Шли, как показалось Виктору, невероятно долго, ему уже начало казаться, что еще немного, и он, обессилев, грохнется на землю. Но тут Гришка, который был сейчас поводырем, сорвал повязку с его глаз и сказал:
- Теперь считай, что мы дома.
Дом - землянка, так хорошо замаскированная, что Виктор угадал ее, только подойдя вплотную. У входа сидел человек в гимнастерке без знаков различия. Но по тому, как подтянулся Григорий, Виктор понял, что это начальник, и, опередив Григория, представился, вскинув руку к кепке:
- Лейтенант Капустин!
- Сам придумал или другие этой глупости научили? - спросил сидевший.
Виктору стало неуютно под строгим взглядом его серых глаз.
- Во! А я что говорил? - засмеялся Григорий, оборачиваясь к Юрке. - Лейтенант - он обязательно десять классов кончил. Это ему уже лет восемнадцать. Да еще два года в училище. Итого имеем минимум все двадцать полных годочков, а у этого - пушок на губе, бритвой не тронутый!
- И выправка не солдатская, будто играет под военного, - добавил Юрка.
- Самозванец он, одним словом, товарищ Каргин!.. Но, между прочим, - Юрка соврать не даст, - немцу пулю в башку всадил точнехонько.
- Не тарахти, Григорий, официально докладываешь, - не повышая голоса, заметил Картин, и уже Виктору: - Сейчас пойдем к батальонному комиссару. Перед ним не юли, как есть, душу выворачивай.
Глава третья
Батальонный комиссар
1
Не успел Каргин закончить свое напутствие, как из землянки вылез человек. Первым его заметил Григорий и сразу подхватил под руку, затараторил:
- Сколько раз тебе говорено, чтобы сам не больно рыпался? От натуги жила какая или еще что лопнет, и опять подыхать начнешь. Думаешь, нам беда охота тебя второй раз у смерти выцарапывать?
Каргин же только молча посторонился и следил за тем, как Григорий с Юркой усаживали комиссара на чурбак, который Павел успел не только принести, но и покрыть шинелью. И хотя Григорий отчитывал комиссара, а Каргин притворялся равнодушным ко всему этому, Виктор понял, что и воркотня Григория, и напускное равнодушие Каргина - проявление заботы, даже нежности, на которую только и был способен каждый из них в силу своего характера.
Пока комиссар усаживался, Виктор успел рассмотреть его. На нем была гимнастерка без знаков различия и много раз стиранная. Однако все пуговицы ее были не только пришиты, но и застегнуты. И еще - сразу запомнилось лицо этого человека, от которого, как считал Виктор, теперь зависела его дальнейшая судьба. Худощавое и прорезанное глубокими морщинами, оно было выбрито так тщательно, что, казалось, должно было обязательно пахнуть одеколоном.
- Ну, Виктор-самозванец, выкладывай, с чем пожаловал, - начал комиссар, глядя на Виктора добрыми глазами.
- Товарищ батальонный комиссар…
- Ты не солдат и можешь звать меня Василием Ивановичем.
- Хорошо, Василий Иванович, - согласился Виктор и запнулся.
С чего начать? Да и неловко про себя рассказывать, если несколько человек слушают. Вот если бы один на один…
Василий Иванович разгадал его мысли, покачал головой и сказал:
- Нас всего пятеро. С точки зрения математики, как науки, цифра малая. Но вообще-то пять человек - это уже очень много, если они все знают друг о друге и верят друг другу. Мы не неволим тебя, но если хочешь быть с нами - выкладывай.
- Можно, я сяду?
- Нет, постой. Из уважения к людям постой.
Неуютно стоять одному, когда каждое твое слово пять человек ловят. Но в голосе Василия Ивановича, в том спокойствии, с каким остальные приняли его слова, была величайшая справедливость, и он начал рассказывать не одну из своих разученных сказок, а только правду.
Когда Виктор умолк, никто не проронил ни слова. Потом Василий Иванович спросил:
- Ответь мне честно. Ты хоть сейчас-то понимаешь, как обидел девушку?.. Как дальше-то жить думаешь?
- Опять кобелировать будет, - не вытерпел Григорий.
- Я даже из деревни ушел.
- Что ж, подведем итоги, - начал Василий Иванович, глядя на пламя небольшого костра, который Каргин разжег почти у его ног. - Жизнь, прямо скажем, круто взяла тебя в оборот. Однако из тебя еще может получиться человек… К чему это говорю? Только от тебя зависит, сбудется ли это… За самовольное присвоение звания лейтенанта особенно не виню: склонен считать неудачной военной хитростью. А вот в лучах чужой награды грелся - подло, недостойно порядочного человека… И с девушкой… Ну, об этом я уже говорил… Ваше мнение, товарищи? Зачислим его к себе в отряд или опять завяжем глаза, выведем к дороге и пусть куда хочет топает?
И еще одно заметил Виктор: батальонный комиссар обратился с вопросом ко всем, а все они, даже разговорчивый Григорий, когда дело дошло до окончательного ответа, молча уставились на Каргина. Словно заранее были согласны с его приговором.
Каргин начал тихо, будто думая вслух или разговаривая сам с собой:
- Нас - пятеро. Василий Иванович - за комиссара, как и положено. Меня остальные на командира выдвинули. Живем мы уставами армии…
- Выходит, рядовых у нас всего трое, а ты, Иван, себе права генеральские сграбастал и казнить, и миловать волен! - засмеялся Григорий.
- Может, и генеральские, откуда мне знать? В генералах еще не хаживал, - согласился Каргин и повел дальше свою мысль: - Все мы тут дружки-приятели, не одну сотню верст вместе ногами отмерили, не раз и не два вместе в глаза смерти заглядывали, а дисциплину блюдем. Пуще глаз своих блюдем: без нее, да еще во вражеском тылу - гибель неминучая. И уж если ты залезаешь в наш кузовок, то укладывайся, как все прочие лежат, ноги в ту же сторону протягивай. Поблажек на малолетство не жди.
- Согласен… Только как мне вас величать?
- Зови хоть Иваном, хоть товарищ Каргин, мне все равно. Да ты чего стоишь? Теперь садись, где место облюбовал.
Потом из одной большой кастрюли ели то ли похлебку, то ли кашу - Виктор не разобрал, но ели дружно и похваливали. Григорий даже заявил:
- Я, Ваня, спорить с тобой не стану и нисколечко не обижусь, если ты завтра за меня откашеваришь.
- А я вообще считаю, что Ивану надо всегда за повара работать. Или мы без него с разными заданиями не справимся? - включился в разговор и Юрка, подмигнув Виктору.
- Дело Юрка предлагает! - оживился Григорий. - Давай, Василий Иванович, голосуй, и затвердим Ивана в новой должности!
- На-ко, понюхай. - И Каргин поднес кулак к лицу Григория.
Кулак такой тугой и костлявый, что невольно думается - свинчаткой припечатается.
Григорий с нарочитой старательностью обнюхал кулак Ивана и вдруг скривился брезгливо:
- Да ты, никак, не мыл его сегодня?
Каргин сначала недоуменно смотрел то на Григория, то на свой кулак и, лишь когда все грохнули смехом, расплылся в самой добродушной улыбке и медведем подмял под себя Григория.
- Хватит, раздурились, дети малые, - сказал Василий Иванович, даже не пытаясь скрыть, что ему приятно смотреть на веселую возню товарищей.
А Каргин сразу посерьезнел и сказал, отпуская товарища:
- И то, хватит. Костер затушить - и спать.
Землянка - большая яма, пол которой устлан еловыми ветками. На них, прижавшись друг к другу, улеглись и сразу затихли. Правда, Григорий пытался было поворчать, но Каргин прикрикнул на него, и тот угомонился.
Виктор лежал в самом углу. Случайно или нарочно, его положили так, что - пожелай он выйти - придется через всех перешагивать, значит, хоть кто-нибудь да проснется.
Виктор лежал, вслушивался в ровное дыхание товарищей и был уверен, что бодрствует только он: так безмятежно, казалось, посапывали они. Но не спал и Василий Иванович. Разговор с Виктором растревожил, взволновал его. Витька Самозванец - так окрестили этого недавнего школяра. И, может быть, на долгое время останется за ним это прозвище. Фамилию забудут, а прозвище врежется в память.
Витька Самозванец… А кто он, Василий Мурашов?
Ему сорок два года, и двадцать из них он был сначала учителем, а потом завучем и даже директором в сельской школе, где одновременно преподавал математику. Была у него и семья - жена и два сына. Все свободное время, которого было не густо, он делил между школой и домом. И считал, что живет не только нормально, но даже хорошо, что для обыкновенного счастья у него всего достаточно: и забот, и радостей. Так был поглощен своими делами, так верил в незыблемость установившейся жизни, что как дурной сон воспринял сообщение о начале войны. Словно во сне, прощался с семьей и даже удивился, когда жена вдруг бросилась ему на грудь, обвила горячущими руками и заголосила как по покойнику. Он, наконец-то поняв все, успокаивал ее, говорил, что, вероятно, дойдет только до райвоенкомата, ну, пробудет там несколько дней и вернется: скорее всего это не война, а разросшийся пограничный инцидент, замять который больше всех заинтересованы немцы: не случайно же их заправилы так рассыпались в своей любви к Советскому Союзу.
Но в райцентре преподаватель математики Василий Иванович Мурашов получил по два "кубаря" на петлицу и сразу превратился в лейтенанта. Новые подчиненные - вчерашние колхозники, рабочие и служащие - с надеждой поглядывали на своего командира взвода: теперь их жизнь во многом зависела от его распорядительности и умения воевать. А он, хотя никому и не говорил об этом, больше всего боялся первого боя. Какие и когда там команды подавать надо? Если только единственную:
"Взвод, за мной, в атаку!" - он готов. А все прочее…
Выручил Михаил Пименович. Он лет на десять был старше и, главное, - из кадровых военных; сам проштрафился или кто из его родственников - спрашивать неудобно было, но от службы в армии командиром его отстранили, позволили быть лишь солдатом. Вот этот самый Михаил Пименович, уловив сомнения взводного, подсел к нему вечерком, когда вблизи никого не было, и спросил:
- Чего боитесь, Василий Иванович?
- Понимаете, я - математик, думается, справлюсь с любой задачей в пределах школьной программы. А вот людьми в бою командовать как - ума не приложу. Ведь не помню уже, когда присвоили мне это звание лейтенанта, а подучить забыли.
- Дела, - хмуро усмехнулся Михаил Пименович. - Выход один вижу… Скажите, верите вы мне полностью?
- Как я, Михаил Пименович, могу плохо судить о вас, если не вижу ничего, дающего возможность сделать подобный вывод?
- Тогда приказом назначайте меня к себе связным, ординарцем или еще кем, но чтобы я на законном основании около вас торчал. Откровенно говоря, из-за вашей военной неграмотности много людей пострадать может. Поэтому и напрашиваюсь в помощники.
Василий Иванович так и сделал. И теперь по ночам, когда все спали, или днем, если поблизости никого не было, Михаил Пименович учил взводного азам военной науки, а тот потом старательно пересказывал все это отделенным.
А восьмого или девятого июля был первый бой с немцами. Все, если исключить то, что кругом умирали люди, в этом бою было так, как предполагал Василий Иванович: немцы перли вперед, а он со своими бойцами стрелял по ним до тех пор, пока не кончились патроны. Потом отошли, прикрывшись огнем станкового пулемета. И лежал за тем пулеметом Михаил Пименович.
Вот тогда, после геройской смерти Михаила Пименовича, и появились у него первые седые волосы. А теперь вся голова будто пеплом посыпана…
В боях быстро растаял взвод, а вот его, командира, щадили пули и осколки - ни одной царапинки! Он уже почти поверил в свою счастливую судьбу, как вдруг на окопы спикировал "мессер" и единственной очередью прошил его грудь.
Сначала были два удара, почти слившиеся в один, а потом - зыбкая и тёмная пелена, которую разрывали то Михаил Пименович, опять уходивший с пулеметом в засаду, то Гена Воробьев, любимый ученик, способный за минуту с одинаковым успехом и прославить, и опозорить тебя. Иногда, правда, виделись люди в белых халатах, они говорили о чем-то, но он не мог уловить смысла слов.
Он отчетливо увидел над собой ветки дерева и голубое небо между ними. Потом все это сразу закрыла большая кружка с водой. Ее поднес к его губам Иван Каргин. Тогда он еще не знал Каргина и даже удивился, почему этот здоровенный солдат сидит за няню около него.
Вот он, Ваня Каргин, рядом спит…
2
Настало время, когда зыбкая и темная пелена исчезла, он уже не терял больше сознания и был немым участником всех разговоров: хотя дело и пошло на поправку, говорить опасался, чтобы не растревожить легкие. Скоро он уже знал своих спасителей по именам, знал нехитрую историю их объединения и почему они так безнадежно отстали от фронта.
- Много мук мы с тобой, комиссар, приняли. Что ты представлял из себя? Не жилец и не покойник. Тряхни чуток - жизнь твоя немедля вылетит через дырки, до того ты дохлый был. Куда ж с тобой за фронтом гнаться было? - высказался однажды Григорий.
- Ну и бросили бы, в деревне какой-нибудь оставили.
- И почему ты сейчас больной? Я бы тебе, здоровому, за такие слова запросто в ухо заехал и не посмотрел бы, что ты комиссар! - обозлился Григорий.
Его величали комиссаром. Сначала он не придавал этому значения, считал оговоркой, потом даже встревожился. Что ни говорите, комиссар - звание большое, которое присваивается достойным, а тут вдруг он, Василий Мурашов, комиссар, да еще батальонный! Как это случилось, с чего пошло? Неужели в бреду сам себя так возвеличил?
Рядом дежурил Павел, и Василий Иванович решил расспросить его:
- Расскажи, как я к вам попал.
Тот рассказал и про сарай, в котором они сидели арестантами, и о том, как немецкие танки внезапно вырвались из леса, круша все.
- И побежали мы в лес. Куда еще деться? А тут ты, тепленький, лежишь. А рядом и шинель твоя валяется. На ней тебя и утащили в лес.
Солдат обманула, а его возвеличила чья-то шинель… Выходит, шинель виновата, с нее и спрос?
Нет, на обмане не проживешь. Неизбежно настанет такой момент, когда сядут за стол твои товарищи по партии и спросят: "Коммунист Мурашов, на каком основании вы присвоили себе и чужое воинское звание, и права, тому лицу принадлежащие?"
Значит, самое разумное - сказать этим солдатам всю правду? Дескать, я не батальонный комиссар, а самый обыкновенный лейтенант запаса, который в армии прослужил без году неделю. А поверят они?.. Скорее всего трусом, шкурником посчитают: попадись фашистам в лапы комиссар - смерть немедленная, а лейтенанта запаса еще, может, и в лагерь отправят.
Что из всего этого следует? Он, Мурашов, просто обязан принять права и обязанности комиссара. Он здесь единственный коммунист, значит, так и так за все в ответе.
Так решил Василий Иванович в одну из многих бессонных ночей и с тех пор ни разу не обмолвился о том, что он только лейтенант запаса.
Потом состоялся общий разговор, который убедил его в правильности принятого решения. Тогда горячо спорили все четверо. Григорий кричал, что нужно до холодов догнать фронт, иначе - труба. Юрий, перебивая его, доказывал, что каждая встреча любого бойца отряда с фашистом должна обязательно заканчиваться смертью одного из них: лучше смерть в неравном бою, чем трусливое прозябание! Павел, не повышая голоса, бубнил о том, что надо связаться с народом в деревнях, а Каргин, упрямо сбычив голову, повторял одно: "Будем двигаться так быстро, как позволит здоровье комиссара". Каждый высказывал свое, не слушая доводов товарища.
- Григорий, где сейчас фронт? Стоит он или по-прежнему на восток ползет? - тихо, как только и позволяли простреленные легкие, спросил он, Василий Мурашов.
- А мне наплевать, где он! Хучь под Челябой, а я должен догнать его. Совесть моя красноармейская того требует!
- А больше ничего она, твоя совесть, не требует? - разозлился тогда он, Василий Мурашов. - Упреков не шлет за то, что ты больше месяца сиднем сидишь в лесу и мою шинель щупаешь?
- Это брось, комиссар. Не наша вина, что тебя увидели. А увидели - по человеческим законам обязаны были помочь, - вмешался Каргин.
- Не к тому речь… Вот ты, Григорий, все ратуешь за переход фронта, чтобы, влившись в нашу армию, с врагом драться. В принципе правильно ратуешь. Но кто тебе мешает во всю мочь лупить их здесь, где они мнят себя хозяевами? Вот уже месяц, повторяю, щупаешь мою шинель и хоронишься от немцев в лесу. Стрелять-то не разучился?.. Неизвестно, сколько еще намерен прятаться, ишь, до Челябинска идти за фронтом нацелился! А почему бы не подумать, простит ли Родина, простит ли народ нам это тихое сидение в лесу?
Тут у него горлом пошла кровь, и он замолчал. Товарищи всполошились. Павел с котелком сбегал за ключевой водой и почти всю ночь просидел у изголовья больного. А утром Павла сменил Каргин. Он и спросил: полегчало или нет? Потом, будто и не прерывался вчерашний разговор, степенно заговорил, как обычно говорят мужики, если их не сбивают, не подстегивают репликами:
- Напрасно ты, Василий Иванович, так на нас набросился. Мы - насквозь советские. А что сразу правильную задачу не увидели - твоя вина. Комиссар-то кто? Короче говоря, еще ночью Григорий с Юркой ушли к дороге. А я остался, чтобы с тобой посоветоваться. Сможешь совет-то дать или переждать до завтра?
- Спрашивай.
- Как мы тебя поняли, до фронта далеко, а война везде идет, и мы свой голос тоже подать должны. Ты не говори, ты головой мотни, и ладно.
И Василий Иванович мотнул головой.
- А не мало нас?
- В народе говорят, что ручейки сбегаются в реки.
- Ага, значит, пополнение непременно будет… И еще вопросик напоследок… Ребята считают, что командир у нас обязательно должен быть, меня на это место сватают. Соглашаться или у вас как у комиссара другие соображения имеются? У меня, если с точки зрения некоторых, не все чисто. Думают, утек с поста.
- Но ведь это вранье? - хотел подбодрить, а получилось, словно официальный вопрос задал.
- Чтобы земля подо мной разверзлась, если вру! - с какой-то мрачной суровостью поклялся Каргин. - Так каков ваш партийный ответ будет? Соглашаться или кого другого выдвинуть?
- Начни с того, что прикажи землянку рыть. Дожди-то вот-вот начнутся. И не чета этим, летним.
Приказом рыть землянку и ознаменовал Каргин свое вступление в должность командира отряда.
Тогда еще многого они не знали, еще опасались деревенских жителей (почему?) и поэтому даже за самым необходимым инструментом не обращались, а у самих и были всего лишь саперная лопата с расщепленным черенком, найденная в бывшем окопе, да щербатый топор, который Григорий, если верить ему, подобрал на дороге; скорее всего врет, украл - не иначе.
Обзаводились жильем и одновременно совершали вылазки на дорогу. Разумеется, это совсем не то, что хотелось бы, но успехи были налицо: во-первых, немцы почти перестали передвигаться в одиночку. О чем это говорит? Нервничают фашисты, боятся, а это значит, что даже в своем тылу изматываются. Во-вторых, прибежали в лес с одной неисправной винтовкой, а теперь у каждого и автомат, и пистолет, и гранаты; и запасец оружия некоторый создан. Наконец, в-третьих, питание не ахти какое, но исключительно за счет немцев.
Разве все это плохо для начала?