После возвращения своего командира немцы два-три раза потревожили гарнизон короткими очередями, но потом совершенно притихли. Однако, притаившись за скалой, Беркут смог видеть в бинокль, как они ходили теперь уже в полный рост, во всяком случае, за кустарником, и как пятеро или шестеро из них отправились патрулировать окраины плато, возле въезда на него.
– Нет, лейтенант, ты не прав: гауптман свое слово держит, – заметил Андрей, опуская бинокль.
– Не помню, чтобы я в этом сомневался, – мягко заметил Глодов.
– Не высказывал, но про себя ворчал, а значит, все равно не прав.
Глодов понял, что в этом мрачном замечании уже просматривается попытка Божественного Капитана шутить, и сдержанно улыбнулся. Ситуация действительно складывалась как-то необычно. В первые минуты знакомства с Беркутом ему показалось, что капитан принадлежит к тем твердолобым солдафонам, которые не признают никаких компромиссов, никакой человеческой слабости и в решениях своих уподобляются тяжелому танку: в лоб, напролом и "во что бы то ни стало"… Свято веря при этом, что приказ, обстановка и безжалостные законы войны оправдают их при любом исходе боя, при любых принесенных жертвах.
И вдруг совершенно неожиданный подход к ситуации… Так тонко, хладнокровно, и в то же время напористо, использовать положение, в которое попал пленный командир немецкой роты!.. Пойти на этот странный, почти невероятный, но в то же время утонченный и смелый "обмен любезностями"…
Похоже, размышлял он, что Божественный Капитан – натура намного сложнее, нежели можно себе представить. К удивительному хладнокровию Беркута и яростной какой-то решительности, теперь, в представлении лейтенанта Глодова, прибавлялось еще и умение точно оценивать обстановку, улавливая при этом характеры и своих бойцов, и врагов.
– В любом случае полчаса мы уже получили, – снова заговорил капитан, все еще внимательно осматривая, но уже без бинокля, позиции противника.
– Что уже совершенно очевидно.
– Рота Коруна отошла?
– Отошла, – подтвердил Глодов. – Осталось семь человек, вместе со мной. Да, вон еще старшина Бодров за скалой притаился. Похоже, с тыла прикрывает.
– Божественно. Полчаса передышки – это факт. Независимо от того, как наш общий знакомый гауптман поведет себя дальше. А пока, гренадеры-кавалергарды, отходим.
– Заслон оставляем?
– Зачем зря людей морозить? Только возле хуторка выставьте усиленный пост.
– А вдруг немцы решат?..
– Гауптман дал слово офицера. Было бы бестактно не положиться на него.
Глодов изумленно посмотрел на командира: о чем это он?!
– Мне трудно понять, когда вы шутите, а когда… Однако заслон я бы все же выставил.
– Шутить я начинаю только тогда, когда вынужден дважды повторять подчиненным свое решение или приказ, – очень мягко, тактично объяснил Андрей. – Вы поняли меня, лейтенант?
– Так точно.
– Вот и божественно. Чем скорее доберемся до хуторка, тем больше времени будет у вас на то, чтобы подремать и подкрепиться. Растянулись цепью! – приказал он бойцам. – Отходя, подбирайте все оружие и все до единого патроны. Старшина, возьмите с собой двоих. Еще раз осмотрите убитых немцев. Гранаты, патроны, ножи, галеты, шнапс… Отныне, и до прихода наших, мы будем богаты только на то, что сами добудем. И не забудьте о перевязочных пакетах. Погибшим они уже ни к чему.
– Но галеты и шнапс… – поморщился лейтенант. – В убитых.
– Вам приходилось хотя бы один день провести в полном окружении или в тылу врага?
– До сих пор – нет.
– А сейчас придется. И тогда вам станет многое понятно из того, что в поведении офицера, воевавшего в таких условиях с июля сорок первого, пока что кажется странноватым.
– Неужели с самого начала войны?! Невозможно же столько продержаться в тылу врага.
– А сколько возможно?
– Ну, месяц-два…
– Иногда на ней невозможно продержаться даже в течение пяти минут, поскольку люди гибнут от случайных пуль, от первых залетных снарядов и под первыми не по цели попавшими бомбами. Так что в своих представлениях о войне вы, лейтенант Глодов, непорочны, как новообращенная монашка.
– Может быть, может быть, – мрачновато согласился Глодов после некоторого колебания.
– Вся сложность в том, что мы не имеем права уйти отсюда. Если бы не приказ генерала, мы бы попытались прорваться на тот берег и пробиться к своим или же отошли бы поглубже в тыл врага, где меньше концентрация вражеских частей, и до подхода наших войск сражались бы по-партизански.
– Какой еще "тыл врага"? – почти с ужасом окрысился лейтенант. – Вы хоть понимаете, что говорите?
– Но там – села, люди, обозы на дорогах… А здесь только камень и пять брошенных полуразрушенных домов. Есть еще подземелье, в котором немцы очень скоро заблокируют нас. Если, конечно, в течение двух суток не подоспеют наши.
– Только не в тыл врага, – яростно повертел головой Глодов. – Еще не хватало, чтобы на всю жизнь в моих документах было записано, что какое-то время провел на оккупированной врагом территории.
– А что, это так страшно? – Беркут умышленно держался поближе к краю плато. Даже при такой отвратительной видимости ему открывалась обширная низина, почерневшие островки камыша, заиндевевшие верхушки ив.
– Почти то же самое, что побывать в плену.
– Что же тогда делать офицеру, который всю войну только то и делает, что околачивается в немецком тылу: из окружения – в плен, из плена – снова в окружение?
– Не рассчитывайте, что вам станут завидовать. Вас столько раз будут проверять и допрашивать, что дай-то бог, чтобы обошлось без "десяти лет без права переписки", или, в лучшем случае, без штрафбата. И в "личном деле" вашем сведения о пребывании в плену и на оккупированной территории будут чернеть клеймом Сатаны.
– Откровенный у нас с вами разговор получился, лейтенант.
– Откровенным он у вас получится, когда вами займутся особисты из Смерша. Поэтому, если можете, скройте факт пребывания в плену и никогда не упоминайте о нем. То, что вы действовали в тылу врага как диверсант, это нормально. А что какое-то время побывали в плену, вряд ли это когда-либо всплывет. Но и я конечно же ничего подобного вам не советовал.
– Это уж, как водится.
Они помолчали, в последний раз взглянули в ту сторону, где оставалась рота немцев, и пошли дальше. Беркут понял, что возвращается он на Большую землю в слишком радужном настроении, не догадываясь, что особисты действительно будут долго копаться в его биографии. И дал себе слово никогда больше о плене не заикаться.
– Кто-то из вас успел побывать в этих зарослях? – поинтересовался у бойцов, давая понять лейтенанту, что тема закрыта.
– Я заглядывал туда, младший сержант Сябрух, – сразу же представился боец, шедший третьим от него. И перебежал поближе к капитану.
Среднего роста, узкоплечий, он казался бы очень изможденным, если бы не эта искренняя желтозубая улыбка.
– Белорус?
– По гаворке моей слышна? – щедро улыбался Сябрух, еще ближе подступая к капитану. – Белорус, понятное дело. Приходилось бывать в наших краях?
– Служил там. Еще до войны. На Буге.
– В укрепрайоне? В дотах?
– Именно там. Странно, что так быстро догадались.
– На фронте уже человек десять встречал из этих, побугских, "укрепрайонных".
– Так вы тоже из них?
– Не-а, жил неподалеку.
Казалось, вся телесная сущность бойца излучала в эти минуты доброту и беззаботность. Сябрух был рад, что его заметили, что к нему обратились, что ему позволено вот так, запросто пообщаться с суровым и загадочным капитаном.
– Но к воспоминаниям мы еще вернемся. В плавнях сплошное болото, или попадаются островки?
– Два островка – точно. Даже хижина есть. Охотничий домик такой.
– А главный вход в каменоломни отсюда просматривается, с этого края?
– С этого. Только чуть дальше туда, в конце. Слева от косы.
– И плавни доходят почти до каменоломень?
– Чуть-чуть по равнине проскочить нужно будет. Промежду камнями. Метров двадцать всего.
"Метров двадцать, – прикинул Беркут. – При прорыве, когда плато оседлают немцы, проскочить их – с десяток бойцов потерять. Но все же это хоть какой-то вариант. На крайний случай".
– Эй, что за войско?! – услышал он властный голос Глодова, который шел метрах в десяти правее его. – Почему здесь? Встать! Приказ об отходе вас что?..
Лейтенант вдруг умолк. Беркут остановился, ожидая, чем кончится разговор с затаившимися в ложбине бойцами, но Глодов как-то странно молчал. Стоял к нему спиной, на краю ложбины, и молчал.
– Что там происходит? – встревожился комендант.
– Ой, не встанут они, браточки-командиры! – первым оценил ситуацию Сябрух. – Ой, не встанут! – И, спотыкаясь, падая на камни, поспешил к Глодову.
15
Картина, которая предстала перед Беркутом, была впечатляюще жуткой. На противоположном, почти идеально ровном склоне ложбины, в странных позах, но, словно в строю, плечо в плечо, полусидели-полулежали, опираясь на камни, красноармейцы – с рассеченными головами, с окровавленными, прошитыми пулеметными и автоматными очередями грудями, изуродованными лицами, растерзанными животами.
– Сколько их здесь, сержант? – тихо спросил Андрей, немного придя в себя.
– Вроде, двадцать три… Должно быть. Сам ведь и стаскивал их сюда.
– И все погибли сегодня?
– На рассвете. Старший лейтенант наш, видно, не понял, что произошло, не разобрался. Думал, немцы просто так, прорвались… И как только они сунулись сюда, он – "рота, в контратаку!". Мол, отбросить врага подальше. А куда его отбросишь, когда, вон, целые полки наши отходят? Зазря многие полегли, братки-командиры, зазря… Умнее надо бы воевать. Люди все-таки…
"А ведь с сорок первого учимся, – с горечью подумалось капитану. – В контратаку! В штыки! Во весь рост. И в лоб, обязательно в лоб. Тактика Гражданской. Учили-то нас на ее опыте. А тут армии и вооружение совершенно иные, тактики иные, война совершенно не та".
– Посмотри на них, и запомни, что говорит этот сержант, – обратился он к Глодову. – Нам с тобой это еще пригодится.
– Думаете, действительно пригодится?
– Как один из самых страшных уроков этой войны, – уверенно проговорил капитан. – Их нужно похоронить, сержант. Где хоронили тех, что в свое время штурмовали этот плацдарм?
– Дак туда дальше, в низинке, где сейчас немцы. Тут везде камень такой, что не вгрызешься. Но… здесь камень, а в плавнях болото, и топить их в болоте тоже вроде не по-людски получается.
– И все же, когда немцы отойдут, надо будет попытаться похоронить. Пока окончательно не рассвело, равнину можно проскочить.
Беркут еще раз окинул взглядом этот скорбный "строй" погибших, одел фуражку и уже не стал подходить к кромке плато, а направился к видневшемуся невдалеке сараю. Тому, первому, возле которого приказал забаррикадировать дорогу. Однако у ближайшей гряды, немного напоминавшей бревенчатое ограждение, наподобие тех, которыми древние русичи опоясывали свои городища, он вдруг обратил внимание на ущелье, в конце которого чернел вход.
Капитан сразу же спустился туда, вошел в небольшой грот и уже там обнаружил вход поменьше, который несомненно вел в штольню.
– Сюда один наш паренек опускался, братки-командиры, – снова возник рядом Сябрух. – Дак метров сто прошел, спичками себе присвечиваючи, а дальше страшновато стало, вернулся.
– Ход ведет в сторону косы?
– Да вроде бы туда, куда ж ему еще вести?
– А ты, сержант, рискнул бы пройти?
– Я? – замялся Сябрух. – Ну, если еще с кем-нибудь. Чтоб, значится, вдвоем… да по свечке в руки.
– Вот мой фонарик… И любого желающего – с собой. Спуститесь в каменоломню, и попытайтесь тщательно обследовать ее. Судя по всему, штольни здесь короткие. Но их нужно знать.
– А там, на краю, как сворачивать к плавням, еще одна дыра, – вмешался кто-то из солдат. – Аккурат к плавням и можно выйти.
– Вот вы, вдвоем с сержантом Сябрухом, и пройдете все подземелье. Только осторожно, не заблудитесь.
Беркут взглянул на часы. Немцы молчат уже сорок минут. Видно, капитан пока еще приходит в себя от счастья.
Перестрелки на том берегу то умолкали, то разгорались с новой силой, но теперь они уже явственно смещались влево, все дальше и дальше от косы.
"Значит, теснят наших, – понял он, – очищают берег. При фланговом ударе удерживать берег всегда труднее. Постоянная угроза того, что отрежут, прижмут к воде. Психология боя".
– Лейтенант, возьмете пятерых бойцов и через полчаса выдвинетесь к лощине, в которой лежат наши погибшие. Как только появятся немцы, имитируйте слабое сопротивление и, не растрачивая зазря боезапас, перебежками отходите к этой гряде. Отсюда уходите уже без стрельбы. Тем, что засели в сарае, тоже прикажите уйти. Вдруг кто-то из немцев заглянет туда. Их поход придется пересидеть в штольнях. Уверен, что, пройдя плато и не встретив сопротивления, немцы не сунутся на косу, повернут обратно.
– Вы слишком полагаетесь на этого фрица, на его "слово офицера".
– Как и он – на мое. Преследовать немцев не нужно. Если будут хоронить убитых – не мешать. И вообще не выдавать себя. Обойдите все строения и предупредите людей. Быть готовыми к бою, но не стрелять. На выстрелы немцев не отвечать. Это приказ.
– Странноватый, – проворчал Глодов, но…
– Если эта немецкая рота уйдет, мы выиграем массу времени, которое нужно не столько нам, сколько штабу дивизии, чтобы подготовиться к новому прорыву.
– Приказ, конечно, более чем странный. Как и вся эта сделка, которая не нравится мне в самом принципе. Кстати, где вы будете находиться в это время? По-моему, вон там, у входа в каменоломни, есть какая-то хибара.
– Дык старик же там живет, – подсказал всезнающий Сябрух. – Каменотес. Брылой его зовут. У него там каменный дом – что крепость. Плохо только, что в половину высоты в землю вмурован. Вроде как землянка. Хотя сам Брыла всю жизнь в каменоломнях отбутузил, мог бы такую домину себе отгрохать.
– Он что, и сейчас в доме? – заинтригованно спросил Беркут. – Обнаружен еще кто-либо из хуторян?
– Больше никого. Брыла тоже только вчера вернулся на хутор. Из села. С ним еще парнишка. До этого немцы выгнали их всех отсюда.
– Да он уже и задымил, – добавил Глодов. – Вон, печку топит.
– В таком случае я буду находиться у старика, лейтенант. – При упоминании о печке и тепле Беркут вдруг почувствовал, что сил его хватит лишь на то, чтобы добрести до пристанища каменотеса.
Он не спал уже третьи сутки. Еще и за час до вылета из отряда ему пришлось отбивать натиск карателей, которым очень хотелось ликвидировать партизанский аэродром вместе с самолетом. Задержись там летчики еще хотя бы на два-три часа, немцы наверняка бросили бы на них авиацию. Вот только с авиацией у них сейчас и на фронте скудновато.
– Мне нужно хотя бы полчаса подремать, – объяснил Глодову. – Всего полчаса.
– Если немцы не ударят по нас артиллерией, думаю, это удастся.
– Не ударят они сейчас, поскольку не знают, где наши позиции, а где позиции их войск. Поэтому не рискнут. Вы же, как только придете в себя после перестрелки, тоже отдохните. Потом нам с вами отдыхать уже вряд ли придется. Причем бог знает, сколько дней и ночей.
16
…И во сне Андрею тоже открылось вдруг огромное каменистое плато, омытое с трех сторон водами лимана, которое он осматривал как бы с высоты птичьего полета: нагромождение черных скал, неожиданно представших перед его взором; мрачный каньон, или пропасть; косматые тени среди таинственных, причудливой формы, столбов-идолов.
Где и когда он мог видеть все это? Из какой яви зарождался этот галактический пейзаж?
Беркут не заметил, как провидение сбросило его с поднебесья, и он оказался в окружении химерных каменных идолов, от каждого из которых веяло могильным холодом.
Пугаясь их, явственно ощущая страх, Андрей долго, выбиваясь из последних сил, брел и брел куда-то по этой бескрайней каменистой пустыне, гонимый леденящим ветром и жаждой во что бы то ни стало пройти и выжить. Выжить и пройти! Во сне, как и наяву, так же шел снег, а вдали, словно невесты в свадебных нарядах, виднелись ивы, которые, как только он приближался к ним, тотчас же превращались в заснеженные гранитные скалы.
Этот путь через вечную, холодную пустыню одиночества был таким долгим и трудным, что, когда Андрей услышал, как кто-то позвал его: "Капитан! Товарищ капитан! Командир!.." – то еще долго оглядывался вокруг, не в состоянии понять, где зарождается этот голос, долетавший до него словно бы из подземелья.
И лишь когда уже какой-то другой, сердитый голос пробубнил: "Да не трожь ты командира, дятел жучкоедный! Видишь же: человек в крайнем изнеможении", – начал медленно, как из трясины, выбираться из своего кошмарного сна-видения.
– Что?! Что случилось? – резко спросил капитан, открыв глаза. – Где немцы?
– Да немцы везде. Немцев хватает, – извиняющимся тоном причитал над ним несуразный в своей одномерной фигуре связист. – Там телефон вдруг ожил. Вас просят.
– Что, снова есть связь? – только сейчас по-настоящему проснулся Беркут. – Так что ж ты?! Аппарат телефонный где, в каменоломне?
– Вот же он, в руках. Я его сюда притащил. Боялся, что, пока добегу, чтобы позвать, он снова замолчит.
– Божественно.
Андрей отбросил старое, пропахшее соломой одеяло, которым старик-хозяин укрыл его, когда он уже засыпал, и сел, упершись спиной в стену.
– Здесь капитан Беркут.
– Начальник разведки дивизии майор Урченин, – зачастил на том конце провода тихий, почти по-девичьи мелодичный голос. Очевидно, майор тоже не очень полагался на надежность ожившей связи, а потому спешил. Никаких условных наименований-обозначений Андрей по-прежнему не знал, поэтому майор "отпевал" открытым текстом. – Я по поручению комдива. Что там у вас происходит, капитан?
Сонно жмурясь, Беркут взглянул на часы.
– Немцы хоронят своих. Работы у них нынче многовато. Однако дело святое, пусть прощаются. Может, и нас на поминки пригласят…
– Ты что… бредишь? – встревоженно перебил его Урченин. – Болен, ранен?
– Ни то ни другое, отвечаю на вопрос.
– Тогда отвечай по-человечески. Я ведь серьезно спрашиваю: что там? Где немцы? Где сейчас находитесь лично вы? – перешел майор на официальный тон.
– Все каменореченское плато пока в наших руках. Посты выставлены. Основные силы – в районе хуторка. Немцы действительно подбирают своих.