- Добровольно, выходит? Прошу документы. Паспорт, свидетельство об окончании медицинского учебного заведения. Напишите заявление: "Прошу зачислить добровольцем в Красную Армию…" О себе немножко. Где живете, где работаете.
Все так просто. А перед Надей будто возник барьер, ни перепрыгнуть, ни подлезть под него. Она начала сбивчиво объяснять, как во время переправы через Волгу налетели немецкие самолеты, в баржу попала бомба, все вещи, а вместе с ними и документы смыло волной.
- Ничего не убереглось? - сочувственно спросил капитан.
Надя пожала плечами, машинально сунула руку в карман платья. Под пальцами хрустнула бумажка. Как она забыла? Это же справка из сельсовета о том, что фельдшер села Дубовки Ильина Н. М. командируется в Воронеж на недельные курсы. И печать, и подпись председателя. В этом платье она и ездила тогда.
- Вот, - обрадованная находкой, подала бумажку.
Капитан внимательно прочитал справку, испытующе поглядел на молодую женщину.
- Почему вы раньше не пошли на военную службу? Имею в виду, до оккупации.
- Раньше? Не могла.
- Все-таки, этого маловато, - капитан возвратил справку и, заметив огорчение в ее глазах, добавил: - Идите в военный госпиталь, там не хватает медперсонала. Я позвоню, предупрежу командование.
Надя отрицательно покачала головой и вышла на улицу. Опять ее подхватила сутолока прифронтового города, в котором она чувствовала себя неприкаянной и, как оказалось, никому не нужной. Видимо, ничего не оставалось делать, как ехать к тетке. Может, там удастся запастись документами?
- Надежда Михайловна, голубушка! - остановил ее знакомый голос. Через улицу бежал военврач Зарецкий. - Я вас ищу. Вы почему-то не подождали меня, как мы условились.
- В военкомат ходила, на фронт просилась. Не взяли.
Зарецкий не спросил, почему она круто изменила свои намерения. Собиралась жить у родственницы, и вдруг - на войну. "Впрочем, - подумал он, - у нее больше чем у кого-либо оснований, чтобы проситься на фронт".
- Отказали? Почему?
- Не могла убедить, что я фельдшер Ильина. Все мои документы утонули.
- Идемте, - Зарецкий решительно направился к военкомату.
Их принимал все тот же капитан. Теперь уже Зарецкий доказывал, что он держал в своих руках документы Надежды Михайловны Ильиной, подвозил ее к переправе, вместе попал под бомбежку.
- Охотно верю вам, но оформить без документов не могу, - насупился капитан, даже лысина его покраснела. - Время военное, существует определенный порядок, нарушать который я не имею права. Ваши слова не подошьешь к делу.
- Так, сильнее бумажки зверя нет, - Зарецкий закипел, сдернул очки, нервно протер стекла и сердито воззрился на капитана. - Живому человеку мы верить разучились. Перед вами двое, оба твердят одно и то же. Учтите, не в тыл отправить женщину просят, не теплое местечко ищут.
- Я сказал, есть же порядок…
Но чем больше упорствовал капитан, тем сильнее Надя утверждалась в своем намерении. Она понимала, формально капитан прав, но отказаться от задуманного не могла.
- Надежда Михайловна, будьте добры, выйдите на минутку в коридор, - попросил ее Зарецкий. - У нас пойдет мужской фронтовой разговор.
Закрыв дверь и медленно отходя, Надя слышала, как капитан повысил голос:
- Вы много на себя берете. Мешаете мне работать.
- Он работает, называется, - зло выкрикнул Зарецкий и добавил крутое выражение.
- За оскорбление пойдете куда следует.
- Пойду, не пугайте. Вы хотя бы спросили эту женщину, кто она, почему здесь оказалась, почему требует отправки на фронт?
- По справке с места работы из села, которое сейчас у врага, нельзя…
Надя дальше не слышала, решила, что и у Зарецкого ничего не получится.
Военврач налил из графина воды, залпом выпил и нацелил стакан, словно ствол миномета, в грудь капитана.
- Вот именно. Потому и уехала оттуда, - выпалил Зарецкий. - Вы знаете, что она встретила войну на границе и чудом спаслась? Что муж ее, капитан Ильин, очевидно, погиб?
- Выходит, не ведает, где он? Пропал без вести? - капитан неприступно окаменел.
- Когда в сорок первом я был в ополчении под Москвой, там тысячи полегли и остались на поле… без вести. Не было возможности даже похоронить товарищей, их засыпало снегом. Но я-то знаю, они честно, достойно сложили свои головы. А кто-то вот так же… сквернит их память! Эта женщина сказала вам, - голос Зарецкого зазвенел, - что здесь, на переправе, погибли двое ее детей? Нет, вы не удосужились поговорить с человеком по-людски.
Капитан провел ладонью по голове, стер с лысины выступившую испарину.
- Вам легко рассуждать, не зная нашей работы, - невпопад пробормотал он.
- Легко? Когда на твоих глазах случается такое, как на переправе, язык немеет. А вы лишаете женщину, мать, возможности драться с врагом, мстить.
- Вы поручитесь?
- Прошу бумагу и чернила.
Когда Зарецкий составил поручительство, Надя заполнила анкету, написала автобиографию, капитан собрал листки, сказал:
- Доложу руководству. Я ведь сам не решаю.
Через несколько минут он пригласил Надю и Зарецкого к военкому. Из-за стола вышел навстречу им майор-артиллерист, приволакивая негнущуюся ногу. Подбородок его пересекал свежий ветвистый рубец.
- Капитан мне все рассказал. Искренне сочувствую вам, Надежда Михайловна, - голос у него был сильный, густой, и Зарецкий представил его на артиллерийской позиции, подающим громкие, хлесткие команды. - Зачисляем вас добровольцем, - он повернулся к Зарецкому. - Может, мы направим Надежду Михайловну в ваш полк?
- Подходит. В точку попали, - довольно отозвался Зарецкий. - В полку медиков недостает. С другой стороны, помогу ей поскорее освоиться в боевой обстановке.
Майор согласно кивнул, пожал Наде руку, мягко, доверительно напутствовал:
- На войне и нам, мужикам, не сладко, а женщинам вдвойне… - Взгляд его посуровел, обратился внутрь себя, может быть, он вспомнил свои недавние фронтовые будни. Подумал немного, ободряюще улыбнулся. - Но, кто знает, вдруг там ваши пути пересекутся с дорогами мужа. Вместе будем верить в лучшее.
7
В просторном, обставленном красивой мягкой мебелью кабинете господина Стронге были наглухо зашторены окна. Богаец уже довольно основательно усвоил привычки своего хозяина. Тот не терпел, когда с улицы доносились гудки автомашин, иные шумы. Не зажигалась там и большая, роскошная люстра. На полированном столе горела лампа с низким широким абажуром. Свет от нее падал лишь на бумаги да на массивный чернильный прибор. Даже лицо господина Стронге находилось в тени.
Наверное, так и полагалось наместнику фюрера в этом обширном крае. Отгородиться от всех и вся не только шторами, но и охранниками, которых не сразу разглядишь в кабинетном сумраке. Отстраниться от улицы, от людей, в том числе и от своих, допускать до себя только избранных, особо проверенных и преданных ему. Для всех остальных он есть где-то, и как будто его нет. Но тем не менее, всем движет его ум, воля, власть, высокое доверие фюрера. Это все создает ему огромный вес и авторитет, необъяснимую божественную силу, перед которой преклоняются большие и малые люди. В их числе и Леопольд Богаец.
Относится ли Богаец к избранным и доверенным? Наверное, поскольку его допускают в этот кабинет. Иногда даже отсылаются охранники, чтобы никто не мешал их разговору. Сам он считает, такое доверие оказывается не ему, обер-лейтенанту Богайцу, а его отцу, Казимиру Богайцу, богачу и коммерсанту, компаньону господина Стронге. Но как бы там ни было, а он вхож к наместнику, иногда получает от него личные распоряжения.
Вот и сейчас он шел к нему для доклада о выполнении подобного распоряжения. Как всегда немногословно, заранее отшлифовав в уме рапорт, он доложил четко и, как ему думалось, емко. Но сколько ни пытался, не смог разглядеть выражение лица Стронге, определить, доволен ли тот сделанным. Не видел, не улавливал взгляда, не знал, что в нем: одобрение или недовольство, равнодушие или злость.
Ведь если по достоинству оценить, непростое дельце обтяпал Богаец. Гестапо распотрошило известного в городе врача. Тот работал в военном офицерском госпитале, где недавно прогремел взрыв, погибло немало раненых. Кто пронес и поставил мину? Гестапо нашло, что не без участия этого врача. Якобы и медикаменты исчезли и оказались потом у подпольщиков, и бланки документов шли туда же, и дом свой врач превратил будто бы в место явок. Врача и его семью ликвидировали, дом перешел к немецкой администрации. В нем предполагалось разместить службу, задачи которой не легкие: организовать на месте производство теплой одежды и обуви для армии рейха. Недостающую изымать у населения. И правильно, с русскими морозами не шутят. Богаец знает, изведал под Москвой.
Молодчики из гестапо основательно перетряхнули дом врача. Богаец не мог понять, почему Стронге приказал именно ему проверить, как все это было сделано. Он уже по нескольким подобным случаям знал, что после гестапо там делать нечего. Это мастера, если сунешься туда после них, только нарвешься на насмешки. В этот раз смеялся Богаец. Про себя, конечно. Но уж так получилось, что именно он обнаружил в доме взрывное устройство, которое в последующем могло принести беду. Разумеется, Богаец искал не сам лично, нет, он своих рук не пачкал, а привел нужных специалистов из своей команды, и те под его наблюдением отыскали коварную ловушку, способную разнести дом и всех, кто в нем в этот момент мог оказаться. Прямая угроза его будущей конторе была устранена.
- Гут, обер-лейтенант, - выслушав доклад, высокомерно-снисходительно произнес Стронге, будто речь шла не о смертельной опасности для обитателей конторы, а о пустяковине.
Заметил Богаец, господин Стронге с недавних пор заважничал с ним. Он давно не слышал от наместника обращения к себе "мой мальчик", которое было в ходу у него в пору их знакомства.
- Гут, - повторил Стронге протяжно, с расстановкой, и, побарабанив по столу пухлыми пальцами, унизанными тяжелыми золотыми перстнями, нетерпеливо добавил: - Это все?
Богаец насторожился. Относится ли вопрос к его докладу или Стронге показались неглубокими выводы из факта по найденному в доме взрывному устройству, обер-лейтенант определить не мог. Он вспомнил о другой находке, совершенно пустяковой по сравнению с первой. Обнаружил ее в одном из ящиков комода, где в беспорядке после "работы" гестаповцев валялись салфетки, скатерти, фартуки. Это был продолговатый футляр с жемчужными бусами. Богаец долго рассматривал их, любуясь игрой света. Вспоминал свои драгоценности из бывшего отцовского особняка. Да, о них он мог пока только вспоминать. Ему было известно, они здесь, в городе, укрыты в надежном месте, но пока недоступны для него. И это мучительно сознавать. Богач без богатства.
Стронге на что-то намекнул. На что? Богаец лихорадочно соображал.
- Что еще вы хотели сообщить мне? - поторопил Стронге.
- Простите мою забывчивость, господин генерал, - Богаец изобразил смущение. - Но я так взволнован вашим вниманием и высокой оценкой моих действий. Извините, вот об этом я должен был доложить сразу.
Богаец достал из сумки футляр, раскрыл его.
- Откуда у простого врача дорогая вещь? - Стронге взял бусы, поднес их к свету. В маленьких шариках блеснули голубые искорки, но, кажется, этот блеск затмило рубиновое сияние камня в перстне Стронге. - Впрочем, именно у врача такое и могло оказаться. Презент благодарной богатой пациентки за исцеление от недуга.
- Шеф, вы, как всегда, правы, - поддакнул Богаец.
Спрятав украшение в футляр, Стронге подтолкнул его на край стола.
- Разрешаю вам взять эту вещь себе, - сказал он покровительственно. Помолчал, вжался в спинку кресла, глаза его опять ушли в тень. Не услышав в ответ благодарности или возражения, добавил: - Вы нашли. Это приз за умелую работу, - снова умолк, затем подался вперед, уперся тяжелым взглядом в Богайца. - Для коллекции. В вашей семье она была богатой, разнообразной, как в смысле историческом, так и художественном.
- Ее похитили красные. Еще в тридцать девятом году, когда нас лишили поместья. - Богаец нахмурился, страдальческая гримаса исказила его лицо. - Боюсь, она исчезла бесследно.
- Сочувствую.
Неожиданно для себя, еще больше для Стронге, Богаец торопливо проговорил:
- Поскольку вы милостиво пожаловали мне эту дорогую вещь, долг чести офицера указывает…
- Что такое? - брови генерала поползли к залысинам на широком лбу, по нему пролегли складки.
- С вашего позволения я передаю ценность в пользу рейха.
- Похвально, - равнодушно отозвался Стронге. - Пусть остается, направлю ее по назначению, прикажу занести этот факт в ваше личное дело. Теперь - в продолжение первого вопроса…
Богаец встал, склонил голову, обратился в слух.
- Завтра же в бывший дом врача завезите необходимую служебную мебель. Поставьте охрану. Новой службе приступить к работе немедленно. Вы - ее начальник. Вы отлично знаете местные условия.
В первое мгновение у Богайца мелькнуло в голове: возразить, решительно отказаться. Отец как-то верно высказался, что желал бы для сына на службе у немцев более "чистой" работы. Теперешняя Богайцу надоела до чертиков. То, что приказывал ему сейчас Стронге, ее продолжение в худшем варианте. Но поворота, видимо, нет и не будет. Он вытянулся, согласно кивнул:
- Яволь!
Медленно поднимаясь из кресла, будто раздумывая, встать или остаться сидеть, Стронге все-таки выпрямился, вышел из-за стола и направился к столику, где стоял сифон с водой. Но его опередил охранник, нацедил шипучки. Отпивая мелкими глотками бьющий в нос напиток, Стронге продолжал наставлять обер-лейтенанта:
- Возьмите под жесткий контроль все без исключения фабрики, ателье, частных владельцев, производящих меховую, шерстяную и вообще теплую одежду и обувь, - он поставил стакан на поднос и, постепенно зажигаясь, выталкивал из себя жесткие короткие фразы: - Чтобы ни одна вещь не ушла на сторону. Не выполнивший наших требований - поплатится головой. Затем - реквизировать теплую одежду у населения. Всю! Подчистую! Никакой поблажки! - он побагровел, выкатил глаза, покрытые сеткой склеротических прожилок. - Недалеко зима. Армия фюрера ждет от нас теплую одежду. Мы ее дадим. Вам ясно, обер-лейтенант? В вашем распоряжении солдаты и транспорт.
Богаец щелкнул каблуками, выбросил вперед руку, повернулся и вышел.
8
В прихожей Богайца встретила хозяйка квартиры, полная, молодящаяся, певуче, как и свойственно украинкам, приветствовала его:
- Добрый вечер, Леопольд Казимирович!
Была она по-украински хлебосольна, не стремилась жить "на немецкий лад", как это делали многие дамы из местного "общества". В ее доме Богаец чувствовал себя, как в старые времена.
- Вечер добрый, - кивнул он, сбросив на руки денщику мокрый плащ, и прошел в гостиную.
С коврика в углу вскочил золотисто-коричневый вислоухий сеттер. Преданно глядя на вошедшего, завилял пушистым хвостом, подошел, потерся о голенище сапога. Богаец нагнулся, потрепал его по шелковистому загривку.
Хозяева в своем одноэтажном, с толстыми кирпичными стенами доме, старинной постройки, отвели Богайцу две большие комнаты. Комнаты нравились Богайцу. Эта, средняя, очень просторная, по сути, тоже принадлежала ему. Хозяин дома служил в немецкой управе, часто находился в разъездах.
Он предупредил вопрос вошедшей за ним в гостиную хозяйки:
- Ужинать не буду. Заходил в казино. Если можно, только стакан горячего молока.
- Как не можно? Обязательно, - пропела она.
Позвав денщика, Богаец приказал затопить камин. Ушел к себе, переоделся и минут через десять появился в гостиной в домашних брюках, мягких тапочках и ворсистом халате. В камине потрескивали поленья. Подвинул к огню кресло, бросил денщику:
- Свободен. Можешь идти в роту.
Солдат был рослый и крепкий, лет тридцати. На его толстой шее едва сходился воротник. Он в нерешительности потоптался, будто хотел что-то сказать, однако промолчал и неслышно удалился. Его недавно прислали к Богайцу из военной комендатуры, не объяснив, почему заменили прежнего, молодого и очень исполнительного паренька. Новый без охоты убирал комнаты, чистил одежду и обувь. По всей видимости, для него эти обязанности были в тягость. Когда Богаец спросил, чем вызвана эта замена, в комендатуре ответили, что им так приказано. Кто приказал, не объяснили. Ну и черт с ними, не до этого.
Появилась хозяйка, принесла стакан, накрытый накрахмаленной салфеткой.
- Пожалуйста, пан Леопольд, горячее молочко, - глянула на него, участливо спросила: - Вы чем-то озабочены?
Она считала себя то ли дальней родственницей Богайцов, то ли близкой знакомой, вела себя с ним запросто, даже с некоторой опекой. Богаец кивком поблагодарил, ответил коротко:
- Устал. Было много работы. Невеселый дождливый день.
- Тяжелая у вас служба, - вздохнула хозяйка, понимая, что ее квартирант не расположен сейчас к разговору, неожиданно предложила: - Почему бы вам молодую панночку не привезти сюда? Вместе веселее. Уж я бы о ней позаботилась, порадела.
В ответ он вяло пожал плечами. Она не имела детей и, казалось, готова была излить свою доброту на Богайца и его жену. Но квартирант не давал повода сердобольной женщине хотя бы на время почувствовать себя матерью. "Неподходящие мы вам на роль детей", - мысленно ехидничал он. Не найдя отклика, хозяйка пожелала ему спокойной ночи и ушла к себе.
"Так чем же вы озабочены, обер-лейтенант? - обращался он к себе. - Ваша озабоченность написана на роже и бросается в глаза людям".
Конечно, можно насмехаться над собой, злословить, но ведь, действительно, его угнетал последний разговор с наместником. Кто подсунул жемчужную безделушку? С какой целью? Кто был заинтересован в том, чтобы обер-лейтенант утаил ее и попался на этом? Господин Стронге? Да и это упоминание о ценностях из особняка Богайцов вовсе не случайно. Вообще, откуда генерал обо всем знает?
Вспомнился июнь прошлого года. Восторженное состояние после захвата пограничной комендатуры и освобождения своего имения еще до начала войны. Как упивался тогда легкой победой. Два десятка убитых солдат и его боевиков в счет не принимались. Как пьянили ощущения от внимания к нему высокого немецкого начальства, остановившегося в их родовом имении. Как возносился на седьмое небо, получив из рук генерала погоны обер-лейтенанта.
Помнится, отец при нем ни словом не обмолвился с генералом о том, что нашел свое имение разграбленным.
Сыну же потом намекнул, мол, высокое покровительство поможет поскорее вернуть состояние. Леопольд высказал несогласие: в столь щепетильное дело допускать посторонних нежелательно. Дальнейшие события подтвердили эти сомнения. Богаец мечтал, что Стронге после заверений о дружбе с отцом возьмет его к себе в адъютанты, на худой конец, в порученцы. Но не тут-то было. Первое поручение оказалось унизительным: отобрать у крестьян полсотни породистых коров для личной фермы Стронге. Так и их богатство может перекочевать в сейфы и кладовые Стронге.
Правильно он тогда заявил отцу: будет лучше, если господин Стронге не узнает об их антиквариате.
Неужели отец все-таки проболтался? Похоже, так оно и случилось. Разве при иных обстоятельствах взял бы Стронге его, безрукого, обратно на военную службу? Нет. Стало быть, он нужен Стронге именно по этой причине.