Однако тогда, в Венгрии, он чувствовал себя властелином мира, жизнь казалась прекрасной. Служба в одном из вассальных государств Советского Союза была наиболее престижной с точки зрения карьеры, да и просто приятной в смысле условий. Восточная Германия, Чехословакия или Венгрия - это вам не понурый гарнизон на Волге или Балтике. Там было тепло, богато, чувствовалось пространство.
Ему прочили блестящую карьеру. Даже когда из Москвы пришел приказ о переводе из венгерского Сегеда в Литву. Поедешь на какое-то время домой - предсказывали ему - только затем, чтобы вернуться в Венгрию, кто знает, может уже в качестве командующего артиллерией Южной группы войск.
Но в Венгрию он уже не вернулся. Не успел. Счастье, которое ему до сих пор до неприличия сопутствовало, отвернулось от него, как будто устыдившись. Покинуло оно и Советский Союз, который чеченец Масхадов привык считать своей страной. Тогда он еще не предполагал, что это только начало смуты, а он и его ровесники станут потерянным поколением сорокалетних, пришедших в мир слишком поздно, чтобы подняться в жизни на самый верх, и слишком рано, чтобы, не имея, что терять, просто стать героями.
Литва объявила независимость, а находящиеся на ее территории российские войска оказались за рубежом. Как это случилось раньше в Венгрии, Польше, Германии. Никому они там теперь не были нужны, никто их не боялся, никто ничего даром не давал. Со всех сторон шли требования как можно скорее покинуть страну. Из Европы потянулись на Восток целые составы эвакуированных российских гарнизонов, которые разворовывались и распродавались по пути собственным командованием. Мощная, непобедимая российская армия возвращалась в страну в нищете и унижении. Дома ее никто не ждал, не приветствовал, не морочил себе голову проблемами солдат - что с ними будет, чем займутся.
Вильнюсскую дивизию Масхадова расформировали, а полк самоходных орудий, которым он командовал, перевели куда-то на болота под Ленинградом, теперь снова ставшим Санкт-Петербургом. Масхадовские артиллеристы вместе с семьями вынуждены были из теплых, удобных казарм в Вильнюсе переселиться в брезентовые палатки, разбитые где-то в лесной пустоши.
Масхадов, избранный председателем офицерского собрания, несмотря на трудности и тотальный балаган, как всегда требовал ото всех, и от себя в первую очередь, безупречности во всем. Его бесконечные вопросы и постоянные требования вызывали только раздражение начальства, беспомощного, слишком поглощенного своими собственными проблемами, своей судьбой, чтобы заниматься чем-то еще.
Во времена, когда правило бесчестие, совершенство и рыцарство Масхадова, всегда так раздражавшие коллег, стали невыносимыми. Неожиданно блестящая карьера чеченского полковника, для которого не существовало ничего, кроме совершенствования военного ремесла, была поставлена под вопрос. Начались претензии в отсутствии то одного, то другого, нарекания, вмешательство во все его дела.
Наконец, на одном из совещаний произошло то, что должно было произойти. Оскорбленный Масхадов подал рапорт об отставке. Он, вероятно, не верил, что армия не встанет на его сторону, что так вот просто избавится от него; в конце концов, ему не доставало одного только ордена до звания Героя Советского Союза. Обычно дела об отставке тянулись целыми месяцами. В случае Масхадова армейская бюрократия проявила, однако, исключительную расторопность. Ответ пришел через три недели: переведен в запас. На прощальный прием, который дало в его честь начальство, Масхадов не пришел.
Через несколько лет, когда он присоединился к чеченским повстанцам и стал шефом их штаба, кремлевские чиновники, желая очернить его, приписывали ему участие в подавлении бунта литовцев, вышедших в январе девяносто первого на улицы Вильнюса, чтобы еще раз потребовать независимости. В Москве распускали слухи, что Масхадов приказал своим артиллеристам стрелять в демонстрантов, собравшихся перед телебашней в Вильнюсе.
Масхадов, образцовый солдат, наверняка без колебаний выполнил бы каждый приказ, бывший для него всегда величайшей святостью. А как великолепный канонир разнес бы телебашню в щепки одним выстрелом. В действительности же полку Масхадова было тогда приказано охранять российский гарнизон в случае атаки бунтовщиков.
Его мир рухнул. Конец армии, жизни по уставу, по приказу. Конец мечтам о генеральских эполетах, которые достанутся теперь другим. А ему было уже сорок лет. Только сорок. Он еще был не слишком стар, чтобы перестать мечтать.
Каждый раз, когда я заговаривал с ним об армии и российских генералах, он не выдерживал и взрывался: Какие там они генералы! Стыдно смотреть на эти пропитые, небритые морды! - с презрением и горечью выкрикивал он. - А это их славянство! Эта бессмысленная болтовня, пересыпаемая ужасными ругательствами! Недоученные, невоспитанные, жадные. И это командующие? Это великая армия? Когда-то было высочайшей честью стать российским генералом. А сегодня? О чем тут говорить?!
Масхадов решил вернуться в Чечню, хоть немногое его с этой землей связывало, кроме сознания того, что он чеченец. Возвращался он в эту почти неизвестную ему Чечню еще и потому, что над ней нависла смертельная опасность. Он это чувствовал. Генерал Дудаев, которого Масхадов однажды встретил на полигоне в Тарту, провозгласил независимость Чеченской республики.
Масхадов возвращался на Кавказ с тяжелым сердцем. "Василий Иванович, - писал он в письме Завадскому, - не понимаю, что происходит. Россияне выводят армию из Чечни, но оставляют целые арсеналы на разграбление. Все разворовывается: автоматы, пушки, танки. Дудаев кричит на весь мир, что это конец оккупации, что это свобода. Но я вижу только эти горы оружия, оставленные как будто специально затем, чтобы люди сами начали убивать друг друга".
Масхадов продал удобную квартиру в Вильнюсе, отправил семью в Грозный. Хотел построить себе дом с садом в пригороде. Писал Завадскому, что, как отец, на старости лет хочет заняться землей, отрешиться от всего, что было связано с прошлой жизнью.
"Друг мой, извини, но я сомневаюсь, чтоб у тебя это получилось, - отвечал ему Завадский. - Ты создан совсем для другого. Ты - солдат".
В Вильнюсе на прощальной встрече с товарищами по оружию, последний тост выпили за то, чтобы, если им доведется служить в разных, может даже вражеских армиях, им никогда не пришлось воевать друг с 64 другом.
Война, которую все ожидали, в конце концов, грянула. И как всегда потрясла своей жестокостью и варварством. Грачев бахвалился, что ему хватит пару танков и несколько дней, чтобы раздавить чеченских бунтарей в их гнезде, Грозном. Российская атака, однако, увязла в закоулках города, вскоре превратившегося в кошмарное кладбище руин.
Накануне нового, девяносто пятого года, в разгар пьяного застолья Грачев отдал приказ, чтобы на штурм непокорного города бросили даже тыловые части. Российские полки, окруженные и выбитые до последнего солдата в городских переулках, стали кровавой гекатомбой, ненужной жертвой, брошенной на алтарь войны. Это была первая столь крупная экспедиция российской армии после неудачного нападения на Афганистан и первая битва в городе, в которую красноармейцы вступили со времен кровавого подавления венгерского восстания в Будапеште.
"С тех пор, как мы расстались в Вильнюсе, я потерял связь с Масхадовым. Знал, что его не интересует политика, но в Чечне началась война, я за него переживал, - вспоминает полковник Завадский. - Пока как-то не увидел по телевидению, как по заснеженным руинам Грозного проскальзывают чеченские партизаны, одетые в белые маскхалаты. Тогда меня осенило! Я вспомнил наши совместные походы на зимние полигоны в Литве. Аслан! - подумал я. - Это должен быть он. Наверняка, это он ими командует!"
Масхадов, укрывшись от града бомб в подвалах президентского дворца, действительно командовал обороной города. Сдал город только после двух месяцев уличных боев, когда дальнейшая оборона с точки зрения военной эффективности стала абсурдом. Он приказал своим войскам отойти в безопасные кавказские ущелья, а безлюдные руины города отдал россиянам.
Хотя он уже был тогда главнокомандующим армии чеченских партизан и широко народного ополчения, армии, ведущей войну с завоевателем, а значит, войну справедливую, Масхадов не мог избавиться от терзающих его душу сомнений. Никогда, ни до, ни после этих дней, этот почти идеальный солдат не был так близок к отказу исполнять приказ. Может показаться странным, что именно его охватили сомнения, да еще в ходе войны, то есть в наиболее неподходящий для солдата момент для раздумий, когда любое неповиновение равнозначно измене. Но Масхадов не хотел войны. И был в этом абсолютно одинок. "Дудаев обуревали эмоции, он упивался ими. Я же всегда считал, что мы не должны допускать и мысли о войне", - признался он через несколько лет. Его страшили последствия, жертвы, руины, пепелища.
"Битва за Грозный уже шла полным ходом, а я еще и тогда был готов не подчиниться Дудаеву, прервать войну. При условии, что российские генералы тоже будут готовы покончить с этим безумием, что во имя чести и чисто человеческой порядочности найдут в себе смелость сказать "нет" своему политическому руководству, - вспоминает Масхадов. - Тогда еще я верил, что нам, генералам, удастся то, на что не были способны гражданские политики. Я смотрел на российских офицеров, вспоминал их имена. Для меня они все еще были моими товарищами".
В письме, переданном Завадскому из осажденного города, Масхадов писал:
"Василий Иванович! С первого дня штурма Грозного я звонил Бабичеву, Рохлину, Куликову, Квашнину. Призывал их: давайте остановим войну. Вопреки политикам. Я был готов на все. Но российские генералы думали только об орденах, наградах, повышениях, пенсиях, служебных квартирах. А сколько раз я предлагал им перемирие! Говорил: заберите хотя бы своих убитых, одичавшие собаки начинают их пожирать. Не поверишь, дорогой друг, но Бабичев, вместо того, чтобы поблагодарить, сказал, что согласится на перемирие, если я сдамся и вывешу белый флаг над президентским дворцом. Что я ему ответил? Не стоит повторять такие слова.
Василий Иванович! Если бы ты только видел этот цыганский табор, эти жалкие армейские колонны. Один грузовик тащит на буксире два других, потому что они сломаны, или солдаты продали бензин на водку. Ничего по-настоящему не работает. А солдаты! Грязные, обросшие, стоят на постах и выпрашивают кусок хлеба. Шастают по деревням, воруют кур, гусей, ковры, прячут потом все в лесах, чтобы награбленного не отобрали сослуживцы. Ночами от страха стреляют друг в друга, дезертируют целыми взводами. Я не узнаю эту армию! Трудно поверить в этот разгул торгашества. Тут можешь достать все, что хочешь, были бы деньги. Продадут тебе танк и даже пошлют на верную смерть собственных солдат. Кроме денег российских генералов ничего не интересует.
Офицерская честь? Шутить изволите! Боже, если бы ты только видел эту армию! Помнишь? Когда наши войска отправили в Афганистан, солдаты, по крайней мере, знали, зачем они туда идут. Другое дело, правду они знали, или нет. А этих молокососов погнали в Чечню, как скотину. Даже не сказали им, куда и зачем их гонят! В теплушках, напуганных, везде балаган и хаос, тыловые колонны вместе с ударными частями, как попало. Эх, если бы ты только видел их! Как они выглядели! Не поймешь, то ли армия, то ли разбойники. Заросшие, нестриженные, одеты все по-разному. Вечно грязные и голодные. Когда-то солдат имел право и обязанность идти на смерть чистым. Перед каждым боем армия стриглась, брилась. А теперь? Достаточно посмотреть на этого Рохлина! Генерал, а сидит небритый, в каком-то растянутом свитере. И это должен быть пример для солдат?
Ведь в Афганистане солдаты каждый день получали колбасу. Мылись, сами делали себе походные бани. Невелика философия! А в Чечне армия Грачева питается помоями, а ее саму жрут вши. А ведь Чечня - это не Афганистан, тут не пустыня и не безлюдье, где трудно найти колодец. Тут есть и автомобильные, и железные дороги. Иногда мне кажется, что командование специально не кормит войска, не организует им мытье, чтобы было легче превратить их в варваров, готовых на любое преступление. Поверишь ли, Василий Иванович, они требуют им платить за каждый выданный труп, за каждого пленника?! Их полевые тюрьмы превратились в торги невольниками.
Когда эта страшная, одичавшая российская армия напала на мою страну, уничтожая все на своем пути, как ужасная мор, сам понимаешь, у меня не было другого выхода, как только с горсткой смельчаков оказать ей сопротивление. Я обязан был выполнить свой долг солдата. Я знаю, что ты меня понимаешь".
Беседы с Масхадовым были каторгой. Застарелая болезнь горла вынуждала его поминутно откашливаться, делать паузы, терять нить разговора. Он как огня избегал митингов и выступлений, они прямо-таки нагоняли на него ужас.
Говорил он с каким-то внутренним сопротивлением, неохотно, подозрительно. Невозможно было вытащить из него какой-то военный анекдот, фронтовую историю. Он предпочитал пользоваться избитыми, банальными и патетическими фразами.
Невысокий, крепко сложенный и подвижный, он так никогда и не избавился от манер командира-службиста, целиком поглощенного вопросами устава, дисциплины, боевой готовности, привыкшего к жизни от сих до сих, к рапортам и приказам. Они никогда не позволял себе в беседе откровений, личных размышлений.
Во время разговора он тут же невольно начинал играть роль противника. Съеживался, настороженно замыкался, как будто ждал нападения, на вопросы отвечал быстро и решительно, как будто парировал удары. Каждое слово из него приходилось вытягивать как самую страшную тайну.
С педантичностью неофита заботился о мелочах, манерах и внешних проявлениях власти; скованный, смертельно серьезный, был подчеркнуто вежлив с гостями, метал убийственные взгляды адъютантам. Казалось, форма для него так же важна, если не важнее, чем само содержание, что обычно отличает людей несмелых, неуверенных в себе и своих аргументах, съедаемых комплексами. Сохранить достоинство! Это было главным. Ничего удивительного, что свою официальную биографию он велел озаглавить Достоинство важнее жизни.
Он боялся, что малейший ложный шаг сделает его посмешищем в глазах посторонних, и, что еще страшнее, - земляков. Похоже, он больше всего боялся показаться смешным. Это лишало его уверенности в словах и поступках, и столь типичного для чеченцев саркастического чувства юмора. Как же он должен был страдать от прозвища Вислоухий, которым его наградили за большие, оттопыренные уши, никак не соответствующие его суровому облику!
Подтянутый, полный достоинства, в чистейшем полевом камуфляжном мундире, он всегда сажал меня на один и тот же, выбранный им самим стул, стоявший перед огромным столом, где ждали своего решения стопы документов, уложенные в идеально ровные колонны и шеренги. Сам, поглаживая ладонью то седеющую бороду, то редеющие пепельные волосы, усаживался в кресло напротив.
- С военной точки зрения дислокация войск на Тереке не имеет смысла. Сколько солдат и сколько денег потребуется на содержание такого кордона? И неужели россияне действительно верят, что будут в безопасности за рекой?
На первый взгляд казалось, что он просто серьезен, но чуть позже в голосе появлялись нотки усталости.
- Я вывел своих солдат из северной Чечни, потому что с одними автоматами на равнинах и степях у нас не было шансов против танковых колонн. Но там остались партизаны, которые уже сегодня организуют засады и отбивают станицы, занятые россиянами. Россияне хотят воевать с нами издалека, они предпочитают не вступать в ближний бой. Так 67 можно использовать самолеты и дальнобойные орудия. Кроме того, они нас не видят, а значит, не боятся. Это же проще, чем встать с противником лицом к лицу. Да и меньше угрызений совести, когда не видишь убитых женщин и детей. А наша тактика заключается в том, чтобы воевать с россиянами как можно ближе к их позициям. Мы стараемся подойти к их передовой линии. Тогда они не смогут использовать ни самолеты, ни пушки, ни даже танки из опасения перестрелять свою собственную пехоту. Что дальше? Пойдут ли россияне вперед, будут ли штурмовать Грозный и горы? Это может означать только их поражение. Я ни секунды не сомневаюсь, что Россия проиграет эту войну. По сравнению с прошлой войной у нас не только больше солдат и оружия, у нас, прежде всего, больше опыта. Мы прекрасно знаем, как драться с русскими. Пять лет назад наши солдаты боялись танков, сегодня будут на них охотиться как на зайцев. Немного, правда, опасаюсь, что эти первые, видимые успехи опьянят российских генералов, и они все-таки пойдут дальше.
- А может, еще одумаются? Остановят войну и уйдут с Кавказа?
- Не затем они ее начинали, чтобы останавливать. Это война не только за Чечню, это скорее война за власть в Кремле. Кавказ, как это было всегда, только полигон, на котором российские политики делают карьеры, добывают славу, чины, набивают карманы деньгами. Ельцин болен, стареет, отходит от дел. А его свита любой ценой хочет удержаться у власти. Боятся за свои состояния, которые благодаря власти добыли. Война им нужна для того, чтобы не допустить выборов, а может, и для того, чтобы посадить в Кремле своего фаворита. А генералы, пользуясь случаем, попытаются отомстить за прошлую войну.
У меня, однако, сложилось впечатление, что Масхадов не до конца верил в неизбежность войны. Наверное, он еще рассчитывал, что все закончится демонстрацией силы, угрозами, требованиями, ультиматумами. У него был свой посол в Москве, Майрбек Вачагаев, которому позже российская милиция подбросила в машину пистолет и арестовала по обвинению в нелегальном владении оружием. Как только Вачагаев делал какие-то заявления, давал интервью зарубежным газетам и телевидению, Масхадов звонил ему на следующий день и ругал за неуместную воинственность и неосторожность, которые, в конце концов, спровоцируют Россию на войну. Сам же он в Грозном объяснял немногочисленным журналистам, какие выгоды могла бы получить Россия, живя в мире с чеченцами. Как будто рассчитывал на то, что его слова они передадут в Москву, куда его секретари уже столько дней никак не могли дозвониться.
- Мы могли бы быть самыми преданными и верными союзниками на Кавказе. Если бы Россия договорилась с нами и позволила нам жить по-своему, если бы нас уважала, мы бы прогнали с Кавказа и арабов, и турок, и американцев, - Масхадов на пальцах перечислял, что россияне теряют, объявляя войну Чечне, а точнее говоря, искушал их возможной пользой. - Новая война? Она закончится так же, как все прошлые войны. Ненужными жертвами, пожарищами, морем крови. Кому это нужно? Кому принесет славу? Российская армия огромная и мощная, готова к войнам со сверхдержавами за главенство в мире. Российские военные должны сделать все, чтобы армия не подверглась новому унижению.
- А если войны не удастся избежать?
- Я этой войны не хочу. России придется взять ее на свою совесть. А мы будем сражаться, если такова воля Всемогущего.