Так день за днем, ночь за ночью. Рейс за рейсом. Севастополь, осажденный, но не сдающийся, израненный, окровавленный, но гордый и непреклонный, ждет помощи с Большой земли. И снова несет вахту экипаж транспорта, медицинский персонал. И снова возвышается на мостике фигура стройного и широкоплечего, с обветренным сосредоточенным лицом старшины сигнальщиков. Снова в поход. В опасный рейс, навстречу стервятникам с черно-белыми крестами, подлодкам, минам.
- Слышал, Гриша, - это к старшине подошел Женя Волковинский, политрук БЧ-5, внешне скромный, будто и несмелый, а когда требуется - один из храбрейших в команде. - В штабе рассказывали, будто Гитлер специальный приказ издал: потопить наш транспорт во что бы то ни стало. Ну мы еще посмотрим, как им это удастся…
Григорий молчит. Он несет боевую вахту. От него, как и от его товарищей-сигнальщиков, зависит многое. И судьба тех тысяч красноармейцев и краснофлотцев, что идут сейчас на защиту черноморской крепости. И тех, кого транспорт "Абхазия" должен завтра снять с берега, - раненых бойцов и командиров, снять для того, чтобы некоторое время спустя они вновь взяли в руки оружие…
- О чем задумался, старшина? - прервал раздумье знакомый голос. Это подошел комиссар "Абхазии" Шульгин. Гриша, как и большинство членов экипажа и медиков, уважал Николая Захаровича. Был комиссар человеком душевным, неохочим до пышных речей и нравоучений, простым, требовательным и правдивым. Сейчас взгляды их встретились, и сразу же оба посмотрели в сторону берега. Там, не так уж далеко от них, маячила огромная светложелтая полоса - горел Севастополь. Там бесновалось пожарище. Гудела земля от грохота снарядов и бомб. Корабль уходил на Батуми.
- Так о чем грустишь, Григорий? - переспросил комиссар.
- О многом… О Севастополе нашем, о хлопцах этих вот, - он показал на раненых. - Нам бы туда, где они побывали, в Севастополь, на защиту его!
- А мы разве не защищаем его? Что ни день - со смертью в обнимку ходим. Войска на подмогу везем, раненых спасаем!
- И то правда, - признал Григорий.
Он вспомнил тот суровый зимний день. Кажется, девятого января. Бушевавшая накануне снежная буря к утру приутихла, и в ясном морозном воздухе, пронизанном лучами солнца, сигнальщики увидели шедшие в сторону Южной бухты самолеты. Стервятники направлялись бомбить стоявшую у Графской пристани "Абхазию".
Произошло все так неожиданно, что изготовившиеся к бою артиллеристы даже не заметили, как вздрогнул, а затем резко покачнулся корабль. Уже стреляя, они не обратили внимания на то, что подошедшая к транспорту для приема продуктов огромная баржа, оказавшись в центре бомбового удара, исчезла в морской пучине, унося с собой членов ее экипажа. Спасать тех, кто еще находился на поверхности воды, бросились "абхазцы", в их числе погибший позже Женя Волковинский. Каким-то чудом "Абхазия" осталась невредимой.
И еще. Тогда же, в январе, во второй половине. В полночь. Транспорт держит курс на Севастополь. Играет, беснуется снежная крутоверть. Она будто непроницаемым щитом закрывает "Абхазию" от всего мира. Сквозь порывы ветра радист едва улавливает сигналы Севастополя и Большой земли:
- "Абхазия", "Абхазия!"
А она молчит, не может отвечать, чтобы не раскрыть врагу свое местонахождение. Она мечется в открытом море, маневрирует, ловко уклоняясь от торпедных атак врага, одна, без защиты эскорта, ушедшего куда-то в сторону. И все же выполнила свой долг, на третью ночь пришвартовавшись в порту назначения.
* * *
Историю знаменитого в годы войны черноморского "плавучего госпиталя" я узнал недавно, хотя с Григорием Ивановичем Оноколо, старшиной сигнальщиков транспорта "Абхазия", знаком много лет. Мы оба живем и работаем в одном городе. Слышал я, что он бывший моряк. Но Григорий Иванович не очень любит говорить о себе.
Однажды встретились мы с ним в зале кинотеатра. Показывали документальный фильм "Корабли не умирают". Фильм этот рассказывает о судьбе "Абхазии", ее мужественных людях. С экрана глядели на нас боевые черноморцы, строгие и решительные. Сидевший рядом со мной Григорий Иванович был весь захвачен фильмом. Очень волновался. И я понял: этот фильм о нем, Григории Оноколо, о его корабле.
- Да, корабли не умирают, - повторил он название фильма, когда сеанс закончился. - А могла умереть наша "Абхазия" в любой из тридцати трех рейсов, которые она сделала за одиннадцать месяцев. Только подумать: обычное транспортное судно, маловооруженное, подвергалось четырнадцать раз артиллерийскому обстрелу, на него сброшено около пятисот авиабомб, наши зенитчики отбили более сорока групповых атак вражеских самолетов…
Потом, уже дома, он мне показывал книги о действиях краснофлотцев Черноморья. Книги с надписями: "На память боевому другу от Ф. И. Родионова". И письма, снимки, документы. И конечно, вспоминал. Особенно о Камыш-Буруне - маленьком, но важном в стратегическом отношении порте. Именно сюда, на Керченский полуостров, где Советское командование готовило наступление, спешно подтягивались наши резервы. Рейсы в Камыш-Бурун были проверкой мужества и боевого мастерства экипажей кораблей.
Уже в первый раз придя сюда, "Абхазия" подверглась многочасовой жесточайшей бомбардировке. Буквально через пять-семь минут Григорию с товарищами приходилось сообщать:
- Курсовой сто десять - три самолета!
- Курсовой сто - восемь "юнкерсов"!
Яростно отбивали их атаки артиллеристы "Абхазии", с трудом пробивавшейся к причалу по узкому фарватеру. Бомбы угодили в соседний корабль и баржу. Все гудело вокруг, груды земли и камня, смерчи воды вздымались вверх, с силой разбивались о корабль. Но войска были сгружены, раненые взяты. Отстреливаясь и искусно маневрируя, транспорт, чудом уцелевший в этой кутерьме, ушел в море.
Не легким был и следующий рейс в Камыш-Бурун, когда, оказавшись одна среди льдин, не имея возможности выгружать войска у причалов, "Абхазия" вела ожесточенный бой с налетевшими на нее немецкими бомбардировщиками. Бойцы добирались до берега по льдинам и доскам, под огнем противника. Каждый рейс мог быть последним. Но спасала выдержка людей, воинская сноровка.
- И еще, - добавляет Григорий Иванович, - мастерство моих боевых товарищей Белухи и Родионова, а также нового старпома Григория Лукича Надточего.
Обо всем этом вспоминал Григорий Иванович, разглядывая присланные друзьями снимки. Вот они на встрече в Севастополе, затем - в июне 1967 года - в Одессе. Григорию не удалось принять участия в этих встречах. Но он сердцем был с боевыми товарищами, приславшими ему приглашения. Они писали ему потом: "В Севастополе мы собрались под руководством нашего "старосты" - доктора Ефима Александровича Рагозина на встречу ветеранов с новым лайнером "Абхазия", ее молодым экипажем. Мы вручили ему эстафету мирного плавания, а военным морякам - наказ продолжать славные традиции черноморцев. Три дня мы встречались с моряками-севастопольцами. Такие не подведут…"
Да, тогда не довелось Григорию Ивановичу встретиться с дорогими его сердцу людьми. Зато ранней осенью 1968 года выпало ему побывать среди друзей. Бывшего моряка с "Абхазии" трудящиеся Новороссийска пригласили на торжества по случаю двадцатипятилетия со дня разгрома немецко-фашистских захватчиков в этом городе. Он не участвовал в освобождении Новороссийска, но с городом-героем, портом, к которому была "приписана" "Абхазия", портом, откуда они везли помощь Одессе и Севастополю, Ялте и Камыш-Буруну, связано многое. За тридцать три рейса "Абхазия" прошла под огнем тридцать тысяч миль, перевезла до ста тысяч воинов и гражданского населения.
- Вот сколько жизней спасла наша "Абхазия", вернее, ее люди, - с гордостью говорит бывший старшина сигнальщиков, заканчивая свой взволнованный рассказ о подвиге, который длился одиннадцать месяцев.
"Да, Гриша, пережитое не забывается. И мы отдаем дань погибшим товарищам. Тебя вспоминаем. Рады, что ты не вышел из строя", - читаю я вслух еще одно письмо ветеранов "Абхазии".
Григорий Иванович смущенно улыбнулся.
- Да, не вышел из строя. Уцелел…
Помолчал немного, перебирая события в памяти. Потом рассказал, как это было:
- 10 июня 1942 года мы в сопровождении эсминца "Свободный" шли в Севастополь с войсками. Швартовались, как обычно, у Сухарной балки. Ночью.
В тревожной тишине сходили на берег воины, сгружались боеприпасы. А с рассветом не меньше полусотни фашистских стервятников закружилось над бухтой. Вокруг рвутся бомбы. Грохочут наши зенитки. В этом аду медики переносят раненых в штольню. Страшной силы удар потряс судно. На корабле вспыхнул пожар. И все-таки экипаж остается на местах. Старшина сигнальщиков, стоя на мостике, докладывает капитану, что прямо на них идет новое звено "юнкерсов". Взрывы: один, другой, третий… Григорий прикрывает собой командира, и острая боль сразу в нескольких местах пронзает его тело. Старшина падает без сознания, изрешеченный осколками, тяжело контуженный.
- Пришел в себя на следующий день, уже в штольне, - заканчивает рассказ Григорий Иванович. - Узнал, что командир жив. Как тонула родная "Абхазия", не видел. Узнал об этом много времени спустя в госпитале. А позже боевые друзья сообщили подробности.
Но "Абхазия" живет и сейчас. Это новый корабль, принявший эстафету мужества. Корабли не умирают, как не умирают и подвиги, совершенные во имя жизни.
* * *
Вот, собственно, и вся история - маленькая страничка летописи Великой Отечественной войны. Героическая история "Абхазии", о которой напомнила присланная бывшему старшине сигнальщиков, председателю Чимкентского областного объединения "Казсельхозтехника" Григорию Ивановичу Оноколо горсть священной севастопольской земли.
Н. УРАЛЬСКИЙ, гвардии полковник запаса
НА БЕРЕГАХ ЛОВАТИ
Шла весна 1965 года. Страна готовилась торжественно отметить двадцатилетие Победы над фашистской Германией. Ветераны войны выезжали на поля былых сражений. Я выехал в Новосокольники Псковской области. Район этого города был местом тяжелых боев в январе 1944 года. В одном из них погибла смертью героя ефрейтор Лия Молдагулова. Вместе с товарищами из Новосокольнического райкома партии, военкомата и райкома комсомола мы отыскали ее безымянную могилу. А 9 мая на Маноковском братском кладбище, близ поселка Насва, куда торжественно перенесли останки героини, при большом стечении народа открылся обелиск. На одной из его граней была укреплена мемориальная доска с надписью: "Здесь похоронена Герой Советского Союза, дочь казахского народа Лия Молдагулова, снайпер 54-й отдельной стрелковой бригады, погибшая 14 января 1944 года в боях за деревню Казачиха".
Митинг над могилой Лии, поездки в Казачиху, Насву, Починки - по тем местам, где зимой 1943/44 года развертывалась новосокольническая операция, всколыхнули память, и перед мысленным взором встали образы боевых друзей - живых и мертвых соратников, ожили картины суровой борьбы за каждое поле, за каждый взгорок этой древней псковской земли. Вспомнилось, как дрался 4-й батальон нашей бригады, атаковавший гитлеровцев в Насве. Позиции фашистов, занимавших оборону по гористому берегу реки Смердель, были очень удобны. Между ними и нашим передним краем трудно преодолимой преградой вилась река: лед почти по всей ее длине был превращен разрывами мин и снарядов в крошево. Единственным нашим спасением была железнодорожная насыпь, проходившая за рекой вдоль скатов гористого берега неподалеку от линии обороны врага. Здесь, под ее прикрытием, наши подразделения накапливались для броска в атаку. Обстановка под Насвой была сложна. Приходилось под огнем преодолевать большое открытое пространство, с боем брать не только Насву, но и сильно укрепленные высоты. Наши атаки то и дело сменялись контратаками фашистов. Одна за другой вспыхивали ожесточенные рукопашные схватки. Все населенные пункты близ Насвы были сметены огнем артиллерии. А люди должны были выстоять и победить. И они победили.
Я расскажу об одной из тех, кто, не жалея себя, шел здесь под смертный дождь свинца и беспримерным мужеством своим добывал победу. Я расскажу о Лии Молдагуловой.
* * *
В начале августа 1943 года в один из вечеров я приехал с передовой. Только присел к столу - звонок из штаба армии.
- Говорит полковник Горохов. Как фашисты, Николай Матвеевич?
Я доложил обстановку на фронте бригады.
- Могу тебя порадовать, - выслушав мой доклад, сказал Горохов. - Команду снайперов к тебе направил.
Это была действительно большая радость: я горячо поблагодарил начальника отдела кадров армии. А наутро снайперы уже были в расположении бригады. Их выстроили на линейке. Я смотрю и не верю глазам своим: ждал бравых парней, а в строю - девчата. Дело в том, что не только в нашей бригаде, но и во всей армии не бывало еще девушек-снайперов. Однако не выдав своего удивления, рассказал им о положении на фронте, поставил задачи и пожелал успехов. А мысль о том, справятся ли девчата с боевой работой снайперов, все-таки тревожила. Ну хотя бы вон та, что на левом фланге, - кареглазая, черноволосая, небольшого росточка, совсем еще девочка. По плечу ли ей фронтовая служба?
- Кто она? - спрашиваю начальника отдела кадров подполковника Андреева.
А она в ответ по-девичьи звонко:
- Снайпер Молдагулова, товарищ гвардии полковник.
- Снайпер? - переспросил я ее.
- Так точно!
Передо мной стояло хрупкое юное создание. Подумал: "Нет, рано ей под огонь". И отдал подполковнику распоряжение:
- У нас есть раненые. Пусть девочка идет на кухню, кормит их.
Но не успел я отойти и пяти шагов, как девочка, оставив строй, преградила мне дорогу:
- Я не картошку приехала чистить, а фашистов бить.
Я, честное слово, опешил. Стою и молчу. А она повторяет:
- Да, да, товарищ гвардии полковник, фашистов бить.
Беру у нее винтовку, вынимаю затвор, думаю: "А в каком у тебя состоянии боевое оружие?" Смотрю в канал ствола, а он блестит как зеркало. Открываю чехол оптического прицела - на нем ни пылиночки. Осматриваю приклад, а на нем монограмма с гравировкой: "За отличную стрельбу от ЦК комсомола". Возвращаю винтовку. Гляжу в глаза этой девочки. В них решимость бойца.
- Так вот ты какая! - уже не скрываю ни удивления, ни уважения.
А она в ответ:
- Такая, товарищ гвардии полковник.
- Ну что ж, - говорю, - иди, бей фашистов.
Так я впервые встретил Лию Молдагулову в нашей бригаде. А было ей в ту пору всего лишь восемнадцать. Но она уже успела повидать и человеческое горе, и смерть близких - ощутить дыхание войны.
Мать Лии умерла, когда девочке не было еще и шести лет. Некоторое время росла у бабушки, у дяди.
А в предвоенные годы жила в Ленинграде в детском доме на Охте. Грозовой 41-й застал ее в пионерском лагере на Свири. Там воскресным днем 22 июня услышала она зловещее слово "война", впервые увидела жестокость врага. Над лагерем появились два самолета с чернобелыми крестами на крыльях. Включив сирены, они стали снижаться и с бреющего полета расстреливать детей… Десять маленьких тел, завернутых в простыни, сквозь которые проступала кровь, с той поры почти неотступно стояли перед глазами потрясенной Лии. Девочка вспоминала эти первые жертвы фашистского зверства и в деревне под Ярославлем, куда был эвакуирован детский дом, и в Рыбинском авиационном техникуме, где она училась после семилетки, и в приемной военного комиссара, в ожидании решения своей судьбы. Она просилась на фронт. А комиссар, неловко заправляя единственной рукой пустой рукав под пояс гимнастерки, думал то же, что чуть позднее думал я: "Ведь совсем еще девочка - восемнадцати нет". И вслух по-отцовски внушал ей:
- Нет, дочка, иди учись, где учишься. Кончишь техникум, самолеты будешь строить для фронта.
А она ему отвечает в точности то же самое, что позже и мне:
- Нет, я должна бить фашистов!
После очередного отказа Лия вновь являлась на прием. И добилась своего. Военком выдал направление 2 "Комсомолка Молдагулова направляется Рыбинским райвоенкоматом в женскую снайперскую школу для прохождения дальнейшей военной службы". Это была Центральная женская школа снайперской подготовки при ЦК ВЛКСМ. Уже после войны я просматривал ее архив, встречался с сослуживцами и земляками Лии. И передо мной раскрывался прекрасный образ комсомолки, в душе которой загорелась неутолимая жажда бить жестокого врага, посягнувшего на любимую Родину. Вот первый документ, в котором упомянуто имя девушки, - это приказ начальника школы подполковника Кольчака: "За отличную боевую и политическую подготовку объявляю благодарность Молдагуловой Лии". Девушки, служившие с Лией, рассказывали мне, что ночью, уже после отбоя, Молдагулова шепнула своей подруге Наде Матвеевой:
- Знаешь, Надюша, я плачу от радости: ведь это моя первая награда - благодарность боевого офицера.
Второй документ - рапорт капитана Селифанова: "В период с 19 по 21 июля (1943 г. - Н. У.) рота фронтовиков совершила 75-километровый марш с тактическими занятиями. На протяжении всего похода курсанты держали себя бодро, явных отставаний не было…" Далее шло описание подробностей марша. Среди них нет той, которую я узнал от боевых подруг Лии. Марш был завершен. Уставший капитан стоял перед строем роты и оглядывал шеренги бойцов. Он, мужчина, устал. "А каково им, девчатам?" - думал Селифанов. Но строй есть строй - святое место: здесь не всякому чувству можно волю давать. И офицер почти на крике выдохнул:
- Спасибо за службу!
- Служим Советскому Союзу! - прозвучало в ответ.
А когда подали команду "вольно!", Лия призналась Зине Поповой, подруге, что стояла рядом в строю:
- Знаешь, Зинуша, как ноют ноги и как болят плечи от ремней вещмешка и винтовки!
- Я покрепче тебя, да и то мне тяжело, - ответила Зина.
И это все, что было сказано хрупкой девочкой о тяготах похода. На марше она ни разу не отстала, не подала даже признака той усталости, что давила плечи и наливала ноги свинцом. Лия закаляла волю, характер бойца. Не зря же роту курсантов капитана Селифанова называли ротой фронтовиков: в подразделении все ждали со дня на день приказа об отправке в действующую армию, на передний край.