Носбергер на короткое время отпросился с дежурства. Он не отпускает руку Виссе. За два месяца, что пробыли вместе, они хорошо сдружились, и каждый знал о другом все. Носбергер тоже рад. Нежданно-негаданно он получил новое назначение - командиром противотанковой роты 71-й пехотной дивизии в Сталинграде.
- Будь спок, мы наверняка еще увидимся, - говорит он с надеждой.
Все шло хорошо, как вдруг - уши, спина и хвост - одна мчащаяся стрела - летит Харро. Виссе ведь запер собаку. Он смотрит на Носбергера. Конечно, это Носбергер выпустил пса.
- Возьми Харро с собой - ты же не можешь без него! - умоляет он за собаку.
- Может, мне удастся сделать так, чтобы его привезли мне потом!
Все, надо уезжать!
Петр держит собаку, и она смотрит вслед хозяину - неподвижно, не издавая ни единого звука. Ладно, если б она хоть завыла или завизжала, бедная псина. Пес вдруг прыгает сбоку на отъезжающую машину. Петр падает на землю.
- Харро, назад!
Собака вот-вот попадет под колеса. Водитель прибавляет газу. Высунув длинный язык, собака совершает последний отчаянный прыжок, цепляется на мгновение за открытое ветровое стекло - хочет всунуть морду в кабину, но бессильно соскальзывает.
Виссе быстрым движением еле успевает схватить Харро за ошейник и втягивает его в окно. Сеттер, совершенно выдохшийся, лежит, тяжело дыша, на сиденье возле Виссе; слишком слабый, чтобы радоваться, пес лижет хозяину руку и преданно смотрит в глаза.
На вокзале - страшная суета.
Отсюда отправляется пополнение на Кавказский и Сталинградский фронты. Точно по расписанию, как в рейхе, прибывает идущий из Киева в Ростов поезд с отпускниками с фронта.
В купе сидят три офицера и один нацистский чиновник. Харро сразу же обеспечивает контакт. Обнюхав подполковника, майора и худощавого лейтенанта, Харро уделяет особое внимание карману чиновника, куда бы ему очень хотелось сунуться носом.
- Пес сразу определил, где можно еще хоть что-то раздобыть! - иронизирует подполковник.
Солнце пробивается сквозь осенний туман. Поезд идет на юг, и вдали еще раз всплывает, окутанная туманом, как фата моргана, с освещенными высокими домами украинская столица.
Как мечтал Виссе поскорее уехать из Харькова, а сейчас у него кольнуло сердце, словно невидимая нить связала его душу с этим городом.
- Нессельбарт, - бормочет, представляясь, подполковник.
Он возвращается из отпуска, проведенного на родине. Будучи командиром дивизиона самоходных орудий, он участвовал в летнем наступлении через Дон к Волге и почти без потерь довел свои самоходки до окраин Сталинграда.
- Ну и идиотская же идея использовать мои орудия в городе! Через пару дней две трети моих машин были уничтожены. Еще бы два дивизиона таких, как мой, и мы взяли бы Сталинград за несколько часов и сегодня маршировали бы за Волгой дальше на Восток.
И все эти болваны из службы материально-технического обеспечения! Посреди степи ни капли горючего - вот мы и сидим тут и даем русскому Ивану время, чтобы он приготовил нам горячий прием и имел возможность закрепиться на позициях.
У этих проклятых идиотов любой школьник мог бы на клочке бумаги высчитать, сколько горючего требуется, если столько-то машин должны пройти столько-то километров!..
- А если необходимого количества горючего нет в наличии? - спрашивает чиновник. - Или не хватает транспортных средств?
- Если подвоз провианта и соответствующего количества горючего не обеспечен заранее для столь точно спланированной операции, каковой является наступление на Сталинград, начинать такую операцию - просто преступление!
Лицо подполковника - угловатое, каждый мускул напряжен, и он и не думает брать свои слова обратно. Офицеры смотрят на него озадаченно, партийный деятель - испуганно.
- Вы забыли дать нам новоиспеченные таблетки, чтобы мы их глотали и писали бензином! - с ожесточением продолжает подполковник. - А теперь в Сталинграде мы имеем Верден этой войны!
- Подвоз горючего здесь, в России, - это самая трудная часть всего похода! - горячится чиновник. - Гигантские расстояния, нехватка и непригодность дорог, слишком плохо развитая сеть железных дорог, где, ко всему прочему, необходимо вначале перешить колею да плюс ее расширять, удлинять, усовершенствовать!..
- Так-так, и обо всем это вы узнали только теперь? А нас посылают и про себя думают, как-нибудь да поломают себе ноги!..
- Может быть, вы задумаетесь над тем, что кажется вам совершенно естественным, а именно: что вы этим лейпцигским вагоном доезжаете почти до Волги? Это означает - все время переставлять вагоны на ходовые части другой колеи, и так почти до самого фронта!
Нессельбарт чуть улыбается и молча смотрит в окно, за которым бесконечно и однообразно тянутся поля и фруктовые сады. Украинские мазанки, русский крестьянин с тележкой, русские женщины и дети - широта, бескрайнее небо над ней.
Пока другие, прикрывшись шинелями, дремлют, Виссе листает газету Геббельса "Рейх".
Он узнает, к примеру, что Севастополь был городом готов, пополняя тем самым свои знания, потом переходит к последним сводкам вермахта, которые он, будучи достаточно опытным, умеет истолковывать.
Наступление на Кавказе остановлено и вылилось в бои местного значения. Рука Гитлера, протянутая за бакинской нефтью, так и повисла в воздухе - и эту руку придется убрать. Немцы стоят под Алагиром, где русские окружили их танковое соединение.
Английское наступление под Эль-Аламейном против ослабевающей и отступающей армии Роммеля. Высадка американцев в Северной Африке - они пришли, чтобы очистить эту лавочку.
Единственное утешение: чрезвычайные, потрясающие успехи подводных лодок! Неудачи и провалы, как они пошли зимой прошлого года в России, перед началом этой второй зимы обозначаются снова. Все фронты и защитные валы от Африки до Ленинграда - под угрозой.
В прошлом году, в сочельник, Виссе был в госпита* ле. Однако на сей раз он отправляется прямиком на русские зимние развлечения.
Целую ночь мчался поезд под русским небом, а под утро, разбуженный, заспанный Виссе оттирает покрывшееся инеем стекло.
Встает, осторожно приоткрывает окно, чтобы набрать в легкие свежего воздуха. Холодным ноябрьским утром мимо проплывают бесконечные поля - уже без урожая, обширные фруктовые сады, объехать которые невозможно, кажется, и за сутки, и вдруг возникает уходящая за горизонт равнина, Таганрог и Азовское море, гладкое, как зеркало, сливающееся с зеленоватым отблеском побережья. Словно гигантский деревенский пруд это мелководное море сопровождает поезд на многие и многие километры.
Вагон принадлежит дирекции имперских железных дорог в Ганновере; в купе - Германия, а повсюду вокруг - Россия, через которую серым червем ползет этот немецкий поезд.
Впереди - Дон, справа - Азовское море.
"Мы - оккупанты", - неожиданно приходит Виссе на ум, и его бы не удивило, если б поднялся вдруг этакий гигантский сапог и растоптал этого червя, этот немецкий поезд, заползший в центр России. Как мал и слаб человек, но как самонадеян и дерзок, если отваживается пуститься в бесконечности непостижимых измерений, чтобы их завоевать.
И обер-лейтенанту вдруг кажется, что он понимает, почему немцев занесло сюда.
Они пришли, чтобы неразветвленную, угрожающую, расползающуюся массу этого колосса прорезать шоссейными дорогами и железнодорожными путями, вместить в границы, поделить на логичные части, втиснуть в оковы западной цивилизации, обуздать, обустроить и сорганизовать - наполнить активной жизнью и через все реки перебросить мосты в Европу.
В сумерках наступающего вечера поезд прибывает в Ростов-на-Дону. Подполковник стоит у открытого окна и обозревает местность. Год назад он здесь со своими танками под командованием Клейста стремительным рывком через Сокол, Дубно, Кировоград и Днепропетровск, атакуя, с ходу, ворвался в Ростов.
Если бы так пошло и дальше, немцы сегодня стояли бы на Урале и война, возможно, уже закончилась бы, Нессельбарт стал бы комендантом занятого немцами Уральска, а восковая фигура Сталина была бы установлена в Паноптикуме. А всего-то и нужно было иметь на несколько тысяч легковых автомобилей меньше и на несколько тысяч танков и самолетов больше…
Но силы у немцев были слишком слабы, чтобы догнать и уничтожить отступающего через Дон противника.
Не удалось даже спокойно перезимовать в Ростове. Русские сосредоточили свои силы, атаковали и весной вернули себе город. "Враг разбит, у него сломан хребет, и он уже никогда не поднимется с земли", - заявил тогда фюрер. Но Германия была слабее, чем сильные слова Гитлера, а русские оказались упорнее, чем того хотелось фюреру.
И вот Ростов снова в наших руках - глубокий тыл с немецким ландшафтом: бараки, пункты для раздачи супа и чая, организованные Красным Крестом.
Виссе узнает, что в Сальск его поезд отправится лишь на следующий день. Он оставляет свой чемодан на вокзале, и с Харро на поводке бредет вверх по длинной широкой улице к центру города.
- Отлично путешествуешь, Харро, а?
Хоть какой-то интерес в этой войне: совершить осеннюю вечернюю прогулку по старому казацкому городу на Дону.
- Ремонтная - 14 ноября 1942 года - для нас последняя железнодорожная станция.
Пока тебя вела судьба, а впереди, на востоке, - фронт и неизвестность. Городок на краю калмыцкой степи, которая плоской чашей лежит между Доном и возвышенностью, там, на другом берегу, - уже Сталинград. Летом наши танки бешено мчались здесь, сминая густую степную траву, - и разлетелись вдребезги, разбившись о "подводные рифы" Сталинграда.
На золотисто-серую степь, на высохшие пучки полыни нехотя сыплется первый снег этой судьбоносной зимы.
Школа, казарма и госпиталь - кирпичные постройки, а вокруг - лишь деревянные домики и мазанки калмыков. На окраине города еще сохранились следы летних боев. Здесь не только подбитые Т-34, но и сгоревшие и растерзанные на куски немецкие танки.
Виссе и некий лейтенант Штольц разыскивают калмыцкую хижину, которая отведена им на ночь. Домик, состоящий лишь из одной комнаты и подсобного помещения, - чистый и симпатичный.
Калмычка, среднего возраста, полная и крепкая, ее старик-отец с реденькой седой козлиной бородкой и куча ребятишек, пританцовывая, вежливо и непрерывно кланяясь, окружают Виссе и лейтенанта, загадочно улыбаются своими раскосыми глазами над выступающими широкими скулами и объясняют, что для них - большая честь приютить в своей хижине господ немецких офицеров. Они рассказывают, что - отец детей воюет на фронте, и при этом освобождают для врагов своей страны единственную кровать в комнате, и затапливают печь сухими коровьими лепешками…
Старик просто счастлив от горсти немецких сигарет. Одну за другой он пропускает их через свои пальцы и, предвкушая удовольствие, подносит каждую к носу и с наслаждением вдыхает аромат табака.
Виссе был бережлив, и потому у него еще остались банка гуляша и банка говядины.
- Позвольте мне предложить Вам в качестве маленькой любезности эту банку? - обер-лейтенант протягивает калмычке банку говядины. Он так часто старается быть добрым, но так редко это ему удается. Он слегка кланяется, подбадривающе улыбается ей. Со своеобразной грацией, закрыв глаза, обеими руками эта "монгольская" крестьянка принимает, словно огромную ценность, его дар, приседает благодаря, с почти девичьим шармом, молодо улыбается, поворачивается к семье и, судя по всему, объясняет им, что это за подарок. Дети и старик поднимаются, встают полукругом и кланяются Виссе: всерьез и с достоинством выражая ему свою благодарность.
А калмычка снова обращается к обер-лейтенанту. Показывая на четверых детей, она объясняет ему жестами и на своем монгольском языке, что мясом покормят только детей и что она и старик не попробуют сами ни кусочка.
- Мать! - говорит Виссе беспомощно.
- Да, да, мать! - счастливая, повторяет она и ударяет себя в грудь.
Ее поза, ее лицо-все выражает материнство, а ее глаза - это глаза матери, в них - заботливое, нежное и полное любви выражение, какое бывает у всех матерей этой земли.
И она протягивает к нему руку, словно хочет притянуть его к себе, и нерешительно, на расстоянии как бы гладит его щеку, не смея прикоснуться к ней своими пальцами, и показывает, что она воспринимает его как одного из своих сыновей, и при этом у нее не меньше очарования и достоинства, чем у той высокой, одинокой женщины, у которой он вчера был в гостях в Ростове. (Она потеряла мужа и трех сыновей, теперь руководит отделением Красного Креста в Ростове и каждому, кого встречает, дарит частичку добра, мужества и материнской ласки.)
Даже плитка шоколада "Кола" есть у Виссе для детей, которые робко, тайком разглядывают его из угла комнаты. Они еще никогда в жизни не пробовали шоколада - вежливо, не ссорясь, они делят его между собой. А девочка с черными косичками и большими темными глазами первой решается подойти к Харро и осторожно погладить его. Вскоре дети уже вовсю играют с собакой, и она милостиво разрешает им это.
- Как терпелив, добросердечен и гостеприимен этот народ! - говорит Виссе.
- И это естественная вежливость! - соглашается Штольц. - Неплохо бы побывать здесь действительно в гостях, как друг, как путешественник, а не как враг!
- Они надеются, что мы принесем им лучшую, более достойную жизнь. Таким и должен был бы быть смысл нашей войны, раз уж мы ее ведем.
Самая ранняя возможность продолжить путь - попасть на румынский состав, идущий через Абганерово на Тингуту, последнюю железнодорожную станцию перед Сталинградом.
Поезд окутан клочьями пара, смешанного с тонким, как порошок, снегом. К вою урагана присоединяется бешеное шипение пара, вылетающего из находящихся под высоким давлением цилиндров. Рычаги, двери, окна, подножки и поручни вагонов покрыты снегом и толстым слоем льда, особенно там, где пар растапливает снег, а мороз тут же превращает его в лед.
Вынужденный кричать, поскольку ветер срывает с губ и уносит каждое слово, Виссе рапортует командиру румынского кавалерийского эскадрона, начальнику эшелона, некоему майору Малбаческу.
Тот приглашает офицеров занять места в почтовом вагоне, где разместились румынские офицеры со своими денщиками. Майор предоставляет в распоряжение Виссе и лейтенанта Штольца в качестве ординарца румынского солдата.
Почтовый вагон натоплен так, что можно задохнуться. Румынский солдат специально приставлен к этому делу: толстую докрасна раскаленную печь посреди вагона, над которой движутся струи горячего воздуха, он подкармливает коксом из огромного ящика, стоящего рядом, и доводит печь - в прямом смысле - до белого каления.
В передней части вагона имеется лесенка, ведущая к наблюдательной вышке почтового вагона; она вся уставлена чемоданами и рюкзаками. Виссе усаживается на самом верху на еще свободную ступеньку и смотрит вниз, внутрь вагона. Ведь ему предстоит находиться среди румын, и он с интересом устанавливает первые контакты.
Горы личного багажа, даже радиоаппаратура, кровати, матрацы, пуховые перины. На специальной решетке - коптящая керосиновая лампа, распространяющая вокруг скудный свет.
А в отгороженном закутке под лампой - поочередно просыпающиеся время от времени с громким кудахтаньем двадцать или тридцать кур. Откуда-то из призрачного нагромождения чемоданов похрюкивает живая свинья - зато нигде не видно никаких следов оружия, боеприпасов или какого-либо военного снаряжения, но в изобилии сковородки, горшки, тарелки и в специальной коробке столовые приборы.
По-светски и с изысканной вежливостью румынский майор беседует с немецкими офицерами; он объясняет им: из-за сильнейших северо-восточных ветров, которые летом забивают любое углубление метровым слоем песка, а зимой - снега, все шоссейные дороги и железнодорожные линии прокладываются на небольших холмах степи или насыпях. При такой метели работать лопатой, пытаться расчищать снег бесполезно, и даже использование плугов-снегоочистителей иллюзорно.
Виссе замечает, что редкие поселки, встречающиеся изредка островки домов лепятся для защиты от норд-оста к какой-нибудь насыпи в лощине или ютятся у склона холма.
По степи протянута сеть специального оповещения о надвигающемся урагане; к этому все жители, включая женщин и детей, приучены в обязательном порядке.
Поскольку на верхней ступеньке лестницы жара, как в парилке, и выдержать ее невозможно, Виссе садится пониже. Денщик майора, надев белый фартук, хватает громко кудахтающих кур из-за загородки, берет каждую за крыло, настоящей кавалерийской саблей отрубает ей над краем ящика голову, которую тут же швыряет в шипящее пламя печи, и со всеми тонкостями и приправами, по всем правилам кулинарного искусства зажаривает девять кур. От вида и запаха этой лакомой пищи, которой Виссе не ел уже несколько лет, у него слюнки текут.
Пробиваясь сквозь буран, румынский воинский эшелон догнал другой состав, идущий перед ним, и теперь оба поезда идут конвоем, оставаясь в поле зрения друг друга. Русский машинист тормозит, чтобы не наскочить на хвостовой вагон впереди идущего поезда, всякий раз так резко, что в вагонах все падает и о том, чтобы уснуть, нечего и думать.
Под утро поезд резко останавливается, проезжает еще несколько сотен метров и, скрипя тормозами, замирает на месте.
Виссе выглядывает в дверь. Поезд стоит посреди степи. Солдаты в темных накидках пробиваются через горы снега, переходя насыпь, и исчезают в бункере где-то по ту сторону железнодорожного полотна.
Несколько подземных бункеров расположены в небольшом отдалении друг от друга, и над входом в один из них на табличке написано: "Комендант станции Тингута". Дальше отсюда не идет больше ни один поезд.
Виссе оглядывается вокруг. Опять все то же самое. "Я так далеко, отрезан от дома, как никогда прежде", - проносится в голове. На какой-то миг его охватывает страх: "Если я сойду с этой колеи, связь с Веной оборвется, и я никогда в жизни не попаду домой или это будет очень не скоро".
Судьба снова затягивает его в мясорубку, и каждый раз возникают все те же вопросы: "Куда я попаду? Как будет там? Далеко ли до фронта? Какова обстановка?"
Виссе ищет возможность ехать дальше. Он обращается к водителю тягача, в прицеп которого из одного из вагонов перегружается продовольствие.
Водитель видит идущего в его сторону обер-лейтенанта и поворачивается спиной. "Если ему что-то от меня надо, пусть подходит сам", - думает он. Зная, чти Виссе уже на полпути, он поворачивается, встает, как положено по уставу, и вопрошающе смотрит на обер-лейтенанта. Слегка разозлившись, Виссе тоже останавливается.
- Могу ли я поехать с вами? - кричит он с расстояния более чем двадцати шагов.
Водитель чешет за ухом и идет к Виссе медленной, раскачивающейся походкой, к какой привыкают водители, управляющие тяжелыми машинами, стремясь показать тем самым, что и они - тяжелые, массивные глыбы.
Он идет с подчеркнутым спокойствием, которое демонстрируют обычно водители, ощущающие себя особыми существами; они куда более самостоятельны и даже порой самовластны, им, собственно, даже незачем заговаривать кому-то зубы, что мы, мол, водители и только случайно в военной форме. Хозяева на своих тачках, они не хотят ни в коем случае, чтобы их путали с солдатами, которые маршируют строем, поют песни, писают по команде и вечно должны выполнять приказы.