- Князья совершенно неподдельный. И когда-нибудь под хорошее настроение расскажу, как стал чекистом. Послушайте, я усердно молился всем англиканским угодникам, но в соборе Святого Павла так и не встретил вас. Вы умышленно не появлялись?
- Да нет. Вернулся Крюндер…
- Дост. Я знаю его подлинное имя.
Дорн опустил глаза:
- Я дважды был в храме, но, видимо, мы с вами разошлись во времени. Дост привез из Берлина указание похитить меморандум Идена "Германская опасность" и со свойственной его баронской светлости беспардонностью нещадно меня эксплуатирует.
Багратиони насторожился:
- Речь, часом, не о том досье, которое Иден разработал после подписания морского соглашения?
- Вероятно. Дост торопится. Он боится, как бы после захвата Рейнской зоны, об этом в Берлине говорят как о деле решенном, и произойти оно может буквально со дня на день, нас с ним не попросили бы отсюда.
- Это было бы печально… - отозвался Багратиони. - Я слышал кое-что, правда, сроки назывались более отдаленные. Ваша ситуация осложняется. Как некстати! Впрочем, британцы вряд ли займут активную позицию. Скорее сделают вид, что это их не касается. Но я не хочу верить, что французы простят Гитлеру наглость.
- А вдруг тот документ прольет свет на намерения англичан в случае агрессии против Франции?
- Может быть. Но как вы рассчитываете получить его?
- Кажется, Дост нашел подход к Форин офис. Я же думаю, кража подобных документов - дело не одного дня, а кроме того, это вне возможностей заранее спланированной операции. Здесь можно только уповать на случай.
- Советую вам держаться подальше и от спланированной Достом операции, и от случая. Вам нельзя подпадать под компрометацию. А вообще я не придавал бы этому документу большого значения. У Идена свой взгляд на проблему, но это не последнее слово в англо-германских отношениях. Именно этим продиктована наша с вами задача. Думаю, скорее события на Рейне, если они все же произойдут, станут реальным показателем состояния отношений королевства и рейха. Германская опасность, конечно, декларируется Иденом, он чувствует ее, я бы сказал, нутром, но в то же время Иден предлагает фон Хешу заняться созданием тройственного англо-франко-германского пакта. Иден не хочет ссориться с соседом, набирающим военную мощь. И если французы, в свою очередь пойдут па этот пакт, значит, договор Франции с СССР - маневр. Я недавно передал в Центр слова Болдуина, что Германию можно разгромить только с помощью России, но это будет иметь свои результаты - большевизацию Германии. И еще Болдуин сказал, что, зная желание Гитлера двинуться на Восток, он хотел бы, если дело дойдет до европейской драки, чтобы то была драка между большевиками и нацистами. Это уже программа. Разумеется, Болдуина пугает возможность большевизации Германии, но зато увлекает мысль, что можно измотать, ослабить Советский Союз в борьбе с Гитлером. Вот так ставится вопрос…
"Он более чем откровенен со мной, - анализировал Дорн. - Так, может быть, никакой подоплеки в наших контактах нет, Багратиони не поручали контролировать меня, просто действительно целесообразно сейчас вести именно совместную работу. Будь я на месте Багратиони и сиди рядом со мной полупровалившийся в глазах Центра - и, естественно, в моих тоже - разведчик, стал бы я выдавать свои разработки? Нет, разумеется".
- А вам, Роберт, - продолжал Иван Яковлевич, - нужно расширять контакты. Поэтому я хочу познакомить вас с одним очень любопытным человеком. Рудольф фон Шелия… дипломат, выходец из аристократической семьи. Работал в Париже с фон Хешем. Сейчас его направляют советником посольства в Варшаву, это явное понижение, в Лондон он приехал просить протекции у своего бывшего патрона. Но тот ничего для него, думаю, уже не может сделать. Фон Хеш - неугодная Берлину фигура. Я знаю отца Рудольфа. И отец, и сын ненавидят Гитлера, считают выскочкой и узурпатором, что правда. И как я понял, Рудольф ищет человека, как бы это точнее сказать… Нет, фон Шелия никогда не предал бы родину. Но Гитлер для него - это не Германия. Как я понимаю, дипломат готов по мере своих возможностей раскрыть перед миром истинные агрессивные планы фюрера. Я думаю, будет целесообразно, если фон Шелия примет вас за агента, скажем, шведской разведки. Я ему намекал, что ему стоит подумать об отделке варшавского особняка и привлечь к этой работе нейтральную фирму, имеющую филиалы в Берлине и Лондоне. Шведскую фирму. Мы поняли друг друга с полуслова. Мне кажется, Рудольф, да и его отец, который знает мои убеждения, могут догадываться о моей роли в Британии. Но это люди благородные, я не боюсь их.
- А под пыткой? Ни вы, ни ваши немецкие аристократы представить себе не можете, каковы методы гестапо!
- Отчего же… Но у каждого своя борьба и своя мера ответственности. Сейчас борьба против Гитлера вступает в ту фазу, когда плата за нее - жизнь и самого борца, и его близких. В старом баронском замке это отлично понимают. Но там любят Германию самой светлой любовью - в этом-то все и дело. Что же до нас с вами, как говорится, к чему слова. Уж постарайтесь с варшавским особняком. Главное, чтобы не было пустот, дабы ваши "коллеги"… Рудольф приедет к вечеру с прощальным визитом. Если вы заговорите о планах агрессии в Центральной и Восточной Европе, ссылаясь на то, что война в столь богатых лесом районах может больно ударить по вашей фирме, я уверен, фон Шелия поддержит разговор. Намекните ему, что собираетесь, скажем, открыть филиал фирмы в Зальцбурге или в одном из городов Моравской Чехии. Незаметно приблизьтесь к польской теме. Посмотрите, как он реагирует. Послушайте его внимательно.
- А может быть, действительно завести своих торговых посредников в этих районах? Чтобы я имел официальную возможность бывать в Чехии и Австрии?
- Что вы у меня спрашиваете? Я не Демидов, не Гейдрих и не Венс… - Багратиони хохотнул. - Действуйте, господин предприниматель, согласно вашим акульим законам конкуренции. Единственное, что я тут могу посоветовать, - не форсируйте события нарочно. Это может насторожить ваших германских патронов. Ага, скажут они, мы его не посылаем ни в Австрию, ни в Чехию, но что там желает пронюхать этот Дорн, мы еще не совсем забыли, что подозревали его в работе на Англию.
Дорн промолчал.
- И еще о ваших подозревающих всех и вся берлинских патронах… Я не хочу себе судьбы несчастного Кляйна. Я не хочу, чтобы кто-то здесь или, что страшнее, кто-то в Германии недвусмысленно спросил: что связывает шведского лесопромышленника, а точнее, офицера СД, с русским аристократом-эмигрантом, спросил и крепко задумался, - закончил Багратиони и вдруг спросил: - Сколько вам лет, Роберт?
- Тридцать два.
- Тогда вам нужна Нина.
Дорн бросил на Багратиони удивленный взгляд. Неужели этот человек настолько циничен, что может открыто предложить поухаживать за своей дочерью? Тот понял и насмешливо бросил:
- А вы потом попробуйте внушить Лею, что вам весьма приятно беседовать с русским князем о международных делах. Или что аристократ-изгнанник увлечен лесоповалом в Швеции. Не поверит ваш Лей, - и окликнул дочь: - Нина! Нина! - девушка обернулась к ним, но не подошла, перекинула в руках клюшку и вопросительно склонила голову.
- Подойдем, - сухо бросил Багратиони, вставая. - Я бы хотел, - наставительно обратился к дочери, - поручить тебе нашего гостя. Не покажешь ли ты ему усадьбу?
Нина растерянно огляделась, будто не решаясь оставить игру, Багратиони забрал у нее клюшку. - Я заменю тебя, иди…
Нина улыбнулась Дорну:
- Буду рада, мсье…
Дорн взглянул в ее лицо - тонкое, хрупкое, с молочно-розовым румянцем. "Как японский фарфор", - подумал он. Но это было русское лицо, хотя повторяло кавказские черты отца.
Нина несмело взяла гостя под руку:
- С чего начнем, мсье? С дома или с парка?
- Пожалуй, с парка. Жаль терять редкий хороший вечер. Но почему "мсье", а не "мистер"?
Нина опять улыбнулась:
- Не знаю. Наверное, французское воспитание сказывается. А потом, "мистер" - слишком официально. А вы. - гость. Это поместье, - Нина принялась выполнять поручение отца, - мы купили не так давно, сами еще здесь как следует не обвыклись. Кто мы? - иногда я думаю. Английские помещики? Русские изгнанники? Завидую Эжену Васильчикову, он знает, что он - русский, и уезжает в Советскую Россию. А отец его проклял. Да-а, - Нина очень серьезно посмотрела на Дорна. - Проклял, потому что Эжен убежденный коммунист. Он читал "Манифест Коммунистической партии". - Дорн не сдержал улыбки. - Нет, я серьезно, - девушка решила, что Дорн не очень поверил ее словам. - А вот вы, наверное, бур.
- Почему вы думаете?
- Я слышала, вы были в Африке.
- Не был, а жил.
- Да, я так и хотела сказать… На тевтона вы мало похожи. Они грубые, тяжелые, и челюсти у них квадратные. А у вас доброе и простое лицо.
- У вас странное представление о немцах. - ошеломленно сказал Дорн. - Я бы не решился так однозначно судить о русских.
Нина смутилась:
- Видите, в какое путаное время мы живом! Или это подходит к концу библейский срок вавилонского смешения, люди вновь сливаются в одно, и если разнятся, то не языком и кровью, а мыслями и душой, как вы думаете?
- Я плохо помню Библию.
Нина остановилась, правильная парковая аллея обрывалась перед крутым холмом.
- Говорят, здесь когда-то стоял большой рыцарский замок самого первого владельца этих мест, старинного лорда. Остались одни камни, хотя больше они похожи на валуны. Видите, - она указала на один у подножия холма. - Не представляете? Латы, ристалища, дамы, вертел с целым бараном? Усадьба, доставшаяся нам, - тон Нины сразу стал скучным, - построена не так давно каким-то нуворишем, вдруг разбогатевшим, потом вдруг разорившимся. Усадьбу пришлось продать. Хорошо, что для него она не была родным гнездом с традициями, легендами, памятью… Просто загородный дом. А где ваш дом? Настоящий, конечно?
- В Пиллау. Это на берегу Балтийского моря. Но сейчас там у меня уже никого не осталось.
- Жаль. А вам в Англии нравится? Мне - да. Здесь немного похоже на русский Север. Здесь тоже, как там, бывают осенью и ранней весной прозрачные-прозрачные и тихие дни. Это же только слава одна, что мы потомки Багратионов, грузинских царей, а на самом деле мы костромские. Я вообще никогда не была на Кавказе, и мама тоже. А папа - только совсем маленьким мальчиком… И еще хорошо, что Англия пахнет домашним уютом. А Франция, по-моему, пахнет рестораном. Голландия… Кстати, у вас не было предков-голландцев? - Нина лукаво улыбнулась - Из голландских пиратов? Разве вы не знаете, что у знаменитого француза Грамона был не менее знаменитый помощник - капитан Ван Дорн. Между прочим, он носил на шее огромное ожерелье из бесценных жемчужин. Помимо прочих достоинств, ценившихся в те времена у флибустьеров Карибского моря, Ван Дорн отличался тем, что был корсаром и французского короля, и испанского, и еще каких-то королей. Так это не ваш родственник, мсье Дорн?
"Она развлекает меня, как только может, - с улыбкой подумал Дорн. - Но девочку приятно слушать, забавные мыслишки бродят в ее голове… Не стандартные, как у благовоспитанных мисс… Сказывается кровь, наверное…"
- Нет… - смеясь, ответил, - нет у меня родственников-корсаров. Не оставлял мне никто в наследство жемчужного ожерелья. И в Голландии я никогда не был. Вообще в Европе я мало где бывал…
- Тогда я вам скажу, продолжая свои наблюдения за европейскими странами, что Италия пахнет картинной галереей, где пыльно, потому что следует поддерживать постоянную температуру. Поэтому там так жарко. Муссолини мне не нравится, какой-то жирный и неопрятный. А Испания пахнет кровью быков.
"Боюсь, - подумал Дорн, - еще немного, и в Испании запахнет просто кровью - человеческой кровью…"
- А Россия? Чем пахнет Россия? - спросил Дорн.
- Россия… - Нина запнулась и задумалась, вдруг стала очень похожа на отца. - Не знаю. Не помню. Впрочем, это значения не имеет. А в этом флигеле папина радиоустановка. Он ведь страстный радиолюбитель, даже сигналы "Красина", когда тот следовал к "Челюскину", однажды принял… И участвовал в радиопоиске лагеря Нобиле. Говорят, в Америке уже есть такое радио, которое передает не только звук, но и изображение. Я бы хотела иметь такой приемник.
"Ах вот как Багратиони решает проблему связи… - понял Дорн. - И все сходит за причуду богатого бездельника. Что позволено Юпитеру… А ловко, однако, прямо-таки позавидуешь…"
Нина спросила:
- Хотите посмотреть конюшни? Я так люблю лошадей, - и вдруг на Дорна нахлынуло от ее голоса, слов что-то щемящее, такое родное, что к горлу подступил ком. Но тут же пришел яростный протест, он вдруг увидел глаза Лоры Гейден, увидел так ясно и близко, что зажмурился…
А голос, показавшийся неожиданно родным, зазвучал тревогой:
- Что с вами, мсье Роберт? Мсье Дорн, чем вам помочь? - и легкая прохладная рука осторожно и робко коснулась его пальцев.
X
Когда-то давно, еще до офицерского училища, лейтенант Курт Хайнихель представлял Рейнскую демилитаризованную зону как большой кусок земли, который враги отторгли от его родной Германии и обнесли колючей проволокой. В действительности же Рейнская демилитаризованная территория называлась зоной лишь в текстах международных документов. В реалиях - это высокий, левый берег Рейна, за которым границы Франции, Бельгии и Голландии, и низкий, луговой правый берег реки, пятьдесят километров от которого в глубь Германии населены мирными людьми, растящими пшеницу, разводящими свиней и индеек для знаменитого страсбургского паштета.
На рассвете 7 марта одна-единственная дивизия германской армии была поднята по тревоге, фельдфебели объявили о начале маневров и погрузили рядовых в железнодорожные вагоны страсбургского направления - то была дорога к Рейнской зоне. Воинский эшелон остановился на берегу Рейна, и три батальона были переправлены через реку. Немцы форсировали Рейн, оглядываясь и пугаясь собственной тени. Хайнихель командовал одной из разведгрупп. Они шли впереди, и через каждые семь - десять минут Хайнихель посылал световые сигналы. Зеленая ракета означала, что можно продвигаться беспрепятственно, противник не обнаружен. Хайнихель, как офицер абвера, знал, что в планшетах старших командиров лежат пакеты, которые следовало вскрыть при появлении французских частей, там содержался приказ о немедленном отходе на первоначальные позиции, то есть обратно за Рейн и пятидесятикилометровый рубеж. От страха - вот-вот столкнутся с невидимым противником - и солдаты, и офицеры были в состоянии огромного нервного напряжения. И боеприпасов у них не было. Куда, как, зачем, что делать дальше - понятия никто не имел, потому что ни генералы, ни Гитлер даже предположить не могли, как будет себя вести та сторона. Все это создавало суматоху, беспорядок, роты не знали, где штабы их батальонов, батальоны - где их полки. Хайнихель слышал, как солдаты переговаривались, что, мол, их не бросят в беде, если что, прикроют с воздуха. Но ему-то было известно, что и на борту самолетов нет патронов, и если авиация поднимется, то лишь для устрашающего впечатления. Что же нас ждет?! - с тревогой думал лейтенант, посылая в воздух очередной зеленый сигнал.
Наступило пасмурное мартовское утро. Хайнихель наблюдал, как местные жители спросонья с изумлением поглядывают на солдат из-за кружевных занавесок и торопятся спрятать подальше телят, свиней, гусаков и индеек, памятуя, что главной вековой традицией германской армии, всегда неукоснительно соблюдавшейся, было мародерство. Но немцы вели себя тихо. Пока. Они все еще боялись появления французских войск. На этот случай, правда, была заготовлена легенда о неудачных учениях, в ходе которых несколько частей заблудилось. Вот и не вооружены поэтому - учения же! Это чтобы легенда выглядела достовернее. Но от нее все равно разило наглым враньем: не настолько же тупы немецкие офицеры, не настолько же они не сведущи в военной картографии, чтобы перепутать Рейн с другой водной преградой.
Прошло несколько часов. Разведчики Хайнихеля на конях, в открытую обскакали высокий левый берег Рейна. Французских войск нигде не было. Давать ракеты не имело смысла, было уже слишком светло, и лейтенант подозвал вестового. Быстро набросав донесение, он сказал солдату:
- Отдадите лично полковнику в руки. Если не будет ответа, оставайтесь при штабе. А нам, ребята, - он подмигнул остальным солдатам разведгруппы, - пора пить кофе…
Прошел еще час, и немцы на привалах среди рейнских долин, и немцы в Берлине поняли, что сопротивляться им никто не станет.
В девять часов утра 7 марта 1936 года, когда младшие офицеры тех немецких батальонов, что первыми форсировали Рейн, уже пили кофе со сливками от знаменитых коров местной породы, Альбер Сарро собрал в Париже заседание Совета министров Французской Республики. Вопрос был один: расценивать нарушение границ Рейнской области как акт войны или нет? От ответа на него зависели действия французской стороны: контрудар или возражения чисто юридического порядка. Сотрудники аппарата премьер-министра, Министерства иностранных дел и Министерства национальной обороны делали вид, что встретились с полной неожиданностью. Будто не было предупреждений послов, разведданных, дипломатических недомолвок Форин офис, который ненавязчиво просил французский кабинет "не реагировать, дабы не возбуждать конфликт". Будто никто не понимал психологического состояния Гитлера, который, покажи ему бронированный кулак даже издалека, конечно, не застрелился бы, как обещал в ответ на опасения доктора Шахта, что авантюра может и провалиться, но, безусловно, отвел войска обратно. Однако… По парижским улицам уже бегали гамены, звонко выкрикивая: "Германия вступила в Рейнскую зону!" Парижане ждали мобилизации, в сторону границы уже уходили поезда с исполненными патриотических чувств молодыми французами, а кабинет Сарро так и не выработал еще своей четкой позиции. Военный министр Морэн предупредил премьера:
- Если вы не издадите декрет о мобилизации, то нанесете моральный ущерб состоянию армии, ибо хорошо знаете, что ничего не предпримете. Любой исход лучше, чем война, ибо любая война в Европе в настоящее время будет означать конец нашей системы! А что мы тогда будем делать?
Военный министр говорил напрямую, без обиняков. Ему возражали Поль-Бонкур и Мандель, добиваясь от Сарро полномочий, чтобы на конференции стран - участниц Локарнских соглашений предложить немедленные военные действия, всю ответственность за которые Франция согласилась бы взять на себя. Но до конференции нужно еще дожить, и нужно ее собрать, и нужно дозвониться до Идена, и как он поведет себя… Иден пока свою позицию еще вырабатывает… И не спешит с окончательным ответом. Иден же знает, что без английского дипломатического "вперед" Франция не выйдет из выжидательной стойки. Но разве мог Иден дать команду, если уже появилось слово - умиротворение!