26 августа 1942 года
Под Сталинградом "создалась сложная обстановка". Едем в Кронштадт: Кетлинская, Берггольц, Макогоненко и я. Будем там выступать.
27 августа 1942 года
Наши войска на Западном и Калининском фронтах прорвали вражескую оборону и отбросили немцев на 45 километров. У них убито 45 000, наши трофеи огромны. На юге тоже как будто лучше, во всяком случае не хуже. А ведь мы вчера боялись за Сталинград.
Это сообщение передавали по радио. Когда диктор произнес: "В последний час!" - я сразу по голосу поняла, что будет нечто необычное.
Удивительно, как меняются лица в зависимости от сводки. Сегодня все как будто спрыснуты живой водой, Евфросинья Ивановна вошла сияющая:
- Немца потеснили!
В Кронштадт едем сегодня. Катером, прямо от Тучкова моста.
29 августа 1942 года. Кронштадт. Дом флота
У Тучкова моста мы долго ждали, пока окончательно стемнеет: катеры ходят только ночью. Но эта лунная ночь была так ярка, что вряд ли могла служить защитой. Впрочем, все было спокойно. Изредка только взлетали ракеты.
Между нами и берегом шли сопровождающие нас "дымзавесчики". При луне явственно чернели их настороженные пушечки.
Мы сидели на палубе, пока не озябли, потом вошли в маленькую каюту, где было запрещено курить, так как она была обращена к вражескому берегу.
В Кронштадте (мы прибыли туда поздно ночью) нас встретили и повели в Дом флота. Залитый луной город был совершенно тих. На площади патруль проверил наши пропуска при свете потайного фонаря, держа его у самой земли. Но желтый огонек фонаря был заглушён луной.
Здесь война еще ощутимее, чем у нас в Ленинграде. Еще пустыннее улицы, еще виднее разрушения. Столетние каштаны искалечены бомбами. Встретила на улице женщину, несущую ребенка на перевязку. Голова и глаза обмотаны марлей, он свесился через материнское плечо, ручка болтается в воздухе. Мальчика ранило третьего дня во время обстрела. Неправильно, что здесь еще остались дети. Я бы их всех до единого вывезла отсюда.
Все стоит у меня перед глазами образ корабля, где мы выступали. По существу это уже не корабль, а крепость, вросшая в воду. В прошлом году вражеские пикирующие бомбардировщики нанесли ему глубокие раны: башни потеряли связь между собой и, разобщенные, сражались, как отдельные крепости.
Когда командир центральной башни послал вестового с приказом в носовую, тот донес ему, что таковой уже не существует, а вместо нее вдали виден собор - такое там открылось зияющее пространство.
Целая гора ржавого, чудовищно покореженного железа, лежащая на камнях мола вблизи корабля, - это то, что было извлечено из него после боев. Но и неподвижный, он еще грозен для врага.
Когда его сохранившиеся башни открывают огонь, мы в Ленинграде слышим это. И Евфросинья Ивановна говорит:
- Ну, дай-то бог!
Наше литературное выступление происходило в кают-компании, где было тепло, даже жарко от близости машинного отделения и от количества народа, пришедшего послушать нас.
Город в целом - настоящее морское гнездо. На улицах очень мало женщин. Со двора Дома флота в одном из окон видна рыба, распяленная лучинами: белокурая актриса фронтовой бригады вялит на солнышке сига, полученного от благодарных слушателей.
А слушатели здесь действительно благодарные.
2 сентября 1942 года
Если Кронштадт - ключ к Ленинграду, то Кроншлот - ключик к Кронштадту. Этот островок, искусственно возведенный еще Петром, расположен у самого входа в Кронштадт. Он запирает его. Миновать его при входе невозможно.
Кроншлот так мал, что, думается мне, он "пробрызгивается" морем насквозь. За двадцать минут его можно обойти весь. Мы не видели здесь ни одной женщины. Здешние моряки в шутку называют Кроншлот "Островом погибших женихов".
Добрались мы сюда на моторном ботике. Выступали в помещении с такими толстыми стенами, что им никакой снаряд не опасен. После выступления нас повели на гранитный парапет. Стоя там, мы долго глядели на ту сторону залива. Там явственно выступал в осеннем прозрачном воздухе полуразрушенный Петергоф. Мы видели контуры дворца, купол собора, купы деревьев. Там - враг.
Один из командиров сказал:
- Ничего, придет время…
Вернулась домой вечером, при сильном ветре. Завтра едем к морским летчикам на другой конец полуострова.
4 сентября 1942 года
Написала для заграницы очерк о летчиках. Называется "Асе". Вот он:
АСС
Читальня летчиков помещалась в бревенчатом домике в лесу. Журналы на столе пахли хвоей. По стенам висели плакаты. На одном из них был изображен знаменитый асе, гвардии старший лейтенант Петров. Кожаный шлем обрамлял мужественное и суровое лицо. На вид Петрову было лет тридцать. Под портретом значился послужной список летчика: 500 боевых вылетов, 50 воздушных боев. Сбил самостоятельно 5 фашистских машин. Штурмовок - 30. Разведок - 40. Отражений - 36.
- Мне хотелось бы побеседовать с Петровым, если он свободен, - сказала я сопровождавшему меня полковнику.
- Вам повезло, - ответил тот. - Петров сегодня свободен. Сейчас я пришлю его к вам.
Оставшись одна, я, стоя на пороге домика, оглядывала аэродром, со всех сторон окруженный лесом. Звено дежурных истребителей казалось группой стрекоз на громадном лугу. Было совершенно тихо, только из глубины синего осеннего неба доносилось стрекотанье.
Время шло. Петров не показывался. Два молодых летчика прошли мимо, оживленно беседуя. Прошел механик в комбинезоне. Прошел какой-то совсем юный голубоглазый мальчик с ямкой на подбородке. Рыжий пес, сопровождавший его, подбежал ко мне.
- Геббельс, назад! - крикнул юный летчик.
- Почему "Геббельс"? - спросила я.
- Вот и я спрашиваю - почему? - подхватил летчик. - Черт знает что такое. Испоганили суку. А она уже привыкла к этому имени.
Летчик остановился близ меня. Мы помолчали.
- Не знаю, как быть, - сказала я. - Жду одного человека, а у меня времени уже мало.
- Вот и я, - вздохнул летчик, - и у меня тоже времени немного. Полковник сказал, чтобы я шел в читальню. А для чего - не сказал.
- Позвольте, так это вы и есть Петров? - воскликнула я.
- Точно.
- Асе?
- Так меня называют.
Я невольно оглянулась на плакат, сравнивая портрет с оригиналом. Сходство между ними было, но такое, какое бывает между двоюродными братьями, различными по возрасту.
- Это я, - сказал Петров. - Только я там немного старше.
- Да, немного, - согласилась я, скрывая улыбку. - А сколько вам, простите, лет?
- Двадцать один. - Он сделал небольшую паузу и закончил: - Скоро будет.
И тогда я поняла, что фотограф, смущенный необыкновенной молодостью асса, умышленно состарил его.
- Товарищ Петров, расскажите мне, как вы воюете.
От природы ли вы так геройски смелы или вытренировали себя?
Петров присел на пенек. Сука Геббельс раболепно растянулась у его ног.
- Мне трудно ответить на ваш вопрос. Смелость… геройство, об этом я совсем не думаю. Я вылетаю, чтобы бить врагов. Вот о чем я думаю. И я их бью. Для этого я на все готов. И не только я. Зимой мы обычно летаем в масках и очках. Это предохраняет от холода, но уменьшает видимость. Прошлой зимой мы летали без масок и без очков.
- А кто это придумал так летать?
- Один из нас.
- Быть может, вы сами?
- Это неважно. Важно только, что таким образом мы повысили свою боеспособность. Зимой вообще приходилось туго. Бывало так, что мы сутками не отходили ни на шаг от машины. Даже спали на плоскости крыла. Неприятельские самолеты были сильнее нас в воздухе. Куда бы они ни летали, они считали своим долгом пройти над нами и сбросить сюда бомбы.
- А теперь?
- А теперь они делают большой крюк, только бы миновать нас.
- Расскажите о каком-нибудь из ваших вылетов.
- Недавно я дрался с двумя "мессершмиттами-109". Одного я сразу срубил. Второго я все водил от облачка к облачку. Вынырну - скроюсь. Вынырну - скроюсь. Довел его до такого состояния, что он потерял терпение и допустил грубую ошибку: подставил мне слишком большую площадь для удара. Я срубил и его и стал уходить. Но вдруг смотрю - ах ты, боже мой! - наш парашютист в воздухе висит. А летчик из третьего "мессершмитта" стреляет по парашюту из автомата. Тогда я повернул обратно и заставил фрица пуститься наутек. Срубить его я не мог. Я сам уже был подбит, да и горючего было совсем мало.
- А как вы думаете, фриц тоже спас бы таким образом своего товарища?
- Из показаний пленных летчиков мы знаем, что за каждый сбитый наш самолет они получают деньги. Понимаете? Деньги. Фашисту бы только сбить нашу машину и побежать к казначею. А за парашютиста своего он ничего не получает. Вот как они воюют. Гадины. Звери продажные.
Петров встал. Голубые глаза юноши потемнели. Глубокие складки появились в углах рта. Жилы на шее напряглись.
Асе Петров стоял передо мной таким, каким он был на портрете.
5 сентября 1942 года
Вчера на рассвете вернулись из Кронштадта, где мы пробыли неделю. Выступали там одиннадцать раз, не считая выступлений по радио.
Последний вечер был в Доме флота. Присутствовало человек восемьсот: все было сине от матросских фланелевок и отблескивало золотом якорьков. Слушали нас прекрасно.
Уходили мы из Кронштадта поздно ночью, с приключениями. Сначала мы долго ждали "дымзавесчиков", без которых нас не хотели пускать. В конце концов мы все же ушли без них.
Но главная трудность была в барже, которую наш катер должен был взять на буксир и не мог. Ветер был слишком силен, почти шторм.
Все выглядело зловеще: поздняя луна на ущербе, клочья туч, свист ветра, все растущий плеск моря. Громадная баржа, призрачно освещенная рваным лунным светом, не только не давала взять себя на буксир, но сама еще напирала на нас то кормой, то бортами и грозила расплющить наш катерок о причал. В пути мы, что называется, хлебнули с ней горя. Она у нас сорвалась, и мы ловили ее среди моря. И так нам стало неуютно от вражеских ракет на том берегу, что мы пожалели об отсутствии "дымзавесчиков". Но в конце концов все сошло благополучно, хотя нас страшно качало и бросало во все стороны, просто с ног сбивало. Была такая минута, когда на меня в каюте со всех сторон полетела какая-то тяжелая утварь.
К Тучкову мосту подошли на рассвете, - все было розовое. Трамваев еще не было. Мы с Кетлинской отправились пешком по Большому проспекту к нам домой. Поели, напились кофе и легли спать. Земля много лучше, чем море.
6 сентября 1942 года
На юге бои неслыханной силы. Сталинград, видимо, будет держаться. И устоит.
Я пишу песню "Энская высотка".
Полночи не спала из-за "Высотки", но зато все же окончила ее.
Сегодня тихий, пахнущий листвой кроткий осенний дождик. Писать в такой день наслажденье.
Вчера была в Ботаническом саду. Лето прощалось с ним невыразимо прекрасно. Над маленьким прудом летали стрекозы. Ни ветерка. Аллеи начали желтеть. Рябина отражается в воде. Иногда мне кажется, что Ленинград сейчас - один из самых тихих городов мира.
9 сентября 1942 года
Вчера исполнился год со дня первой бомбежки Ленинграда (горели знаменитые Бадаевские склады). Мы были в театре на "Летучей мыши".
Федю П. с того вечера больше не видела, он погиб от голода. Сначала у него еще хватало сил выступать по госпиталям в качестве чтеца, где его кормили за это. Но потом ослабел, ему все труднее было двигаться.
10 сентября 1942 года
Опять по-новому начала четвертую главу. На юге - у Сталинграда - хорошо. В Новороссийске бои уже на улице.
12 сентября 1942 года. Вечер
Мы оставили Новороссийск.
Страшный ветер. Есть опасность наводнения. Даже наша Карповка угрожающе поднялась.
Четвертая глава как будто пошла по-настоящему.
13 сентября 1942 года
Ветер стих, вода спала. На фронте "существенных изменений не произошло".
Четвертая глава подвигается, но все еще боязно.
Читаю сейчас немного. Во время работы очень важно не менять книг, а как бы застыть на одной или двух, чтобы не потревожить уже установившегося течения мыслей. А то прочтешь что-нибудь новое - все придет в беспорядок. И станет трудно писать.
15 сентября 1942 года
Возвращаясь из города, пропустили на Введенской два трамвая, слушая Тихонова по радио.
Это было обращение к Кавказу, к которому сейчас рвутся фашисты. Разговор с кавказскими народами: "Грузины, осетины, дети Дагестана…" Тихонов напомнил им слова старой песни: "Это будет такой жаркий день, что мы сможем рассчитывать только на тень от наших шашек".
На темной ленинградской площади, осенним вечером, под далекий орудийный гул, много народу стояло и слушало это выступление.
16 сентября 1942 года
Переехали в новые комнаты. На этот раз их две. Очевидно, если судьбе будет угодно, мы останемся здесь до конца войны.
Вчера выступала на заводе имени Макса Гельца. Там работают мальчики-ремесленники. Они сидели тихо, слушали хорошо.
Когда я окончила, ко мне на эстраду поднялся из первого ряда парнишка в шапке-ушанке.
- Лучший стахановец цеха, - шепнул мне секретарь парторганизации.
От имени всего цеха мальчик поблагодарил меня. Я спросила: любит ли он стихи? Он помолчал, потом ответил:
- Так ведь это же не стихи. Это правда…
Высшая похвала.
Домой, через Карповку, меня провожали, с фонариками, два заводских инженера. Они все время неотлучно при заводе. Семьи эвакуированы.
На днях один из них пошел все же проведать, что с квартирой. Живет он в Новой Деревне, в деревянном домике.
Приходит, а домика нет. Мебель вся в кусках. Среди обломков подобрал две-три уцелевшие фотографии жены и ребенка. Инженер сказал:
- Весь мой дом умещается теперь в кармане, и я ношу его с собой.
18 сентября 1942 года
Бьют в два молотка: приколачивают портьеру и ставят маленькую печку. Готовимся к зиме. Вторая зима в Ленинграде.
20 сентября 1942 года
Под Сталинградом страшные бои. Но он держится.
21 сентября 1942 года
Под Моздоком убит генерал фон Клейст. Англичане бомбили Мюнхен. Под Сталинградом - устойчивее.
Когда сводка улучшается, это видно по лицам. Сразу видно: в трамвае и на улицах.
24 сентября 1942 года
На фронте - по прежнему. Бьются на улицах Сталинграда.
26 сентября 1942 года 7 часов вечера
После пятимесячного перерыва воздушная тревога, которая длится уже около получаса Хорошо, что я успела прийти: у меня ни пропуска ВТ, ни противогаза.
29 сентября 1942 года
Сводка нехороша на всех трех фронтах. У нас в Синявине немцы вклинились в нашу оборону. Дневная сводка несколько лучше вечерней.
30 сентября 1942 года
Пришла пешком из Союза писателей. Опять золотая осень, как в прошлом году. Опять И. Д., как прошлой зимой, умучен делами и трудностями.
Наша артиллерия не умолкает. Сплошной далекий гул. В Сталинграде это показалось бы райской тишиной.
Со Сталинградом тяжко. О Синявине ни слова. Сводка молчит: только слышен голос нашей артиллерии.
Все мне кажется, что скоро с Ленинградом будет нечто страшное. Все окончится хорошо, но будет страшно.
Наши две комнаты на кафедре "микробиологии", устроенные так уютно… как бы все это не разлетелось на микрочасти.
Сегодня к нам в больницу привезли новых раненых. Откуда - неизвестно.
6 октября 1942 года
Иногда мне кажется, что я - мать невиданно огромного семейства. Мои дети - это строфы четвертой главы. Я неустанно, днем и ночью, думаю о них. Я все снова и снова возвращаюсь то к одному, то к другому дитяти. Одного одену получше, другому приглажу вихор, третьему утру нос, четвертого и вовсе выведу вон. Все украшаю их, чищу, глажу и мою. И они, мои бесценные детки, становятся, на мой взгляд, все лучше. Число их увеличивается с каждым днем. Растет, растет моя четвертая главушка.
У нас испортилось радио, не знаю, что происходит на фронтах. Достоверно знаю только одно, что второго фронта нет.
Серая и сырая осень: прекрасно для работы. Я залезаю в свой уголок за шкафом, зажигаю свет (пока он еще есть). Я засыпаю с вечера мгновенно, а утром просыпаюсь с полуготовой строфой: как будто положила накануне комочек теста в волшебную печку - и за ночь испекся колобок.
7 октября 1942 года
Вчера в "Ленинградской правде" напечатана моя "Высотка". Так приятно было увидеть эту милую для меня вещь, похорошевшую от крупного шрифта на выигрышном месте.
8 октября 1942 года
Читала Армстронга о падении Франции.
9 октября 1942 года
На фронтах все те же, невиданные еще, бои. Сталинград держится. Кажется, напишу отличную главу… если только не рехнусь из-за нее.
Чудесный, тихий, янтарный день. Стреляют, но где-то далеко.
11 октября 1942 года
Северо-западнее Сталинграда отбито пять контратак. Пленный летчик сообщил, что туда стянуты крупные силы. Видимо, собираются драться отчаянно.
Синявино несколько оттянуло немцев от Ленинграда, хотя наша операция там и не удалась. Штурм Ленинграда, если таковой вообще предполагается, таким образом отсрочен.
Моя четвертая глава двигается. Но кто будет читать все это? Нужны ли стихи сейчас, в эти грозные дни?
14 октября 1942 года
Третий день на фронте "изменений нет". Неужели немцы остановлены? Боишься верить, не смеешь надеяться.
15 октября 1942 года
На фронтах "никаких существенных изменений". Большая речь Рузвельта по радио - в день 400-летия со дня открытия Америки. Речь, полная уверенности в победе.
16 октября 1942 года
Немцы, перегруппировав, видимо, силы, снова бросились на Сталинград и Моздок. Главное - на Сталинград. У них там большие силы брошены на один только рабочий поселок. Им удалось несколько потеснить нас.
Все теперь решается там, под Сталинградом. Вся судьба войны. Сегодня в 12 часов должны быть важные утренние сообщения.
Днем
Утренние сообщения нехороши. Немцы заняли несколько улиц в рабочем поселке.
17 октября 1942 года
Сводка очень плоха: мы оставили рабочий поселок. Опять навалилась на сердце такая тяжесть, что трудно дышать.
Я только тогда и спокойна, когда ухожу с головой в работу. Но вдруг - толчок в сердце, - и тебя стремительно выносит наверх, навстречу всем трудностям.
18 октября 1942 года
Сводка несколько тверже: отбиваем атаки.
19 октября 1942 года
Все хуже чувствую себя по утрам, все труднее мне вставать. А между тем нельзя сейчас хворать.
20 октября 1942 года