– Где пулемет, лейтенант? Прикажи умерить их веселье. Прежде всего расстреляйте собак! – крикнул Андрей уже вдогонку ему. – Пора кончать этот спектакль! Мальчевский, – принял он бинокль из рук младшего сержанта, – лишь только пулеметчик оттеснит немцев, бери пять-шесть бойцов – и на лед. Но как можно осторожнее.
– Мудрят они что-то, кардиналы эфиопские.
Несколькими короткими очередями пулеметчик уложил на лед все три собаки и сразу же прошелся по пятящейся к тому берегу цепи. При этом капитан заметил, что, поливая свинцом прибрежные утесы, немцы все же отходили слишком поспешно и никто из них не залег, не попытался помешать противнику приблизиться к таинственному "парламентеру" в саване.
– Лейтенант, усилить наблюдение за подходами к каменоломням! – распорядился Беркут. – Не исключено, что они нас просто-напросто отвлекают.
– Не похоже. Наши, береговые, немцы, отошли к краю плато. Сидят тихо.
– Это-то и подозрительно.
– Понял, – заверил его Кремнев, – сейчас предупрежу ребят.
17
Первым на лед спустился Мальчевский. Андрей видел, как он, не оглядываясь на идущих за ним бойцов, пробился через "волны" прибрежных торосов, залег и, выждав минуту-другую, быстро пополз к санкам. Вслед за ним, только значительно осторожнее, начали подбираться к "парламентеру" остальные пятеро солдат. Но все они замерли, когда из плавней неожиданно ударили несколько ППШ. И сразу же из пожелтевших, полегших островков камыша на лед выбралась группа бойцов в маскхалатах и по-пластунски начала наседать на немцев с фланга, прикрывая группу Мальчевского.
– Капитан, вон они! – вынырнул из измятой башни танка лейтенант Кремнев. – Подкрепление, нам обещанное. Прорвались-таки.
– Интересно, сколько их там.
– Десятка два, не больше. Явно не то, на что мы с вами рассчитывали. Нам бы пару взводов.
"Да уж, сколько бог послал. Только бы не увлеклись, – подумал Беркут. – Они нужны мне здесь, а не там, на льду, мертвыми…"
Но бойцы подкрепления не увлеклись. Как только им удалось отсечь немцев от группы Мальчевского, они сразу же начали ползком отходить к косе. Другая группа подкрепления, отстреливаясь от немцев, пробивалась к каменоломням вдоль берега. Им сразу же пришли на помощь солдаты гарнизона.
Еще через несколько минут бойцы Мальчевского принесли на плащ-палатке и положили перед офицерами заиндевевшее, скованное ледяным панцирем тело голого мужчины. Он сидел, поджав ноги, в позе Будды, привязанный к двум соединенным скобами бревнам, которые служили спинкой в этом кресле-санках. Лишь внимательно присмотревшись к искореженному гримасой боли лицу этого "парламентера", Беркут с трудом узнал в нем ефрейтора Арзамасцева.
– А ведь точно: он! – подтвердил Мальчевский, хотя капитан не проронил ни слова. Просто Сергей уловил тот момент, когда командир узнал своего бойца. – Повеселились, кардиналы эфиопские! А человек от смерти, от судьбы убежать хотел…
– Он не убежал, – негромко, но жестко перебил его Беркут. – Ефрейтор Арзамасцев не был дезертиром. Он получил задание пройти к нашим. Причем получил его лично от меня. – Андрей почувствовал, что губы его дрожат. Но не от холода.
– П-понял, – растерянно произнес Мальчевский, внимательно глядя на капитана. Он, конечно, не поверил ему, однако условия игры принял беспрекословно. – Если задание, тогда… совсем иной параграф. Тогда, как водится, как все… Смертью храбрых.
Еще несколько минут Беркут молча стоял над закованным в ледяной саркофаг телом, не замечая ни переминающихся с ноги на ногу Мальчевского и Кремнева, ни все прибывающих и прибывающих по одному – по двое бойцов подкрепления. Он не решился бы назвать этого человека другом. Скорее наоборот, Арзамасцев делал все возможное, чтобы отмежеваться от его распоряжений, его действий.
Многое из того, что стало сутью самой его, Беркута, жизни, воспринималось Кириллом в штыки, и этим невосприятием он довольно часто мешал командиру настраивать бойцов на операцию, на бой, на мужество. И было что-то закономерное в том, что закончил Арзамасцев свой фронтовой путь вот так: оставив гарнизон, сбежав с поля боя, что на языке военюристов всех армий называется дезертирством и карается одинаково строго и беспощадно…
Нет, он не решился бы назвать Арзамасцева своим другом, и все же этот человек был по-своему дорог ему. Вместе бежали из плена, вместе прошли чуть ли не всю Польшу и пол-Украины, вместе десятки раз находились на грани гибели. С Арзамасцевым были связаны несколько труднейших месяцев его жизни – разве этого недостаточно?
Да, сейчас, стоя над телом этого погибшего солдата, Беркуту было что вспомнить. Однако он ничего не вспоминал. Просто стоял, опустив голову и всматривался в слегка оттаявшую ледяную маску, покрывавшую лицо Арзамасцева, казавшегося теперь пришельцем из иного мира.
– Совсем забыл: записка, – вдруг вспомнил Мальчевский, извлекая из кармана листок плотной картонной бумаги.
– Что в ней? – тихо спросил капитан, все еще не отрывая взгляда от казненного.
– "Так будет с каждым, кто не сдастся до двенадцати ноль-ноль. Сигнал о сдаче – белый флаг на башне танка". По-русски написано, причем грамотно. Очевидно, полицаишко какой-то старался, писарь вавилонский.
– Это всe?
– Здесь еще подпись стоит: "Немецкое командование".
– Значит, в двенадцать? Ценная информация. Похороните ефрейтора Арзамасцева по ту сторону косы. Можно не сомневаться, что до двенадцати немцы зверствовать не будут. – Он провел взглядом четверку бойцов, уносящих на шинели тело Арзамасцева, надел шапку и только тогда осмотрел столпившихся чуть в стороне, у самого входа, под козырьком, незнакомых ему бойцов.
– Старший сержант Акудинов, – переваливаясь на тонких, "кавалерийских", ногах, подошел к нему высокий худой боец в длинной, с иссеченными полами шинели. – Привел двадцать три гвардейца. Командир взвода младший лейтенант Торгуенко, сержант Казаченок и еще два гвардейца погибли. Двоих раненых оставили в деревне. Мужик вроде бы надежный. Еще трое легкораненых остались в строю.
– Как же вы сумели пройти? Такой массой?
– Разведчики помогли. Сняли пулеметный расчет, провели через окопы, а когда фрицы засекли нас, отвлекли огонь на себя. Ночь тоже подсобила. Словом, прошли. Только подморозились… основательно.
– Все в штольню. К костру. Обогреться, поесть. В вещмешках патроны?
– И гранаты. Немного еды, – гортанный голос Акудинова рождал какой-то необычный акцент, слышать который Громову еще не приходилось. Единственное, что он определил акцент этот не кавказский.
– Главное сейчас – боеприпасы, – согласился Андрей. – Лейтенант Кремнев, пополните бойцами три наших взвода. Вы, старший сержант, задержитесь. Что велено передать лично мне? – спросил он Акудинова, когда бойцы пополнения отошли к штольне.
– Извините, товарищ капитан, что не сразу… Эта сатанинская шутка с "парламентером"… Наступление завтра на рассвете. Приказано во что бы то ни стало продержаться.
– Глубокомысленный приказ, – иронично улыбнулся Глодов, держась рукой за ягодицу. Пуля действительно лишь царапнула его, но рана все еще побаливала. – Который, впрочем, не обсуждают, – добавил исключительно ради капитана. – Как и все прочие.
– Но мы уже потеснили немцев, – решил оправдаться за все существующие на их участке фронта штабы этот невесть откуда свалившийся старший сержант. – Сейчас передовая в пятнадцати километрах от реки. Это же на один бросок!
– Я еще помню те времена, когда она была значительно ближе, – заметил Глодов, стоявший так, чтобы приваливаться спиной к камню. – Тогда нам тоже обещали все тот же один, решительный бросок. Хотя претензии, конечно, не к тебе, сержант.
Длинная очередь, которой немецкий пулеметчик, засевший на берегу, справа от косы, прошелся по танку и окрестным валунам, напомнила всем троим, что спорить им, собственно, не о чем: где бы ни проходила передовая, враг всегда рядом. Поэтому ориентироваться нужно по нему. Самого же Беркута волновал сейчас не столько очередной рывок своих войск, сколько ультиматум немцев. Он посмотрел на часы: пять минут восьмого. Если немцы действительно подарят им эти пять часов – у них еще уйма времени. Вот только стоит ли дарить его немцам? Ведь это и их передышка.
18
Перебросившись несколькими словами со всеми прибывшими, Беркут, в сопровождении Кремнева и Мальчевского, пошел осмотреть передний край своего гарнизона.
Хотя немцы, как всегда, отошли на ночь с плато, чтобы не терять зря людей во время вылазок русских, ни один боец гарнизона за ближайший вал не вышел. Впереди оставался только заслон, охранявший северный выход из штольни. Но и он тоже отсиживался под землей за завалами.
– Немцев все больше прибывает, товарыша камандыр, – докладывал сержант Исмаилов, хищновато прищурясь. Буквально за несколько минут до появления офицеров и Мальчевского он вернулся из разведки. Пробрался почти до края плато и насчитал на шоссе до десятка грузовиков и мотоциклов. – Там еще танка одна. Небольшая танка. Совсем нас аркан взяли, товарыша камандыр.
– А что в плавнях?
– Тоже немец заметил. Засада, думаю. Совсем аркан.
– Сегодня они нас зажмут – это точно, – в тон ему мрачно согласился Кремнев. – Наверняка, тоже знают, что наступление начнется утром.
– Думаешь, разнюхали? – усомнился капитан.
– Разведку надо уважать. У немцев она тоже неплохая, что есть то есть.
– Ну, это еще нужно в деле посмотреть, – сплюнул сквозь зубы Мальчевский. – Зимой они, бедуины магаданские, и в разведке не вояки. Поверьте старому разведчику.
– Что, тоже из разведки? – удивился лейтенант.
– Шепотули, шепотули, шепотуленьки мои… – укоризненно посмотрел Мальчевский на капитана. – Неужели в гарнизоне все еще находятся люди, которые до сих пор не знают об этом?!
Очевидно, ему хотелось тотчас же просветить лейтенанта, но, заметив, что комендант никак не реагирует на его браваду, проворчал что-то себе под нос и сник.
– Лейтенант, остаешься здесь, – проговорил Беркут. – Через часок подброшу десяток гвардейцев из подкрепления. Создашь три небольшие группы заслона и скрытно выдвинешь их метров на сто вперед. В засаду.
– Человека по три?
– Не больше. Ты, Мальчевский, подбери троих надежных. Экипируй их, морально подготовь, и через час выступаем.
– Вот именно. Пока туман не развеялся, – младшему сержанту не нужно было объяснять, куда собирается выступать эта группа. – Посмотрим, что там у них за разведка. А, лейтенант?
Беркут поднялся на ближайшую скалу и попытался оглядеть окрестности. Опускающийся к земле туман напоминал серые свитки облаков, медленно плывущих далеко внизу, у подножия горной гряды. Просматривающиеся сквозь него скалы и валуны казались холодными, безжизненными вершинами гор, а излучаемое ими таинственное молчание способно было скорее настораживать и угнетать, нежели дарить хоть какое-то успокоение.
"Это последний твой день, – вдруг ожил в его сознании чей-то грустно-вкрадчивый голос. – Последний. Сегодня все и решится".
Если бы капитан услышал нечто подобное от кого-либо из бойцов, осадил бы этого пророка с его мрачным предсказанием своим привычным: "Отставить, бой покажет!". Однако осадить самого себя оказалось труднее. Все тот же внутренний голос продoлжал нашептывать ему: "А ведь приказ ты уже выполнил. Не сутки продержался – намного больше. И не твоя вина, что дивизия не только не смогла вернуть себе левый берег реки, но и отошла с правого. Если эти двадцать три прошли сюда, значит, отсюда тоже можно вырваться. Или уйти в Горнацкий лес. И уже оттуда наносить удары по тылам. Но при этом спасти людей от бессмысленной гибели. Вот именно: бессмысленной…"
– Вон они, красавцы коричнево-фиолетовые!
– Что? – не понял Беркут, поглощенный своими мыслями.
– Немцы, говорю. Словно из тумана плодятся.
Капитан прильнул к окулярам бинокля, и сразу же оторвался от них. Немцы шли густой массой по всей ширине плато. Краем глаза Андрей фиксировал, как Мальчевский, который и без бинокля хорошо разглядел эту орду, залег на гребне, приготовив запасной магазин и гранату. Ему следовало бы сделать то же самое. А еще лучше – немедленно отойти за вал и вызвать подкрепление.
Но ничего этого Андрей не сделал. Молча проследил, как густая черная цепь исчезла в лощине, волнистой накипью возникла уже по эту сторону его и приблизилась к северному валу, за которым гарнизон Каменоречья принял свой первый бой. Небольшие группки немцев начали преодолевать и эту преграду, но зычные окрики командиров, которые хорошо слышны были даже отсюда, остановили их и заставили вернуться.
– Как-то странно они ведут себя, клоуны подковерные! – подал голос из своего укрытия Мальчевский. – Всю обедню нам испортили!
"Заметили нас и решили, что это передний край? – и себе пытался понять замысел противника Беркут. – Но что дальше? Решили основательно подготовиться к прорыву? А что, удобная позиция. На такой спокойно можно дождаться ультимативного часа", – подытожил он, спускаясь с возвышенности.
– Старший группы заслона рядовой Звонарь, – на ходу представлялся мальчишеского роста солдат, лица которого Андрей не разглядел. Солдатик бежал, пригибаясь, подметая снег впереди себя посеченными полами шинели. – Где прикажете?
– А, это ты, Звонарь? – тепло отозвался капитан, вспомнив, как этот мужественный солдатик до последней возможности держался у северных ворот Каменоречья.
– Удивляетесь, что все еще жив? Так, поверите, сам этому удивляюсь.
– Занимайте эту высотку. Если заговорят минометы, ныряйте под нее. Вон там, на склоне, просматривается что-то вроде пещерки. И приказ: по возможности, не геройствовать! Гарнизону вы нужны живыми.
– Есть не геройствовать! – пропыхтел мимо него солдатик-с-ноготок. Трудно было понять, как он вообще оказался в строевиках. – За мной, хлопцы. Вон и братская могила.
"Нет, гибель здесь еще могла бы показаться бессмысленной, если бы не сообщение о том, что завтра наши наступают, – вдруг возразил себе Беркут, проследив, как все трое медленно поднимаются на каменную сопку. – И если бы не потери, которые уже понесли здесь гитлеровцы и которые еще понесут".
19
– Русские солдаты и офицеры! До истечения срока ультиматума осталось двадцать пять минут! – хрипел жестью рупора вражеский офицер, затаившийся за тем самым выступом, из-за которого еще недавно, утром, Беркут следил за нашествием фашистов. – Немецкое командование предлагает вам ровно в двенадцать часов вывесить белый флаг на башне танка, организованно подойти к руинам ближнего к немецким порядкам дома и сложить оружие. Всем, даже евреям и коммунистам, немецкое командование сохраняет жизнь. Все вы будете отправлены в лагерь для военнопленных! Раненым будет оказана медицинская помощь.
– Перевести? Предлагают сдаваться, – возник за спиной у Беркута лейтенант Глодов. – Требуют сложить оружие у крайнего дома. Ровно в двенадцать. Ах да, забыл: вы же знаете немецкий.
Беркут не ответил. Пока германский офицер пророчествовал им будущее, а затем переводчик тщательно переводил каждое его слово на русский, он еще раз взвешивал шансы своего гарнизона. Андрей понимал, что, прежде чем начать атаку, немцы основательно вспашут снарядами все плато и выгонят своих автоматчиков на лед. Возможно, что и основной натиск будет со стороны реки, где не нужно преодолевать валы. Поэтому давать бой у северного вала не имело смысла. Выход один – отойти в каменоломни. Заставу "маяка" тоже увести в штольню. И драться у входа.
– Вот вы где! – показался на тропе лейтенант Кремнев. Они сидели у небольшого костра под полуобвалившейся крышей дома старика. Эти остатки крыши, потрескавшиеся стены, да еще маленький костерчик создавали хоть какую-то иллюзию человеческого пристанища. – Товарищ капитан, в плавнях появилась большая группа немцев. На том берегу реки напротив плавней тоже заметно передвижение. Кроме того, выявлена новая пулеметная точка.
– Опасаются, как бы мы не попытались прорваться к своим, – заметил Глодов.
– На месте их командира я опасался бы того же. Но уже давно попытался бы оттеснить гарнизон каменоломен от берега. Они же пока что, наоборот, стараются прижимать нас к реке. Не понимая, что она создает более или менее безопасный тыл. К тому же всегда есть возможность уйти на тот берег. Вот почему мне трудно понять логику действий германских офицеров. Они словно бы не понимают, что действуют не в обычных полевых условиях и что столкнулись не с окруженцами, а с подразделением, ведущим полупартизанскую-полудиверсионную борьбу в их тылу. Пожелай мы уйти на тот берег, – мы бы давно ушли. Но нам нужна эта коса, нужны каменоломни, нужен плацдарм.
– Знаете, что меня удивляет, капитан? Что всякий раз вы пытаетесь думать и за себя, и за немецких офицеров. Но при этом анализируете их действия, не как действия врага, а словно бы в шахматы с ними играете. Без ненависти, без злобы.
– Любое сражение, любая операция – это и есть шахматная партия войны. Вас что, в училище этому не учили, лейтенант?
– Не оканчивал я никаких училищ, – недовольно проворчал Глодов. – Во время войны дослужился. Словом, не профессионал я, капитан, если вас интересует именно это. А что касается сегодняшнего боя, то минут через двадцать-тридцать немцы основательно окружат нас, а держаться нам нужно будет как минимум до утра.
– И что же вы предлагаете? – спокойно спросил Андрей, переворачивая палочкой покрывшиеся серым налетом остывающие угли.
– Думаю, нужно вывесить этот чертов флаг, – ответил Глодов.
– Что-что?! – только сейчас встрепенулся Беркут, оторвав взгляд от костра. – Какой еще флаг?!
– Да нет, я не в том смысле, чтобы действительно сдаваться. Обычная военная хитрость. Пока они будут любоваться белым флагом и ждать, что вот-вот сложим оружие, пока пришлют парламентера да поймут, что мы их дурачим, – пройдет часа полтора, а то и все два. Под землей, куда они неминуемо нас загонят, эти два часа покажутся вечностью. Там мы будем считать каждую минуту. Теряя при этом людей.
– Белый флаг – это заявление о сдаче в плен, – жестко напомнил капитан. – И вы, офицер, должны знать это. Любой гарнизон, любое подразделение, вывесившие белый флаг, должны немедленно прекратить вооруженное сопротивление. Это условие засвидетельствовано Женевской конвенцией.
– Ефрейтора Арзамасцева они что, тоже по Женевской?.. Есть там, в этой конвенции, пункт, по которому допускалось бы подобное зверство?
– Это их преступление, германцев, фашистов. Мы не можем отвечать на каждое зверство врага своим собственным зверством.
– Но, позвольте… Существует же такое понятие, как "военная хитрость", – присел у костра Глодов. Он не собирался так легко отступать от своей идеи. – Та самая, на которой строится вся работа любой разведки мира. Выиграть полтора-два часа, зная, что наши войска уже должны выйти к реке… Это значит, выстоять. Сохранить десятки жизней. Кто там будет разбираться на международных конференциях: вывешивал капитан Беркут белый флаг, или же немецкому офицеру просто-напросто померещилось? Так о чем речь, капитан?
– Война имеет свои законы, символы и традиции. И с ними нужно считаться.