– Уж не вы ли это, поручик Розданов?! – наконец решился Беркут, поняв, что обладатель императорской фамилии в самом деле ушел.
Розданов на какое-то мгновение замер, но, довольно быстро придя в себя, метнулся в сторону и упал в двух шагах от щели.
– Да не стану я стрелять, поручик! – как можно громче заметил капитан. – Хотя давно мог бы пристрелить.
– Ты-то, провинциальный мерзавец, кто такой?
– Он самый и есть – провинциальный мерзавец.
– Всерьез спрашиваю. Откуда знаешь меня? Отвечай, а то и в самом деле рвану!
– Лейтенант Беркут. Камера следственной тюрьмы гестапо и полиции в Подольске, на Днестре.
– Лейтенант? Беркут?! Неужели тот самый Беркут?! Лжешь!
– Ты же видишь, что, произнося это, на икону перекрестился.
– Но ведь тебя расстреляли. В госпитале мне сообщили…
– А я уже с того света. Разве не понятно? Кстати, в чине меня повысили, теперь я уже капитан.
Андрей слышал, как, шурша каменным крошевом, Розданов медленно возвращается к щели.
"Какая удача, что Хомутов заманил меня сюда, – подумал он. – Ведь так никогда и не встретились бы. Неужели действительно всем этим скоротечным балом жизни правит некая Судьба?"
– Неужто и в самом деле вы, лейтенант?! Изумлению моему нет пределов.
– Вообще-то я должен изумляться куда больше, нежели вы. Стрелялись-то вы, поручик, в моем присутствии.
– До сих пор не могу простить себе этого выстрела, лейтенант, пардон, капитан. Слово офицера. Нет, я не играл, не юлил. Будь я проклят. Стрелял в сердце. Но пуля вошла куда-то в предплечье и в спину. А эти провинциальные мерзавцы… вы ведь видели: из камеры меня выволокли, как мертвеца. Это фельдшер… фельдшер все понял, сообразил. И немцам, святая душа, сказал не сразу, а велел оттащить меня в санитарный блок. Я стрелялся, будь я проклят! Однако эти провинциальные мерзавцы…
– Верю, поручик, верю. Всякое в этом мире бывает. Судьба, одним словом. Подползайте поближе. Трудно выкрикивать каждое слово. – И, подождав, пока Розданов приблизится вплотную, спросил: – Если я верно понял, вас разжаловали и отправили на фронт, рядовым?
– Вроде бы еще не на фронт. Но все остальное – верно. Стрелять не будете?
– Слово чести офицера.
– Бросьте, лейтенант, у красноармейцев его никогда не существовало – "слова чести офицера", как и самих офицеров, – простуженно прохрипел Розданов.
– Неудачное время мы выбрали для такой полемики.
– Не полемики, а констатации, – проворчал поручик. И все же поднялся, присел на камень у самой щели.
– Так служите вы сейчас в полиции?
– В некоем охранном батальоне. Сегодня вот нас перебросили сюда, "выкуривать и добивать русских крыс", как гласил приказ, изданный этими провинциальными германскими мерзавцами.
– Похоже, что и вы их уже невзлюбили.
Беркут услышал запах сигаретного дыма и понял, что поручик закурил.
– И никогда не любил. Кстати, немцы уже знают, что русскими командует капитан Беркут. Я слышал вашу фамилию.
– Почему же тогда разыгрывали удивление?
– Было сказано "капитан". А со мной сидел лейтенант, которого к тому же давно расстреляли.
– Пытались расстрелять. Ваши же провинциальные мерзавцы.
– Никак знакомого встретили? – несмело тронул Андрея за рукав приумолкнувший было Хомутов.
– Еще какого… знакомого! – вполголоса ответил капитан. – Потерпи пока, ефрейтор.
– Кто бы мог предсказать нам такую встречу, а, лейтенант? Пардон, капитан, – вновь заговорил Розданов. – Неужто в самом деле в чине повысили?
– Оказывается, в то время, когда вы стрелялись, а меня расстреливали, я уже был старшим лейтенантом. Только забыли объявить об этом на офицерском собрании.
– Ясно. В любом случае рад за вас.
– О, да! Еще немного, и с удовольствием рванули бы меня гранатой.
– Что поделаешь, война. А вокруг нас – это дикое скопище провинциальных мерзавцев!.. – воскликнул Розданов, вкладывая в этот возглас все, что только можно было высказать по этому поводу. – Вы-то как бежали?
– С эшелона. Сначала выбрался из ямы с мертвецами, затем – из эшелона. Тоже есть что вспомнить, поручик.
– Все еще называете меня "поручиком", – хмыкнул Розданов.
– Естественно. В душе вы остались поручиком Белой гвардии, – Беркут услышал, что в их укрытие спускается кто-то из своих, но, решив, что это, очевидно, лейтенант Кремнев, отвлекаться на него не стал. – И потом, не германцы вас этим чином наделяли, и не им отнимать.
– Благодарю, это по-офицерски. Знаете, все германцы в сути своей – провинциальные мерзавцы… Как и полицаи. Вы, наверняка, слышали, как некоторые из них обращаются ко мне.
– Уж наслышан.
– Похоже, вы – единственный, кто еще помнит здесь, что я офицер. Для меня это… сами понимаете. Забыл спросить: коль вы уже капитан – значит, побывали по ту сторону фронта?
– Чуть-чуть не дошел. По рации повысили.
– И не торопитесь туда. Эти провинциальные мерзавцы коммунисты могут произвести вас хоть в майоры, а хоть в полковники, но затем неминуемо арестуют и тут же хлопнут. Как агента абвера, завербованного в тылу врага.
Тем временем в пещере появился еще кто-то третий.
Беркут слышал, как, уже окончательно успокоившись, Хомутов перешептывался с ним. Однако сейчас его все еще целиком занимал разговор с Роздановым. Вот уж действительно невероятная встреча! Такую может преподнести только война.
– А что же ваш друг Рашковский? – поинтересовался он, чтобы как-то продолжить беседу. – Странно, что он выпустил вас из рук.
– А ведь ни один Ганс не посмел обращаться со мной с таким хамством. Жестокость – да, было. Но хамство-то, хамство истинно русское, неподражаемое. Уж поверьте мне, изъездившему Европу.
– И что, обошлось без суда? – Беркут сам не мог объяснить, почему он с такими подробностями расспрашивает Розданова обо всем этом.
Конечно, они прошли через общую камеру и смерть витала над ними, словно двуликий ангел Янус. Конечно, Розданов – поручик Белой гвардии. А сейчас еще и солдат гитлеровской армии. И все же… Эта удивительная встреча "после гибели" взволновала его до глубины души.
– О том, что я выжил, Рашковский узнал только через неделю. Я стрелялся в субботу. В воскресенье ему не доложили, а в понедельник он укатил в областной центр по служебным делам. Для меня это была отсрочка. Благодаря ей фельдшер, истинно русский интеллигент, сумел связаться кое с кем из находящихся в Подольске белоэмигрантов. А те – с каким-то полковником Русской освободительной армии.
– Которой командует бывший генерал-лейтенант Власов?
– Той самой.
– И даже Власов вмешался?
– К тому же подключились эмигранты из Берлина.
– Значит, в конечном итоге вам немыслимо повезло, поручик…
Розданов ответил не сразу, а когда все же заговорил, то голос его был едва слышимым:
– Какое-то время помолчим, господин капитан. Сюда приближаются эти провинциальные мерзавцы…
36
– Эй, Розданов! – прислушивался Андрей к тому, что происходило на поверхности. – Какого черта уселся здесь?!
– Тут небольшая щель. Почудилось, будто кто-то там двигается.
– Так почудилось, или там действительно кто-то есть?
– А черт его знает! Может, партизаны, а может, духи подземные бродят.
Подошли двое. Остановились у самой щели. Капитан сумел заметить, как один из них снял с плеча карабин и успел отпрянуть в сторону.
Пуля ударила в каменную стену между ним и Хомутовым, срикошетила в свод и, вновь срикошетив, прошла в миллиметре от его щеки. Полицай выстрелил еще дважды, но капитан уже успел переметнуться на ту сторону, где прятались Хомутов и присоединившийся к ним боец.
– Нужно уходить отсюда, – прошептал кто-то из этих двоих, дернув его за полу шинели. – Наши уже в пещере.
– Кто тут?
– Я, кто же еще?
– Ты, Калина?! – шепотом удивился капитан, чуть помолчав. Он не мог понять, действительно ли рядом оказалась девушка, или это ему только почудился голос Калины. – Откуда ты взялась?
– Все оттуда же, вслед за вами приползла.
– Пойдемте отсюда. Здесь нас перестреляют.
– Мальчевский сказал, что вроде бы ты в село ушла, чтобы там дождаться наших войск.
– Так оно и было.
– Зачем же вернулась? Ведь на том берегу уже наверняка наши.
– Просто, взяла и вернулась. А то получается, что вы здесь, а я – там, неудобно как-то.
– Вот и оставалась бы там.
– Так ведь по тебе соскучилась, – грубовато отшутилась Калина, – по красавцу трефовому о погонах офицерских.
– Ладно, вернулась – так вернулась. Уводи отсюда Хомутова. Уводи его, уводи; если ты ползла вслед за нами, то все слышала!
– Было что слушать. Стыдоба одна! Солдат, называется.
– Находите лаз и пробирайтесь к своим. Я – чуть позже.
– Никакого черта там нет! – опять донеслось сверху. – А если и есть – поди достреляйся до него. Щели тут на каждом шагу. Пойдем отсюда, вон, взводный развел костер…
– Правильно, господа, идите грейтесь, – посоветовал Розданов. – Я еще немного постерегу.
– Опять постережешь? Отличиться хочешь, пор-ручик? В офицеры опять рвешься, в офицеры? Ну-ну… Вот она, белая кость, недострелянная! Небось солдатский ворот шею трет? Дружок в окопах да солдатских блиндажах не тот пошел?
– Я сказал: "постерегу". Почудилось мне, – Беркут заметил, что в этот раз поручик не вскипел, как обычно, и даже не употребил свое привычное: "провинциальные мерзавцы". Он вел себя тихо, почти смиренно, – лишь бы эти двое поскорее убрались.
– Давай-давай, стереги. Может, самого этого ихнего капитана подстережешь. Сразу к "Железному кресту" представят.
– …Осиновой степени, – хохотнул другой, до сих пор молчавший. – С могильным венком.
– Провинциальные мерзавцы, – процедил им вслед Розданов. – Когда они успели наплодиться на этой земле, вы не знаете, лейтенант?
– Трудный вопрос, – вплотную приблизился к щели Андрей.
– Ах, да, извините, капитан… Все забываю, что произвели.
– Не имеет значения.
– Вы не правы, имеет, – убежденно возразил Розданов. – Для офицера чин – дело святое. Эх, была бы это наша, настоящая, русская армия! Поперли бы мы сейчас этих германцев вместе со всеми их союзниками, полицией и власовцами.
– Вот именно, и власовцами, – иронично добавил Беркут. – Спасибо, что не забыли уточнить. Кстати, не могли бы вы сообщить мне: на том берегу уже наши?
– На том – да, ваши. В некоторых местах уже зацепились. Однако деревня напротив косы еще в руках немцев. Окопы там в три ряда, каждый дом – огневая точка.
– А здесь? Здесь что происходит? Какому войску противостоим?
– Это уже допрос, лейтенант, пардон, капитан.
– Если считаете это военной тайной, – можете не отвечать. И тем не менее, будьте так любезны, сообщите: на косе мои бойцы еще держатся? Это ведь не германская военная тайна.
– Блокировали их. Выход забрасывают камнями.
– Понятно.
– Вас этим не удивишь. Вы, говорят, специалист по подземной войне. Слышал, немцы-офицеры между собой переговаривались. Говорят, вас для того и перебросили сюда, чтобы организовать сопротивление подземного гарнизона.
– Настолько хорошо знают мое прошлое? Не от вас ли?
– Увы, лично от вас.
– Что-то я вас не пойму.
– Что тут понимать? Взяли языка. – Арзамасцева, понял Беркут. – От него узнали фамилию, кличку. Сверили по гестаповским архивам и полицейскому досье… Вам ли объяснять, как это обычно делается? Дать покурить?
– Не курю. Но пару сигарет можете бросить.
– Вот пачка…
Громов поймал пачку немецких сигарет, спрятал в карман и вполголоса спросил:
– Хомутов, ты еще здесь?
– Уходим мы, – ответила вместо него Калина. – Идешь с нами, или будешь сдаваться своему дружку-беляку?
– Это мы как-нибудь решим без тебя, на досуге, – жестко парировал капитан.
– Как знаешь, господин штабс-капитан.
Беркут молча проследил за тем, как Хомутов и девушка взбираются на полку.
– Знаешь, – отвлек его Розданов, – сюда из службы безопасности одного прислали. Специально ради тебя. Он-то про тебя все знает, от Штубера, очевидно.
– То есть это не сам Штубер?
– Много чести. Хотя, говорят, будто этот парашютист "работал" с самим Скорцени. Вроде как ученик. Слышали о таком – по имени Скорцени?
– Еще как приходилось. Однако сейчас меня больше интересует имя сотрудника СД, которого прислали сюда по мою душу.
Розданов молчал, и капитан не мог понять: то ли он вспоминает фамилию, то ли не желает разглашать очередную военную тайну?
– Это, конечно, не имеет значения, как его там зовут… – попытался Беркут помочь ему выйти из щекотливой ситуации.
– Да не в этом дело… Вспомнить не мог, но теперь вспомнил: Гольвег. Оберштурмфюрер Гольвег – так его величают. Звание вроде небольшое, старший лейтенант, по-вашему. Но эсэсовец он маститый. Чувствуется выучка.
– Гольвег? – переспросил Андрей. – Тоже знакомая фамилия. Правда, тот Гольвег, которого я знаю, был всего-навсего шарфюрером. Не успел бы за такое время. Ну да черт с ним.
* * *
Несколько минут оба молчали. Артиллерийская дуэль на том берегу уже разгорелась вовсю. И, словно откликаясь на нее, вспыхнула нервная перестрелка в конце косы. Беркут даже почувствовал себя неуютно от сознания, что ребята сражаются, а он, как ни в чем не бывало, ведет эти странные беседы с бывшим поручиком-белогвардейцем.
– Что они там собираются предпринять против нас? – спросил он, словно забыв о том, что на подобные вопросы Розданов отвечать отказывается.
– Как обычно: блокируют, забросают камнями. Для солидности пристроят пару мин. Расчет простой: посидите денек-другой и сдадитесь. Слушайте, капитан, вас там еще много? Ах, да, пардон. Я к тому, что надо бы вам подумать о собственном спасении. Через эту щель вам, естественно, не пролезть. К тому же поблизости много этих провинциальных мерзавцев. Есть здесь где-нибудь нормальный выход?
– Есть, – ответил Беркут, немного поразмыслив.
– Но помочь я смогу только вам. Остальным, извините… Идет война.
– Мы не о том говорим, поручик. Я знаю, где есть вход в каменоломни. И готов показать его вам. Но лишь для того, чтобы вы смогли присоединиться к моему гарнизону.
– К вам?! Шутить изволите, господин капитан? Впрочем, помнится, даже там, в камере, вы не были лишены чувства юмора. Правда, как бы это сказать?..
– Не теряйте времени. Как раз сейчас, почти в безвыходном для нас положении, вы и должны перейти на сторону своих, русских. Возможно, высшая доблесть офицера в том и заключается, чтобы искупить свою вину именно в такой ситуации.
– А какая разница: вместе с фашистами бить коммунистов, или вместе с коммунистами бить фашистов? Думаете, для меня это должно иметь принципиальное значение? Я не знаю, какой информацией о своем строе и своем правительстве – Сталине, Берии, Ворошилове и прочих – вы обладаете… Но, по моим данным и моему разумению, схватились они – фашисты с коммунистами – совершенно напрасно.
– Это что, урок политического просвещения?
– Обычное размышление вслух. Ваш Сталин вполне стоит их Гитлера. И сибирские коммунистические концлагеря ничуть не страшнее гитлеровских. Вы никогда не задумывались над тем, что было бы, если бы два года назад Гитлер не напал на Россию? Как развивались бы дальше связи между этими двумя однородными строями и к чему бы привела эта их дружба? По-моему, тот, совместный парад гитлеровцев и сталинистов, который прошел в 1939 году в Бресте…
– Бросьте, поручик. Какая, к черту, дружба? Обычные политические маневры. Мы попытались уберечь Европу, да и весь мир, от мировой войны – только-то и всего.
– Чтобы самим тем временем уничтожить вдвое больше числом внутренних врагов своего режима, чем могло бы погибнуть при любой самой страшной войне?
Беркут недовольно покряхтел, но все же вынужден был признать:
– Что было – то было.
– Попомните мое слово, капитан, когда-нибудь история еще воздаст этим провинциальным мерзавцам от большой политики, погубившим и Россию, и Германию. Просто вы все еще пребываете в счастливом гимназическом неведении.
– Я пребываю в роли солдата, который честно выполняет свой долг. А вот, в какой роли пребываете вы? Все, у нас нет времени для дискуссий. Я – офицер. Вы поняли меня: офицер! Который, в отличие от вас, не нарушил присяги!
Розданов умолк. Поднялся, но уходить не спешил. В просвете трещины мелькали голенища его до блеска надраенных солдатских сапог, когда, неуклюже пританцовывая, поручик пытался согреться. Наблюдая за ним, капитан в то же время прислушивался к разгоревшейся на кончике косы стрельбе.
– Эй, русский, что это за папуасьи танцы?! – окликнул кто-то Розданова по-немецки. – Кого ты там караулишь?
– Приказано охранять эту щель, господин лейтенант!
– Что, еще один вход в каменоломню? Русские будто специально нарыли эти норы, чтобы превратить войну цивилизованных армий в крысиные потасовки.
""Крысиные потасовки", говоришь? – мысленно вклинился в их разговор Беркут, чуть отступая от щели и готовя к бою автомат. – Только бы не засорился ствол".
Лейтенант подошел к щели. В просвете возник рукав зеленовато-серой шинели.
– Так точно, господин лейтенант, специально. Именно одну из таких крысиных нор эти провинциальные мерзавцы заставили меня охранять.
– "Провинциальные мерзавцы"? Это вы о германском командире?
– Боже упаси. Мной командуют русские.
– В таком случае, не возражаю. Считаете, что кто-либо из русских способен пролезть в эту нору?
– В том-то и дело, что это невозможно. Но я выполняю приказ, господин лейтенант!
Розданов отступил, давая офицеру возможность получше рассмотреть странный объект охраны. Но как только немец чуть-чуть наклонился, Беркут, уже не полагаясь на автомат, выхватил из кобуры пистолет и дважды выстрелил в нависший над трещиной изгиб полураспахнутой шинели.
– Эй, капитан! Ты что, озверел?! – испуганно заорал Розданов.
– Просто, идет война, поручик. Не бойтесь, в вас стрелять не буду! Оттащите тело офицера, столкните сюда его пистолет и запасные обоймы и уходите.
Несколько минут поручик выжидал, не полагаясь на заверения Беркута, но потом все же решился. Бормоча проклятия, он сделал все, о чем просил капитан, и вновь отошел в сторонку, чтобы Андрей не мог видеть его.
– Поручик, вы все еще здесь?!
– Прикажете позвать следующего офицера? Изволите перестрелять с моей помощью весь офицерский корпус вермахта?
– А что, божественная мысль! Как в тире. Немцы еще не заинтересовались тем, что здесь произошло?
– Чуть позже конечно же заинтересуются. Но пока что вокруг стрельба…
– Я всего лишь сделал то, что обязаны были сделать вы.
– Странноватая услуга.
– Так что, спускаетесь сюда, поручик? Поняв при этом, что настоящие русские – здесь.
– Но и здесь тоже. И вообще хватит с меня самоубийств. Мне вдруг захотелось пережить эту войну. Кстати, где тот, нормальный, вход в вашу нору, о которой вы говорили?
– Приведете туда немцев?
– Вы – провинциальный мерзавец, капитан.