыновья.
Глупо как-то получилось, что о сыновьях он ничего не сказал. Зато быстро назвал других, с которыми можно попробовать поговорить: с молодым Рулкой, Козой с кирпичного завода, Кужидлой, Ключеками, Здихом Бонком, с Косем. Для начала хватит…
- Хватит, - согласился незнакомец. - Подберите первую пятерку.
- Сам?
- Нет, у нас тут есть надежный товарищ, попробуйте вместе.
* * *
Метека он не остерегался, хотя теперь к нему время от времени заходили люди, приносили газеты, он сам тоже уходил по делам. Работы прибавлялось все больше. Первые две пятерки разрослись, образовалась третья. Матеуш хотел создать еще одну - на кирпичном заводе. Коза обещал подобрать надежных ребят из предместья. Там жандармы бывают редко, и молодежь чувствует себя относительно свободно. Еще до войны здесь действовали и социалисты и коммунисты.
- Ну а деревня? - напирал товарищ из округа. Он приехал вскоре после их вступления в ППР . - Что у вас есть в деревне?
- Мы еще в городе слабы, - бурчал недовольный Матеуш.
- Вот именно поэтому вам нужна деревня. Мы должны начинать борьбу. Но как начинать партизанские действия без опоры в деревне?
- А как добраться до деревни-то? - разнервничался Матеуш.
- Помню, в давние времена было здесь несколько радикальных крестьянских деятелей. Или в Домбровке, или в Скорохове.
- А захотят ли они говорить с "наемными слугами России"?
- Что, малюют уже и у вас?
- Вчера… в трех местах.
- Кто?
- Эмиссары лондонского правительства… Старый Коваль, разумеется, не сказал всего, что знал.
Надписи увидел утром. Одна чернела на стене возле склада Рутковского: "ППР - наемные слуги России". Очевидно, писали в спешке, так как капли, стекавшие с кисти, запачкали стену. Коваль остановился на минуту, хотел выругаться, но, увидев возле себя людей, отвернулся и с подчеркнуто равнодушным видом пошел дальше. Весь день был испорчен, работа валилась из рук. Взять хотя бы его самого… Получил ли он от партии хотя бы грош? Разве он работает в партии ради денег? Его главная цель - борьба с Гитлером. Так почему же они пишут такую чушь? Потом он решил: надписи наверняка сделали немцы, чтобы ввести в заблуждение людей. Это его немного успокоило. И лишь вечером…
Вечером он пошел за дровами в сарай и увидел, что валявшийся в углу разный хлам лежит как-то иначе. А потом заметил измазанное краской ведерко с торчавшей из него кистью. С минуту он стоял, пораженный догадкой, потом повернулся и пошел в дом.
Вскоре примчался Метек. Умылся, схватил ведро и побежал за водой. Возвратился быстро, заглянул в кастрюлю, налил себе слегка теплого супа.
- Ешь не спеша, - сказал отец.
- Мне некогда.
- Что, сегодня опять будешь малевать?
Метек опустил ложку и некоторое время сидел, наклонившись над тарелкой, потом выпрямился и посмотрел на отца.
- А ты видел?
- Видел. Ты бы еще мог дописать: Ковали - коммунисты.
- Не мог.
- Почему?
- Ведь я не коммунист. - Таким тоном сын с ним еще не разговаривал. Взгляд у него был гордый. - Писал потому, что вы хотите помогать Советам!
- О ком ты говоришь?
- Я ведь не слепой. Прекрасно вижу, что ты взялся за конспирацию.
- Нынче каждый должен что-то делать. Вот ты можешь вызывающе держать себя с отцом. А скажи-ка мне правду: ты хоть раз в этом своем "войске" стрелял в немца?
- Ты тоже не стрелял.
- Но зато я начну раньше, чем ты.
Поговорили они тогда довольно резко.
- Малюют, - гневно говорил товарищ, приехавший из округа. - Те же самые, которые перед войной гноили нас в тюрьмах.
"Да, - думал Коваль, - если бы, к примеру, писал такой господский прихвостень, как Коздронь, то черт с ним, с подлецом. Но как назвать такого, как Метек? Наемный слуга буржуазии? Чепуха…"
- Не обращайте на это внимания, товарищ Коваль. Продолжайте делать свое дело. Нам необходимо начать партизанские действия, борьбу.
Борьба… Матеуш хорошо знал, что другого пути нет. Если он начнет колебаться, его сочтут трусом. Кроме того, старый Коваль чувствовал себя виноватым перед Антеком. Старший сын столько пережил и имел право думать, что его семья в трудную минуту будет рядом с ним. Но как убедишь чужих, если не можешь убедить своих? Он, Матеуш, не углядел за сыновьями. Оставалась только надежда, что когда-нибудь все же наступит согласие и брат не станет проклинать брата. Да, пока только надежда…