С тыла послышалась артиллерийская канонада, и снаряды, пролетев над позицией батареи, стали рваться на поле аэродрома.
Румынские танки выдвинулись вперед. Пехотный полк ждал двадцатого залпа артиллерии. Когда он прогремел, бойцы выскочили из окопов и врассыпную, перебежками стали продвигаться вдоль шоссе и окраины села.
Батальоны рабочей гвардии тоже пошли в атаку, стремясь выйти к аэропорту с южной стороны.
Орудие старшего сержанта Насты быстро выдвинулось вслед за пехотинцами.
Капрал Роман вместе с расчетом вытащил свое орудие на широкую улицу, продолжая поддерживать связь с левым флангом батальонов рабочей гвардии. Дальномерщик Илиуц следовал за младшим лейтенантом, перебегая сгорбившись по заросшему бурьяном окопу.
Арсу остановился у горящего дома. От пожарища тянуло едким запахом дыма, а на уцелевшей стене виднелась черная свастика.
Под нажимом первых румынских соединений немцы отступили с линии ресторанов Бордей и Пескэруш.
Илиуц вышел на перекресток двух улиц, внимательно осмотрел в бинокль окрестности, а затем вернулся к младшему лейтенанту и доложил, что ничего не видно.
- Ты инженер? - спросил его вдруг Арсу.
- Да, строитель, - ответил удивленный Илиуц. - А что?
- У тебя будет очень много работы после войны. В одних только Гривице и Джулештях столько разрушений…
Илиуц почувствовал безграничную любовь к этому человеку, который даже не умел как следует прикрепить нашивки младшего лейтенанта на свои погоны. Да и нашивки-то его были сделаны из желтой жести какой-то консервной банки! "Может быть, у него нет чувства гармонии и эстетического вкуса, но зато есть здравый смысл", - подумал Илиуц.
Пулемет противника, находящийся на колокольне, дал очередь по орудию капрала Романа. Другой пулемет, расположившись на крыше дома с железным петухом, отчаянно обстреливал шоссе на Бухарест. Асфальт разлетался в куски.
Орудие Романа дало несколько залпов по колокольне. Пулемет замолк, а колокол от ударов снарядов зазвонил, как к заутрене.
С аэродрома один за другим взлетали фашистские самолеты всех типов. Бомбардировщики в сопровождении "мессершмиттов" пролетели над селом к центру Бухареста. Транспортные самолеты развернулись в направлении к горам. Вокруг них вертелось несколько "фокке-вульфов", прикрывая их от возможного нападения.
Наста яростно выругался, видя, что фашистские самолеты уходят безнаказанно.
Пехота уже достигла середины села, но была остановлена ожесточенным огнем противника. На повороте улицы появилась колонна фашистских танков. Положение становилось критическим. Орудие Насты открыло по противнику огонь, но три немецких танка все же успели проскочить через позиции пехоты.
Четвертый фашистский танк, пораженный бронебойными снарядами, завертелся на месте, как раненый зверь, преградив путь остальным машинам. Несколько танков столкнулись друг с другом. И прежде чем водители успели понять, в чем дело, и объехать поврежденный танк или дать задний ход, Наста выпустил две обоймы бронебойных снарядов, повредив еще один танк. Пехотинцы пришли в себя после небольшого замешательства и пустили в ход противотанковые гранаты. Танки повернули обратно, а вырвавшиеся вперед три машины стали жертвами румынских танков.
С криком "ура!" пехотинцы достигли аэропорта, где снова были остановлены вражеским огнем.
Высоко в небе за боем следил гитлеровский самолет-разведчик. Вероятно, он сообщил своему командованию, что положение становится тяжелым, потому что вскоре над позициями появилась эскадрилья бомбардировщиков. Встреченные огнем трех орудий батареи младшего лейтенанта Арсу, самолеты сбросили бомбы куда попало.
Одна из бомб все же упала вблизи орудия капрала Романа. Взрывной волной людей отбросило в сторону. Роман первый пришел в себя. "Мессер" беспрепятственно шел по курсу, прикрывая бомбардировщик. Роман бросился к орудию вместо раненого наводчика и прильнул к прицелу. Но хищная птица вдруг свернула с курса и пошла прямо на орудие. Значит, фашистский истребитель обнаружил зенитчиков.
Роман нажал на педаль. Светлая дорожка прорезала небо. Первые снаряды перелетели мимо, остальные - попали в цель. Но "мессершмитт" уже успел открыть огонь, и стальной шквал обрушился на орудие. Несмотря на опасность, Тудор выскочил из окопа, куда его отбросила взрывная волна, и быстро вставил в зарядник новую обойму.
Роман почувствовал себя невероятно усталым, сам еще не понимая почему, но продолжал с прежней силой нажимать на педаль, разряжая обойму, принесенную Тудором.
Смертельно раненный самолет пролетел на высоте нескольких метров, выпустив последнюю очередь по орудию и наводчику. Капрал вздрогнул, хотел приподняться с сиденья орудия, но покачнулся и скатился в окоп. Будто сквозь сон, он услышал, что где-то сзади затрещали ветки и раздался взрыв. "Значит, самолет сбит", - подумал Роман радостно.
Подбежал Тудор. Он склонился над командиром, чтобы расстегнуть ему рубашку. Дрожащие пальцы Тудора нащупали что-то теплое и жидкое, рука стала красной от крови. Он хотел ее спрятать, но Роман взял его за руку, посмотрел и попытался что-то сказать. Тудор разобрал лишь отрывки фразы.
- Вот, Тудор, цветок, возьми его, он совсем красный… Передай его Марии… там, через дорогу, после боя… Скажи, чтоб не забывала меня… И пусть бережет сына…
Бой за аэропорт кончился. Пехотинцы, танкисты, бойцы рабочей гвардии обнимались и поздравляли друг друга с победой: аэропорт был освобожден, было захвачено несколько десятков самолетов.
Над зданием вокзала аэропорта вновь развевалось трехцветное румынское знамя.
Наста и Олтенаку вывезли свои орудия и установили их на территории аэропорта, готовые в любое время отразить новую атаку с воздуха.
Иляна тем временем перевязывала раненых. К ней подошел Георге, командир роты рабочих:
- Товарищ Иляна, если ты закончила, пойдем со мной!
Девушка встала, взяла санитарную сумку и ушла вместе с Георге. Они прошли мимо пылающего дома, пересекли шоссе и направились дальше по пустынной узкой улице. Возле колодца они свернули на другую улицу и остановились у дома под номером десять.
- Войди и посмотри, есть ли там кто-нибудь.
- А кто здесь живет?
- Жена Романа, Мария. Капрал погиб в этом бою, освобождая свое село.
- Как? Что ты говоришь? - испуганно закричала Иляна. - Когда? - Она провела рукой по лбу, как бы силясь понять, что случилось, отступила назад и, заливаясь слезами, всхлипывая как ребенок, сказала:
- Нет, я не могу! Не могу!
Георге по-отечески посмотрел на нее, положил руки на вздрагивающие от рыданий плечи и один вошел во двор. Домик был маленький, аккуратный, в окошках виднелось несколько цветочных горшков. Он дернул дверь, но она была заперта. Тогда он стал стучать, но ему никто не ответил. Георге повернулся и пошел с Иляной искать орудие Романа.
Когда Тудор увидел приближающихся Георге и Иляну, он отвернулся и рукавом вытер глаза.
- Не плачь, солдат, - прозвучал дрогнувший голос Георге. - Героев не оплакивают, их чтут.
По просьбе односельчан тело Романа было оставлено дома, крестьяне сами хотели проводить его в последний путь. Мария не пришла домой и в эту ночь. После Джулештей она искала мужа в парке Чишмиджиу, а потом совсем потеряла его следы. Домой она вернуться не могла, так как село еще было занято гитлеровцами.
Вечером бронеотряд получил приказ двинуться в направлении Плоешти. Впереди шли танки, за ними - длинная колонна грузовиков с мотопехотой, замыкали шествие зенитки 101-й батареи. Орудие Романа было отремонтировано и передано ефрейтору Тудору.
Тудор замешкался у машины, взволнованно слушая шепот Иляны.
- Ты помни, что я тебя буду ждать. Поцелуй же меня. Ничего, что на нас смотрят. Пиши мне хотя бы изредка. Я знаю, времени у тебя будет мало, но все-таки пиши, а я тебе буду писать часто-часто длинные и хорошие письма!
Бойцы рабочей гвардии провожали солдат бронеотряда, как своих братьев. Три дня они сражались вместе с врагом и выгнали его из самого дорогого для них города - Бухареста!
Вслед уходящей колонне неслось громкое "ура". И среди моря голов Тудор увидел Иляну. Она сорвала с головы косынку и размахивала ею. Ветер трепал ее распущенные волосы. Тудор знал, что впереди лежит далекий, неизвестный и трудный путь, но на душе у него было легко, светло, спокойно; его любимый город, в котором он родился и вырос, в котором выросла и его Иляна, - свободен. И вдруг тоска защемила сердце. Капрал Роман. Он остался здесь навсегда - замечательный человек, настоящий товарищ, прекрасный командир.
IV. НА ОЛТЕ
- А мы все чего-то ждем! Черт возьми, если бы мы шли пешком, мы и то были бы уже в Брашове!
Три дня назад бронеотряд остановился на шоссе перед Плоешти. Батарея находилась в резерве и занимала пустынный, перепаханный снарядами участок поля. По разбитому, усыпанному осколками шоссе уже больше недели не было никакого движения.
Ефрейтор Лука хотел во что бы то ни стало показать товарищам, что он хорошо знает город.
- Вон там, правее ограды, - показывал он пальцем, - где упала бомба, был раньше ресторанчик Матаки. Мы часто приходили туда. Матерь Божия, какие у нас там бывали пирушки! Мы здорово зарабатывали на лужении посуды. Что греха таить, свинца клали больше чем следовало, но нам все сходило с рук.
- Ах вы, мерзавцы, - вскипел Безня, - так вот почему у меня болело под ложечкой всякий раз, когда я пил на Пасху вино из луженого ведра.
- А кто тебе велел пить вино на Пасху? Водки у тебя, что ли, не было? Или ты некрещеный? Я хоть и цыган, но церковные праздники встречаю как положено. У нас в Буфте такой порядок: выбираем кого-нибудь одного, тот идет в церковь, пробует просвиру, пьет вино и приносит нам того и другого. Дайте мне сейчас целый кувшин муската, я его выпью одним духом!
- А вот недалеко от нас, в Дор Мэрунт, на Яломице, есть такое вино, что пальчики оближешь, - прищелкнул языком Олтенаку.
- А я, ребята, выпил однажды в Ораде такую водку, что забыл даже, как меня зовут, - вставил Илиуц.
- Подумаешь, водка - ерунда. Вот когда мы придем в Бая-Маре, я вам дам попробовать турецкий напиток - чистый спирт!
- А я, господин старший сержант, - вздохнул Безня, - совсем не могу пить.
- Ну и дурак, - мстительно сказал Лука, который еще не забыл про луженое ведро.
- Кончится война, схожу к доктору. Я ведь собираюсь жениться, а разве можно не выпить со свекром!…
- Плохо дело. Мы не знаем, чем себя занять, и говорим глупости, - мрачно заключил Наста. - Стоим здесь уже три дня и начинаем покрываться плесенью. Мне кажется, что наше начальство решило помочь фашистам благополучно убраться из долины Праховы. Так что мы пойдем в наступление тогда, когда там уже никого не будет!
- Старший сержант прав - это наверняка устраивает наших начальников! Ведь они все четыре года, как псы, служили своим хозяевам, вместе воровали, вместе набивали карманы золотом, вместе распевали "Лили Марлен". А теперь, думаете, вот так, за здорово живешь, отвернутся от немцев и с распростертыми объятиями встретят русских?!
- Ну, найдутся такие хитрецы, которые именно так и сделают!
- Я думаю, мы ждем, пока подойдут советские войска, наших ведь слишком мало! - заметил Илиуц.
- Глупости ты говоришь, философ! Что ж мы дадим фашистам спокойно убраться? Нет, браток, надо им так всыпать, чтоб жарко стало.
Наступили сумерки. Небо нависло как темно-синий бархат.
Пушки, люди - все было покрыто пылью, будто это не батарея, а мельница, и зенитчики казались мельниками, запорошенными мукой.
К вечеру из штаба возвратился на мотоцикле младший лейтенант Арсу.
- Все в порядке, грузимся!
Около акаций появляются машины. Орудия берутся на прицеп, люди садятся в грузовики, и батарея трогается в путь. Куда? Никто не знает!
Колонна минует Плоешти, объезжает окопы, обгоняет батальон пехоты и время от времени останавливается из-за огромного скопления телег на дорогах.
Всюду - следы кровопролитных боев: разрушенные траншеи, вырванные с корнем деревья, исковерканные машины. Недалеко от дороги, рядом с разбитым пулеметом, валяются два мертвых фрица. Три перепачканных землей сапера копают ямы, а старшина стоит рядом и, сморщившись, зажимает нос. Время от времени он отворачивается от трупов и вдыхает свежий воздух.
Чем дальше продвигается колонна, тем страшнее картины войны: сожженные поселки, дома, разрушенные мосты.
Вот и Кымпина. Здесь тоже были бомбежки. Город похож на раздетую донага девушку, над которой надругались хулиганы.
Жители, рабочие-нефтяники, приветливо машут солдатам. У них изнуренный вид, но глаза светятся улыбкой.
В курортном местечке Синае в окнах богатых домов, загородных вилл видны испуганные, злые лица. Вот из роскошного особняка, возле которого батарея остановилась на привал, вышла молодая, вызывающе одетая девица с крашеными волосами, в брюках. Тудор спросил ее насмешливо:
- Это ваша вилла, барынька?
Барынька покраснела, потом позеленела от злости:
- Ах вы, голодранцы, ничего вам не дала немецкая культура…
Илиуц подскочил к ней, задыхаясь от гнева.
- Вот как, мадам! Видно, вам неплохо жилось с немцами, если вы тоскуете по их культуре.
Барынька, забыв о культуре, сплюнула и, ругаясь, как извозчик, исчезла за каштанами, растущими около виллы.
- Ха, ха, ха! Хорошо тебя проучили, девка! Вот такие, братцы, и богатели на войне! Ничего, отберут у них виллы. Вернемся с фронта и сами будем здесь отдыхать.
Двое долговязых прохожих наблюдали в монокли за этой сценой. Один из них вкрадчивым голосом, сильно грассируя, вмешался в разговор.
- Догогие солдатики… Нехогошо!…
- Mais pourquoi? - спросил Илиуц.
- A… vous parlez francais! Parcequ'elle est une damme.
- Ах, вот как? Дама для определенных целей?…
- О-о! - Долговязый повернулся к своему приятелю и взял его под руку.
- Подумай, mon cher, какое безобгазие. И за что мы, несчастные беженцы из Бухагеста, так страдаем? Какие ужасные времена. Здесь и пойти-то некуда, казино и то закрыли.
- Тебе бы, бездельник, надо было быть там, в Джулештях, а не тут, в казино! - крикнул Лука вслед удаляющимся фигурам.
Несколько элегантных легковых машин остановилось недалеко от места привала батареи. Они прибыли из Бухареста. Какие-то господа сразу же окружили их владельцев.
- Ах, дорогой Жорж, я слышал, как вам трудно пришлось. Но почему вы теперь приехали?
- Я бежал от большевиков. Они уже у ворот столицы.
- Господи боже мой, это неслыханно! Подумать только! Большевики в Бухаресте!!!
- Тяжелые времена, дорогой мой. Наше счастье, что должны прийти и американцы. Мы не потеряем тогда нашей фабрики.
- Дай-то Бог, Жорж!
Курорт оживился. Из Бухареста беспрерывно прибывали десятки "фордов", "бьюиков", "крейслеров".
Распахнулись ставни вилл. Захлопали пробки, будто винтовочные выстрелы. Заиграла музыка. Теперь уже не заводили немецкие пластинки, и "Лили Марлен" уступила место "Конго".
А обладатели блестящих фраков меняли свой официальный язык. Никто уже не говорил по-немецки, как это было совсем недавно. Повсюду слышно: How do you do? Thank you very much.
Вокруг бойцов собирались простые люди, жители Синаи. Они как зачарованные слушают рассказы о боях с гитлеровцами в Бэнясе, Отопенях и Плоешти, приглашают солдат в гости, угощают сигаретами, глотком рома. А девушки в белых передниках - официантки ресторанов - суют им пакеты с бутербродами, взятыми тайком от хозяина. Нет, нет, это не кража, у хозяина много всего, а иногда продукты даже портятся. Так почему же и солдатам не попробовать! Ведь и у них, этих женщин, братья и мужья тоже в армии.
Безня встретил даже свою односельчанку Лину. Два года назад помещик взял ее из села служанкой в свою виллу.
- Иоане, может быть, выкупаешься в мраморной ванне, небось такого не видывал никто в твоем роду, - предложила она солдату.
- Ну а хозяин, Лина?
- Он уехал в Бухарест на своем "оппеле".
- На чем?
- Да на своей машине. Пойдем! Поговорим о своих деревенских.
Олтенаку, видя, что солдат колеблется, толкнул его и прошептал:
- Да иди ты, осел, не видишь, что ли, как она тебя упрашивает. Только, черт возьми, не очень-то задерживайся.
На фоне лилового неба белеют вершины Морару и креот Караймана. В охотничьем домике Пискул, лукаво подмигивая, светятся окошечки. Прахова весело журчит, будто нашептывая горам одной ей известные тайны. Кажется, наступил мир, только глухие артиллерийские выстрелы со стороны гор говорят о том, что война еще продолжается. Орудийные раскаты не смолкают до поздней ночи. И до поздней ночи в ярко освещенных виллах не прекращается веселье. Даже на улицах слышны звуки джаза и пронзительный хохот.
Танковая колонна молчит. Бойцы спят в грузовиках, сидя на скамейках, прислонясь друг к другу. Среди них и солдат Безня, недавно вернувшийся из богатой виллы. Солдаты спят беспокойно: то один, то другой внезапно вздрогнет, протрет глаза, осмотрится и, улыбаясь, снова заснет. Нет, это только сон. Фашистов в Бухаресте больше нет. И сам он жив. Так что все в порядке.
Не спится лишь Думитру Айленей. Он вынимает из кармана часы и удивленно качает головой. Уже за полночь. Думитру закрывает крышку, на которой выгравировано "Костикэ Айленей".
- Бедный брат, где-то теперь в России гниют твои кости… После Сталинграда он не написал ни строчки. А год назад почтальон принес извещение: "Солдат Константин Айленей пал за веру".
Думитру сжимает часы в руке и чувствует, как они стучат, словно удары человеческого сердца. Так билось сердце Костикэ, когда после покоса они отдыхали в тени орешника. Костикэ ко всему относился с душой… Как он не хотел идти в армию!
- Кому это нужно? Фашистам? Разве не они убили нашего отца в Ойтузе? И после этого я должен воевать вместе с ними? Ну да что делать. На, возьми часы. Правда, они не бог весть какие дорогие, но ходят хорошо. И Думитру хранил эти часы во время всех бомбардировок и боев в Бухаресте, прошел вместе с ними через окопы и заграждения. Он носит их в верхнем кармане у сердца.
Утром колонна снова тронулась в путь. Машины, танки и орудия продвигались сквозь рыхлый, похожий на вату, туман, который, как закипающее молоко, поднимался из долины.
По обочине шоссе шли горные стрелки с ранцами за спиной, в лихо сдвинутых набекрень пилотках. Шинели они несли в скатках и немножко напоминали музыкантов из духового оркестра на параде.
Время от времени им приходилось останавливаться, чтобы пропустить машины, мотоциклы и танки. Стрелки, вытирая пот с лица, с завистью смотрели на счастливчиков, ехавших в машинах: