В центре повести образы двух солдат, двух закадычных друзей - Валерия Климова и Геннадия Карпухина. Не просто складываются их первые армейские шаги. Командиры, товарищи помогают им обрести верную дорогу. Друзья становятся умелыми танкистами. Далее их служба протекает за рубежом родной страны, в Северной группе войск. В книге ярко показана большая дружба советских солдат с воинами братского Войска Польского, с трудящимися ПНР.
Содержание:
Часть первая - Рождение династии 1
Часть вторая - Впереди пограничных застав 14
Примечания 37
Побратимы
Повесть
Часть первая
Рождение династии
1
На старом, утрамбованном солдатскими сапогами плацу, запорошенном тополиным пухом, торжественная тишина. Все - как в цветном широкоформатном фильме. Буйная зелень. Яркие солнечные брызги. Да что там брызги! Кусочки солнца вместо пуговиц прилепились к солдатским мундирам. Голоса тонут в дрожащем июньском мареве.
- Я, гражданин Союза Советских…
Сколько раз ты слышал эти слова, старый, утрамбованный солдатскими сапогами плац! Мой отец (впрочем, тогда он еще вовсе не был моим отцом, он стал им позже, когда вернулся с войны) в сорок первом тоже начинал свою службу в этом городе. Может, и он принимал присягу на этом плацу?.. Белая тополиная заметь над нашими головами. Брызжет жаром июньское солнце. Ну конечно, он тоже здесь начинал службу. Где же еще? Других казарм вроде бы нет в городе… А день-то нынче - красотища! Теплынь… Стрижи маленькими черными точками сверлят голубизну над головой. А тополиный пух словно снег под Новый год…
- Рядовой Климов!
- Тебя, - шепчет Генка Карпухин. - Иди…
… Во вторник в нашей многотиражной солдатской газете на первой странице, под передовой, напечатают мою заметку о принятии присяги. В ней будет все так, как я напишу сегодня. Редакторы сохранят даже "тополиную заметь" и "кусочки солнца". Только в самом начале будет вставлена фраза: "Этот день нам запомнится на всю жизнь". Черт возьми, надо бы самому догадаться написать так, ведь что ни говори, действительно запомнится на всю жизнь.
- … Принимаю присягу и торжественно клянусь!
Все слова я давно заучил наизусть, и эта папка с текстом присяги мне, собственно, не нужна. Однако ритуал, ничего не поделаешь.
- … то пусть меня постигнет суровая кара…
Интересно, кто сочинил присягу? Большой, видно, мудрец. Вроде бы и просто все, а за душу хватает. Дочитываю до конца. Ставлю подпись в графе против своей фамилии (пот, проклятущий, глаза разъедает!) и становлюсь в строй.
А над плацем, из конца в конец, звенит:
- Клянусь!
- Клянусь!
2
После обеда Генка отводит меня в сторону и загадочно ухмыляется… Нет, видели бы вы только, как он ухмыляется! Вся его широкая, рыжая, в веснушках, "физика" расплывается в такой улыбке, что можно подумать: парень выиграл по лотерее… Ухмыляясь, спрашивает:
- Ну, как!
- Ты о чем?
- Вот чудило! Праздник же у нас нынче. Сам ротный сказал.
- А ты не согласен?
- Слухай, Валерка, ей-богу, нельзя же быть бестолковым. Сказал же ротный: день принятая присяги - солдатский праздник.
- Короче…
- По заветам отцов, праздники уважать надо. У меня кое-что припрятано на такой случай. Отметим?
- Водка, что ли?
- Валера, ты делаешь успехи. Только насчет водки - зря. Карпухин и в самое трудное время не брал в рот водки. Коньяк! Пусть какой угодно, пусть арзамасскокрыжопольского розлива, но чтоб со звездочками… И у меня, друг, есть бутылочка.
- С ума сошел…
- Боишься? Понимаю. Милый, солдат самый находчивый в мире человек. Никто и не догадается. Что мы, после отбоя не сможем?
- В постели?
- А почему нет?
- Под одеялом?
- Я тебя люблю, Валерий Климов. За острый ум. За сметку и за находчивость. Большим человеком можешь стать.
Вышел из столовой старшина. Мне показалось, что он особенно пристально смотрит в нашу сторону.
- Становись! - гулким басом скомандовал он.
Мы бросились в строй.
- Каков будет ответ высокой договаривающейся стороны? - шепотом спросил Генка, предварительно толкнув своим острым локтем под ребро.
Мое отношение к выпивке Генка знал. Но, черт возьми, как все вышло, не знаю, наверно, я побоялся, что он и в самом деле заподозрит меня в трусости.
- Ладно. Согласен…
- Эх, брат, хорошо на свете жить человеку, если он имеет дело не с мальчиком, а с мужем. С рыцарем, как говорят, без страха и упрека.
Старшина Альхимович поравнялся с нашей шеренгой, взмахнул рукой и отрывисто пробасил:
- Климов, Карпухин! Отставить разговорчики! Забыли, где находитесь?
- Да что вы, товарищ старшина, разве ж можно забыть… - начал было по привычке Генка, но, встретившись со старшиной взглядом, осекся.
- То-то же. - Альхимович быстро зашагал в голову ротной колонны.
- Антропов, запевай! - донеслась до нас новая команда.
А для тебя, родная,
Есть почта полевая…
Других песен мы пока не знали. Только эту, одну-единственную. Но получалась она у нас здорово. Солдаты, в поход!
3
На другой день… Эх, лучше бы его не было, другого дня! Сначала командир отделения - сержант Каменев. Потом командир взвода - лейтенант Астафьев. Следующая ступень - ротный. И в довершение ко всему привели нас в кабинет к комбату.
- Ну-с-с, рассказывайте, голубчики…
А что тут рассказывать?.. Тут впору со стыда провалиться сквозь землю - и дело с концом. А с Генки как с гуся вода.
- Слухай, Валера, знаешь последнее слово медицинской науки относительно нервной системы? - взялся он за свое по дороге к комбату.
- Пошел ты со своей системой…
- Ну зачем же так, мальчик? Нервные клетки, они, брат, того, не восстанавливаются. Что сегодня растратишь - то ушло. Наука авторитетно свидетельствует - не я выдумал. Так что брось расстраиваться. Как говорят, три к носу.
Честное слово, хотелось развернуться - да по его рыжей физиономии. За балагурство - не за вчерашнее. За вчерашнее меня самого бы кто стукнул, легче бы стало.
… После поверки мы украдкой улизнули на улицу. И под звездами, под тополями в белом пуху, на скамейке солдатской курилки, прямо из горлышка… Уф, какая пакость! А Генка… Ох, этот Генка!
- Милый, ты слышал притчу про отца и сына?
- И про святого духа?
- Нет, кроме шуток. Слухай. Провожал отец родимое дитя в большой город. И наказывал: "А пуще всего, сын, остерегайся непьющего - либо больной, либо сволочь". Уловил? И опять же смелость нужна солдату. Алексей Стуриков чем обессмертил свое имя? Смелостью! Вот уж истинно храбрый был солдат. Не нам с тобой чета.
Понимал ведь, что глупость городит. Стурикова-то к чему приплел? Хотел крикнуть, чтобы Стурикова не трогал. Стуриков - герой, а не выпивоха-полуночник. Хотел… Да видно, бес не велел… А-а, будь что будет, только бы твоей, Карпухин, болтовни про отца и сына век не слыхать. Выхватил у него бутылку и проглотил сразу, затаив дыхание, как на огневом рубеже, глотков десять противной, пахнущей черт знает чем отравы. И закружились фонари на столбах, расплылись черно-желтыми пятнами.
- С праздником тебя, солдат Климов, - сказал Генка, отбирая у меня бутылку. - С началом службы…
Генку, что называется, понесло.
- Эх, Валерка, друг закадычный. Служба-то у нас вся впереди. Слухай, по рукам, а? Остаемся, как договорились, на всю жизнь в армии? Срочную отслужим и в училище. А? До маршалов! Бронетанковых войск! Разрешите обратиться, товарищ маршал бронетанковых войск?
- Иди-ка ты, маршал… Алкаши мы, а не солдаты…
- Слухай, Валерка, - продолжал заливаться Карпухин, не обращая никакого внимания на мои "колючки", - как думаешь, кем бы теперь Стуриков был? Генералом - не меньше. А уж полковником - точно…
- Ты Стурикова-то не тронь. Не тронь, понял?
- Это почему? Стуриков тоже был солдатом…
Мне бы посидеть часок-другой в курилке, может, даже вздремнуть под Генкины речи, авось хмель-то и выветрился бы. Но я пошел в казарму. Пошел… Это ведь теперь так можно сказать - "пошел". Проманеврировал… С одного фланга на другой, пока шел, заносило. Вместе с Генкой, понятно, потому что он старался поддерживать меня по законам войскового товарищества. Вот так в состоянии маневра мы и ввалились в казарму. И тут нас встретил еще не успевший уйти домой старшина Альхимович. Мы разбудили всю роту. Вернее, разбудил я.
Старшина что-то говорил нам обоим. А я, не обращая внимания на его слова, все пытался у него выяснить, кто сочинил текст военной присяги. Впрочем, ничего этого, признаться, я не помню. Утром узнал от Генки, от ребят. Провалиться бы на месте!..
- Ну-с, рассказывайте, голубчики… Что ж тут рассказывать?
- Нечего, выходит, и сказать? Тогда подумайте. Даю вам обоим время на раздумье. Десять суток на двоих. На первый, как говорится, случай. Ясно?
Куда ясней!
Вот так на втором месяце службы, ровно на другой день после принятия присяги, рядовые Валерий Климов и Геннадий Карпухин, оба комсомольцы, к слову сказать, со среднетехническим образованием, были подвергнуты, выражаясь языком официальной бумаги, выписанной по этому случаю штабным писарем, аресту на пять суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте.
4
Мы оба мечтали о море. С детства, Волга с годами становилась для нас узкой и мелкой, что ли? Словом, после восьмилетки двух решений не было - море. Да, я совсем забыл рассказать о главном - о том, как и где мы познакомились с Генкой. В том-то и дело, что мы нигде не знакомились. И нам не нужно было этого делать. Мы жили в одном доме.
До войны еще, как только этот дом построили, в одну из квартир въехали будущие дедушка и бабушка Березины со своей единственной дочерью Лилей, моей будущей мамой. Им дали одну комнату. А две комнаты достались многодетной семье слесаря-водопроводчика Алексея Ивановича Карпухина. Карпухины - отец, мать, трое ребят, рыжих-прерыжих, словно облитых от макушки до пяток киноварью пополам с охрой. Генки тогда еще у них не было. Он родился в одном году со мной.
Старший Генкин брат, Николай, погиб на фронте, остальные поразъехались уже после войны: один по вербовке - на север, другой - на целину подался, не в Казахстан, а на нашу, заволжскую. Оба обзавелись там семьями и жили, по словам Алексея Ивановича, дай бог каждому.
Моя будущая мать училась вместе со старшим Карпухиным, и, когда я подрос, Генка под большим секретом рассказал мне услышанное от родителей, что его брата и мою мать дразнили во дворе женихом и невестой. Николай не вернулся с фронта, он погиб в конце апреля сорок пятого. Вскоре после войны мать вышла замуж за боевого товарища Генкиного брата - Ивана Климова, моего теперешнего отца. Они вместе воевали, в одном танке. Коля Карпухин умер от раны на руках отца. Об этом я узнал еще в детстве от родителей. Да и всю историю дружбы моей матери с Генкиным братом я тоже знал без Генкиных секретов. У нас в семье Николая Карпухина вспоминали часто, и среди разных фотокарточек в семейном альбоме хранилась и его маленькая фотография с надписью: "На добрую память Л. Б. от старшего сержанта Н. К. Действующая армия, г. Люблин. Польша, июль 1944 г.". Точно такая же фотография, только увеличенная, висела в рамке под стеклом в комнате у Карпухиных.
Так что мы с Генкой, как только научились ползать по комнате, стали встречаться, а потом и дружить. Вместе росли, вместе учились. Играли в одни игры, купались в одной реке, ели одно мороженое на двоих. Да что там мороженое - у нас, как пошли в школу, портфель и учебники были на двоих. И уроки готовили вместе, на кухне, в густом чаду от подгоравшего всякий раз маргарина, на котором наши матери, по очереди, жарили нам к чаю румяные, хрустящие хлебные ломтики.
После восьмилетки у нас двух решений не было. Нечего ждать, когда окончим среднюю школу, лучше поступим в техникум. В морской! Пусть по какому угодно профилю, но непременно в морской.
Между прочим, у Генки была возможность идти по музыкальной части. Он с первого класса начал учиться играть на скрипке, и родители надеялись, что по окончании музыкальной школы он пойдет в музучилище, после которого для него была бы открыта дорога в консерваторию или любой другой музыкальный вуз. Уж очень они почему-то хотели, чтобы Генка стал артистом.
Играл Генка, как я теперь понимаю, неплохо. Но тогда меня злило его увлечение. Скрипит и скрипит свои "диезы". Уж пора бы на улицу, глядишь, удалось бы проскочить бесплатно на дневной сеанс в "Волну", а он все вытягивает смычком из своей скрипучки пронзительные гаммы.
К моей радости, по окончании восьмилетки Генка сразу разрушил все родительские надежды насчет будущей артистической карьеры, и мы подали заявления в мореходку. Но… Вот так всю жизнь, наверное, и будет - всякий раз на пути к хорошему, задуманному становится это "но". Простудился я, схватил воспаление легких. Почти месяц - в разгар лета! - провалялся в больнице. И в мореходку мы не попали. Подали заявления в речной. Утешало то, что, если после речного распределят на Волгу, считай - попали на море. На Волге свои моря чуть ли не от истоков и до самого Волгограда.
С поступлением в техникум Генка и вовсе забросил музыкальные уроки, чему я несказанно обрадовался. А на последнем курсе, когда и диплом, и экзамены были на носу, вдруг опять взялся за скрипку. Стал пропадать по вечерам. Обиднее всего было, что мне ни слова не говорил о том, куда уходит.
Узнал я об этом месяца два-три спустя. Платили мы комсомольские взносы. Принимала их наша же однокурсница, Наташка Суркова, секретарь первичной организации. Для меня уплата взносов была сладостной мукой. Эх, Наталья, Наталья, неужели трудно догадаться? Выходит, трудно. Не посмотрит даже. А ведь прием взносов не формальный акт, товарищ секретарь. С комсомольцем и поговорить не грех. Разве не нужно организации знать, чем живет комсомолец? О чем он думает? Черствый ты человек, секретарь. Только и умеешь гривенники считать. Да и я, к слову сказать, тоже хорош гусь. Мог бы и сам разговор затеять. Но где там, язык к нёбу будто прилипает…
А она… Молча билет взяла, молча и возвратила. Ну и сухарь ты, Наталья. Невероятнейший сухарь.
Для Карпухина-то слова у нее нашлись. Поставив штамп в Генкином билете, Суркова сказала:
- Постой, Геночка…
У Генки улыбка до ушей, а меня будто током дернуло.
- Ты почему же с приработка не платишь?
- Почему? Не спрашивала, а сам не догадался…
- Не догадался! Устав знаешь? Вот вызовем на бюро… Говори, сколько получил? В ведомости распишешься, а в билете отмечу в будущем месяце.
Когда мы вышли от Сурковой, Карпухин дал волю своим чувствам.
- И такая тебе может нравиться?
- Откуда ты взял, что она мне нравится?
- Не темни, Климов. Давно слышу твои вздохи.
- Ну вот еще!
- Существо симпатичное, это верно. Но ехида и колючка. Другой такой, всю Волгу пройди, не сыщешь. Про приработок пронюхала, так скажи как надо, а не подковыривай.
- Сам должен был сказать. Все скрытничаешь? Даже мне ни слова, ни полслова. Друг называется!
- Да ладно, не ной. Никакого приработка нету. Ни копейки не получил. За здорово живешь играю, не за деньги.
Так я узнал, что Генка, поддавшись уговору какого-то тапера, уже почти два месяца играет по три вечера в неделю на танцплощадке в Струковском саду. Потом (уж не знаю почему, расспрашивать я не стал, а сам он, видимо, не посчитал нужным об этом рассказывать) Генка перестал ходить в Струковский сад. Впрочем, может, пока мы были на практике, тапер нашел другого скрипача в оркестр? Может быть, и так.
Распределили нас в "Волготанкер". Чего греха таить, хотелось пойти на пассажирские. А попали на обычные самоходные баржи с четырехзначными номерами. Ну да ладно: все равно не сегодня-завтра получать приписные свидетельства. А там и на службу.
Готовились мы с Генкой к флотской службе и уж подумывали над тем, не обзавестись ли заблаговременно соответственной татуировкой, благо на моей самоходке кок был отменным спецем по этому делу. Фирма гарантировала: безболезненно и навечно! И всяческих изречений от "нет счастья в жизни" до "не забуду мать родную", всяческих образцов шрифтов и рисунков было собрано в рундучке у кока превеликое множество. И скорее всего, мы все-таки выбрали бы что-нибудь подходящее, да повестки нам пришли не осенью, как мы рассчитывали, а весной. Согласно новому закону, призыв на действительную службу стал производиться два раза в год. В военкомате сказали, что для солдат весеннего призыва не исключена возможность отправки за границу, в одну из Групп войск…
Ни на какую Группу мы, понятно, не рассчитывали. Пусть солдаты рассчитывают. Мы же, речные волки, уж наверняка на флот угодим. На гражданке моря не понюхали, теперь-то повезет.
Но вот штука какая - на флот мы не попали. Как судовых механиков нас определили в танкисты. Так что с мечтой о тельняшке, якорях, бескозырках, клотиках и шканцах пришлось расстаться.
- Будете механиками-водителями, - напутствовал нас военком.
Вот тебе и море-океан! Тоже войска! А отец обрадовался, узнав о нашей будущей специальности.
- Серьезный, ребята, род войск - танки. Очень серьезный, - поучал он. - Не забывайте, что среди танкистов уже были и Карпухин, и Климов.
- Да что вы, дядь Вань, неужто забудем? - заверял Генка. - Теперь следите за прессой, за теленовостями. Думаю, не пропустят братья-журналисты момент рождения танковой династии Карпухиных и Климовых.
5
Спустя неделю несколько десятков остриженных наголо парней - вчерашних пахарей и шахтеров, речников и сталеваров, слесарей и бог весть еще каких "вчерашних", собравшихся из разных уголков страны, вдоволь напарившихся в гарнизонной бане, - еще не строем, но уже и не толпой ввалились в солдатскую казарму. Среди новобранцев были два юнца, ничем, собственно, не выделявшиеся из всей группы. Разве только бросался в глаза мягкий серый чемодан на "молнии" в руках одного, да черный лакированный, как палехская шкатулка, футляр, в котором покоилась скрипка, - в руках другого. Чемодан, как и все до сих пор, был один на двоих.