Меницкий считал, что ему первому удалось близко сойтись с Фаллесом. Он держался осторожно, старался получить от доктора помощь так, чтобы тот не догадался о его работе, целях. Но Фаллеса, опытного подпольщика, трудно было обмануть. Наблюдая, как Меницкий тонко "подбирается" к нему, врач с улыбкой думал: "Если бы ты знал Фаллеса, его дела…" На счету валлонца было немало крупных диверсий, в том числе взрыв компрессорной. Позже, когда Тягунова, Тюрморезова, Комарова не стало в лагере и Меницкий оказался во главе подпольной организации, когда он и Фаллес стали большими друзьями, Меницкий узнал подробности этой диверсии. Взрывчатку доставила из Брюсселя жена Фаллеса. По дороге поезд, в котором она ехала, был оцеплен эсэсовцами, и все пассажиры подверглись поголовному обыску. Но храбрая бельгийка проскользнула под носом у эсэсовцев и благополучно доставила взрывчатку в Айсден. Фаллес пронес взрывчатку в шахту и в своем кабинете передал подпольщикам. Мины были заложены под все шесть компрессоров, но один компрессор уцелел - не сработала мина. Спустя несколько месяцев гестаповцам удалось схватить одного из диверсантов - бельгийца. Он погиб, никого не выдав…
Но в то время, когда Меницкий решил говорить с Фаллесом о продовольственной помощи больным, он ничего этого не знал.
Зайдя в кабинет Фаллеса с группой больных, Меницкий присел у стола врача. В кабинете были оба фельдшера - Жан и Жак.
- Как жизнь, как настроение? - спросил по-немецки Фаллес, оглядывая больных.
- Наша армия наступает, значит, настроение у нас неплохое, - ответил по-французски Меницкий. - Вы слушали сегодня радио? Какие сообщения с фронтов?
- Вы так успешно изучаете французский, что каждый раз заставляете меня удивляться, - сказал Фаллес, с уважением посмотрев на Меницкого.
- Я его немного знал, доктор.
- Теперь мы можем беседовать свободно. Французский они не знают!
Осмотрев больных и отправив их с фельдшером в перевязочную, Фаллес спросил Меницкого:
- Как у вас дела в лазарете?
- Очень плохо, доктор. Больные страдают от голода. Я все сделал, что мог, но наши возможности так ничтожны! Товарищи, работающие в забоях, отдают больным последнее. Сами голодные, и отдают.
- Русские люди… - задумчиво проговорил Фаллес. - Мы их совсем не знали, русских людей…
В кабинет входит врач Декстерс - высокий розовощекий блондин. Фаллес встает, отводит своего друга от двери, говорит быстро и требовательно:
- Ваш Красный крест обязан помочь русским! Если не разрешат немцы, - передадим продукты через своих людей, шахтеров. Декстерс, это надо сделать!
- Да, это надо сделать, Фаллес! - согласно кивает головой Декстерс и подходит к Меницкому. - Мы поможем больным. Средства у нас есть. Поможем! - Против обыкновения Декстерс взволнован. Должно быть, ему неловко, что сам он, руководитель местного отделения Красного креста, не догадался о помощи больным военнопленным.
* * *
Приняв Меницкого в подпольную организацию, руководящий центр возложил на него связь с Фаллесом и Декстерсом, а через них с руководителями Белой бригады.
Через несколько дней Меницкий пришел к Фаллесу с первым заданием.
- Доктор, надо помочь двум нашим товарищам бежать из лагеря.
- Вот это дело, Меницкий! - Фаллес весело, с хитрой улыбкой посмотрел на переводчика. - Что я должен сделать?
- К вам домой придет рабочий, бельгиец. Вы дадите два гражданских костюма.
- Можете быть уверены!
Через день Фаллес сообщил Меницкому:
- Все в порядке… - Помолчав, Фаллес взял Меницкого за руку, проговорил с волнением - Это очень хорошо, что мы вместе. Вместе в такой борьбе…
Пора! Пора!
Гитлеровцы пригоняли на шахту все новые и новые партии пленных, но положение не изменялось. К весне 1943 года на шахте Айсден суточная добыча угля упала до двух тысяч тонн. А раньше, до прибытия русских, из Айсдена каждый день отгружалось в Германию по пять-шесть тысяч тонн.
Гитлеровцы усилили репрессии. Лагерная тюрьма была забита, две партии пленных отправили в лагеря смерти - Дахау и Бухенвальд. Ежедневно сотни людей лишались пищи. Лагерь ответил на эти репрессии новыми диверсиями, массовым саботажем. Все чаще стали появляться листовки, газета "Известия".
* * *
… Поезд с грохотом катится по штреку. Машинисты электровозов, молодые бельгийские парни, любят ездить с "ветерком". В последней вагонетке едут четверо - Шукшин, Зуев, Трефилов, Маринов. Как только поезд подходит к крутому изгибу, Зуев вынимает из-за пазухи тонкую пачку листовок, опускает руку вниз, за вагонетку. Ветер взвихривает маленькие листочки, они далеко разлетаются по штреку.
Через пять-шесть минут опять крутой поворот, и снова бумажки белыми лепестками садятся на черную, обильно усыпанную углем землю.
Листовки перед самым спуском в забой Шукшину сунул Стефан Видзинский. В них всего четыре строчки, но каждое слово звучит набатом. "Товарищ! Друг! Брат! Красная Армия наступает, час освобождения близок. Будь стоек до конца, как сталинградцы. Помни: каждая тонна добытого тобою угля - удар по матери-Родине. Ни грамма угля врагу! Смерть фашизму! Да здравствует наша победа!"
Около девятого забоя поезд останавливается. Шукшин с трудом вылезает из вагонетки, идет последним. Он сильно ослаб.
Около входа в забой стоит Тюрморезов, подбивает камнем каблук башмака. Шукшин подходит к нему.
- Стефан передал? - шепотом спрашивает Тюрморезов.
- Все сделано.
- Вечером в окопе за вторым бараком. Дубровский предупредит.
- Ясно! - Шукшин порывисто пожимает руку Тюрморезова и скрывается в черной дыре забоя.
Тюрморезов, приколотив каблук, идет в свой, седьмой, забой. По дороге его догоняет мастер Альберт Перен.
- Это ты, Мишель? Здравствуй, старина!
Альберт молод, но уже десять лет проработал под землей и считается в шахте лучшим мастером. Годы тяжелой подземной работы не согнули этого человека, как многих его товарищей. Он всегда бодр, оживлен, под большим, низко нависшим лбом весело, задорно светятся маленькие глаза, чистые и ясные, как капельки родниковой воды. С русскими, особенно с Тюрморезовым, у Альберта большая дружба. Мастер действует заодно с пленными, помогает выводить из строя механизмы, инструмент.
Альберт расстегивает свою сумку, достает завернутый в газету бутерброд.
- Мия послала тебе, Мишель… На, бери!
У Перена большая семья, живет он бедно. Продукты на вес золота, а заработок совсем плохой. Когда добыча угля сокращается, какой уж тут заработок!
Тюрморезов отказывается от бутерброда.
- Не надо, Альберт. Оставь детям.
- Зачем обижаешь, камерад? Моя Мия тебе послала…
В забое Альберт сказал, чтобы Тюрморезов шел работать к Ивану Ольшанскому.
- Есть разговор. Иди!
Ольшанский, вольнонаемный шахтер, родом из Западной Украины, ставил крепежные стойки в самом конце забоя. Увидев Тюрморезова, он бросил кувалду, опустился на доску.
- Садись, Михаило Табаку не хочешь? Дуже гарный табак. - Ольшанский вынул из кисета свернутый в тугую трубку табак, оторвал добрый кусок, заложил за щеку. - Ну, как ночевал, парень, не заболели твои бока от мягкой перины? А что там поделывает наш друг - господин комендант? Бедняга комендант! - Ольшанский вздыхает, качает головой. - Говорят, совсем с ног сбился. Столько у него хлопот!
Ольшанский смотрит на Тюрморезова с лукавой, доброй улыбкой. Этот пожилой одинокий человек - у него нет ни семьи, ни дома - удивляет своим добродушием и какой-то беспечной веселостью. Он и с немецким начальством разговаривает с шутками и прибаутками. Сразу не поймешь: то ли серьезно говорит, то ли подсмеивается.
К Ольшанскому тянутся люди, у него друзья во всех забоях. Шахтеры знают, что за внешней веселостью и добродушием в этом человеке скрываются сильная воля, острый ум и жгучая ненависть к врагу. Ольшанский - руководитель подпольной коммунистической организации шахты.
- Поговорим о деле, Михайло. Наши старшие товарищи одобряют ваше решение… - Лицо Ольшанского, только что светившееся улыбкой, теперь сосредоточенно. - Партизанам нужны смелые, опытные люди. Вы крепко поможете бельгийским партизанам. Но бежать трудно. Тут много фашистских войск, гестапо. Потом эти, черные… Они для вас особенно опасны.
Разве вы поймете, где наш бельгиец, где черный? На лбу у них не написано. Много людей погибнет при побегах! Может быть, надо ждать, когда подойдут англичане и американцы? Сколько они еще будут отсиживаться там, за Ла-Маншем!.. Когда приблизится фронт, партизаны нападут на лагерь и освободят людей. К тому времени мы будем иметь оружие. Вот так… Так велели сказать тебе наши товарищи, Михайло.
- Ждать? Нет, Иван, ждать мы не можем. Не о спасении своем думаем… В такой борьбе жертвы неизбежны. Мы готовы на все. Так и передай.
- Я знал, Михайло, что ты это скажешь…
- Надо начинать побеги. Зима кончилась. Теперь самое время… Если организованно - жертв будет меньше. Уходить придется отсюда, с шахты.
- Только с шахты, - ответил Ольшанский. - Здесь мы поможем. Шахта меньше охраняется. - Ольшанский положил ладонь на колено Тюрморезова, придвинулся к нему ближе. - Стефан Видзинский будет передавать одежду. В ваших куртках далеко не уйдешь. За шахтой встретит Альберт, отведет к себе. Антуан Кесслер переправит к партизанам. Один он знает дорогу…
- Хорошо. Первая группа уже готова. Марченко знаешь, матроса?
- Знаю.
- Он пойдет, сержант Новоженов…
- Петро?
- Он. Потом Маринов…
- Тихо! - Ольшанский настороженно поднял голову. - Идут… Ну, бери стойку, Михайло. Так разъелся на лагерных харчах, что и повернуться уже не можешь… Работать надо, работать!
* * *
Шукшину к концу смены стало совсем плохо. Он тяжело, прерывисто дышал, все тело покрылось холодным потом, голова кружилась. Политрук Зуев положил его на доску, сунул свою куртку под голову, сел рядом. Он и сам трудно дышит, кровь бьет в виски, в уши. Зуев стискивает голову ладонями: кажется, не выдержат, лопнут перепонки.
- Совсем воздуха нет, дышать нечем. Всех они тут убьют… - Зуев откинулся к стенке забоя, припал головой к холодным, мокрым камням. Долго сидел неподвижно, закрыв глаза, погруженный в свои думы. Потом наклонился к Шукшину:
- Надо бежать, Константин Дмитриевич. Пора! Братка не поймали, ушел… Зимой ушел, а теперь весна. Пора!
- Пора, Александр, - хрипло проговорил Шукшин. - Теперь пора…
Из глубины забоя донеслось:
- Кончай работу, ребята! Шабаш!
Зуев помог Шукшину подняться.
Пленных привели в лагерь, но не распускают и не ведут на кухню. Колонна стоит посредине двора. Солдаты, держа карабины наперевес, прохаживаются вдоль строя, посматривают в сторону канцелярии. Пленные уже знают: сейчас с ними будет говорить начальство.
На этот раз появляется сам комендант. Он идет быстро, по-бычьи наклонив голову, и зло смотрит по сторонам. На почтительном расстоянии от коменданта шагает переводчик Трефилов.
Дойдя до середины колонны, комендант вскидывает голову и разражается бранью.
Трефилов выходит вперед, переводит:
- Господин комендант говорит, что вы скоты, мерзавцы и грязные свиньи. Господин комендант говорит, что он заставит вас работать на Германию, всех посадит на 200 граммов хлеба и воду. Господин комендант требует сказать, кто дает листовки, кто занимается этим делом. Он уверен, что вы выдадите этих людей… Я перевел, господин комендант!
- Втолкуйте им хорошенько, переводчик! Хорошенько втолкуйте этим скотам! - в бешенстве выкрикивает комендант. - Мы уничтожим всех саботажников, всех уничтожим! Мы заставим сказать… Переводите же, черт вас побрал, переводите!
- Господин комендант говорит, что пошлет вас в лагеря смерти, будет всех расстреливать… - Трефилов прямо смотрит в глаза товарищам. В сердце его бушует ярость, он силится ее сдержать и не может. Лицо его побледнело, голос дрожит. - Комендант говорит, что мы, русские, - малодушные, слабые люди. Он нас как следует прижмет, и мы заговорим… Ну, говорите, выдавайте… Выдавайте! Я перевел, господин комендант…
- Поняли, мерзавцы? Я заставлю говорить! - Комендант поворачивается к начальнику конвоя - Не кормить!
* * *
…Шукшин лежит на нарах в полузабытьи. В бараке душный, свинцовый сумрак. Глаза Шукшина открыты, в памяти без всякой связи проносятся картины пережитого. Вот он в Георгиевском зале Большого кремлевского дворца. Празднично накрытые столы сверкают хрусталем. В зале светло, весело, шумно… За столами сидят красные командиры - конники. Это в их честь правительство устроило прием в Кремле. Рядом с Шукшиным сидят прославленные командиры, военачальники, имена которых известны всему народу. К группе котовцев подходит Буденный. Тронув рукой пышные седеющие усы, протягивает бокал:
- За молодых командиров-котовцев! За красных орлов!
Шукшин встает вместе с товарищами. Как он счастлив, сколько в нем силы!
…Сверкающий огнями зал отодвигается, уплывает. Перед глазами мелькают, несутся, кружатся красные, белые пятна. Круги исчезают. Туман, густой белый туман… Нет, это не туман, а снег. Белая мгла. Какая страшная пурга! Ветер захватывает дыхание, сбивает с ног, совсем нет сил идти. Отряд где-то впереди, он потерял его из виду, он один а этой белой круговерти. А по пятам идут беляки. Он пытается бежать, но ноги тонут в сугробах, он падает, а за спиной уже слышится горячее дыхание лошади…
- Константин Дмитриевич, Константин Дмитриевич! - над Шукшиным наклонился Дубровский, тормошит за рукав. - Выйдем… Вам надо выйти…
- А? Что? - Шукшин вскакивает, непонимающе глядит на Дубровского. - Это ты, Алексей?..
- Ждут!
- Кто? А, сейчас, сейчас! - Шукшин слез с нар.
- Подождите немного.
Дубровский вышел из барака. Подождав минут пять, за ним направился Шукшин. Но только он сделал несколько шагов, как рядом с ним оказался молодой, щуплый парень со скуластым, угреватым лицом. Парень этот русский, родом откуда-то из Сибири, но очень похож на монгола. Глаза у него узкие, раскосые. В бараке его все зовут Монголом. О нем и предупреждал Тюрморезов.
Шукшин не спеша направился на улицу. Монгол идет за ним, чуть позади. "Привязался, сволочь, - со злобой думает Шукшин. - Как от него отделаться?"
Выйдя во двор, он сел на пенек около барака, сжал голову ладонями. Парень устроился рядом.
- У меня табак есть. Закурите?
- Отстань ты… Без твоего табаку голова кружится.
- Закружится, небось… Теперича и этой баланды не получишь. - Монгол вынул из кармана кусок серого хлеба, разломил пополам.
- Нате!
- Не надо, не хочу, - Шукшин отстранил от себя руку с куском хлеба. Монгол не настаивал, спрятал хлеб.
- Кто-то листовки кидает, а тебе с голоду подыхать. Они все равно узнают, кто этим занимается. И на кой черт сдались эти листовки, какая от них польза? Так, может, еще домой возвернешься, а с этими делами всем каюк…
"На разговор вызывает, гад, - думает Шукшин, поглядывая по сторонам. - Как же отделаться?"
- Это ты верно говоришь, насчет листовок. От них одна смута…
Из-за барака выходит Дубровский.
- Монгол, эй, Монгол! Иди в барак, староста зовет. Живо!
Монгол нехотя поднялся. Дубровский, проводив его взглядом, метнулся к Шукшину.
- Идите! За вторым первая траншея…
- Смотри за этим…
- Понял!
Шукшин проскочил ко второму бараку, стоявшему в тылу лагеря, обогнул его, прижимаясь к стене, и ползком пробрался к противовоздушной щели. Осмотревшись, спрыгнул. Под ногами хлюпнула вода.
- Кто? - послышался из темноты шепот.
- Костя.
- Сюда, левее!
В траншее ждали Тюрморезов и Тягунов.
- Почему задержались? - спросил Тюрморезов.
- Монгол привязался.
- Мы его изолируем, завтра он уйдет из вашего барака, - проговорил Тягунов. - На шахту я уже передал… - Он придвинулся к ним ближе, прислушался. - Дело вот в чем, товарищи. Наступление Красной Армии благоприятствует открытию второго фронта… Союзные армии могут высадиться в любой момент, мы должны быть к этому готовыми… Как только союзные войска подойдут к Бельгии, нас отсюда уберут. Безусловно. Могут отправить в Германию. А если обстановка не позволит им сделать это - расстреляют… Мы поднимем восстание в лагере, как только союзники выйдут к границам Бельгии… Лагерь разбит на батальоны, роты, взводы. Командиры назначены. Утвержден штаб. Руководите операцией вы, Шукшин. Начальник штаба - Сайковский. Кадровый офицер…
- Знаю. Кто командиры?
- Тюрморезов, Бещиков, Ременников, Трефилов, Дубровский, Базунов, Солодилов, Комаров… Комаров возглавляет боевую группу первого удара, разоружает караул в лагере и уничтожает связь. В конвойной команде 90 автоматов и винтовок, шесть пулеметов…
- На две тысячи человек этого мало, - нетерпеливо перебил Шукшин. - Тут же кругом вражеские части… Бельгийцы дадут оружие?
- Комитет компартии и Белая бригада способны вооружить только боевую группу. Дадут пятнадцать пистолетов и четыре-пять автоматов… Купфершлегер сообщил сегодня, что Белая бригада обеспечит продовольствием на двенадцать дней…
- Продовольствие - не главное. Надо иметь оружие. Без оружия нас истребят. Мы не имеем права подвергать людей такой опасности…
- Бельгийцы рассчитывают, что англичане сбросят оружие.
- Англичане? Когда сбросят? - Шукшин старается разглядеть в темноте лицо Тягунова.
- Это неизвестно. Купфершлегер дал понять, что это может быть приурочено к открытию второго фронта.
- Второго фронта!.. - Шукшин помолчал. - Все связывается со вторым фронтом… А когда его откроют? Нет, ждать мы не можем!
- Поднять восстание до вторжения союзников невозможно, - глухо заговорил Тюрморезов. - Нас истребят!
- В Бельгии растет партизанское движение. Мы можем создать русские отряды… Сильные отряды освободят лагерь!..
- А потом что? - спокойно возразил Тягунов. - Где мы укроем тысячи людей? Леса небольшие… Но отряды мы создадим. Немногочисленные, хорошо вооруженные группы! Одна крупная диверсия здесь, в глубоком тылу, стоит операции двух дивизий…
- Время начинать побеги! - Шукшин придвинулся к Тягунову, вцепился в его плечо. - Надо начинать!
- Побеги готовятся. Через несколько дней уйдут четверо. Готовится вторая группа…
- Я должен идти с этими людьми, - решительно сказал Шукшин.
- Нет, вы пойдете потом, когда в лесах накопится достаточно людей. Объедините в отряд… С первыми группами пойдет старший политрук Маринов. За ним - Базунов…
- Решение правильное, - согласился Тюрморезов. - Шукшин должен идти позже.
- Вам надо набраться сил, - сказал Тягунов. - Решено вас поставить старостой барака. Отдохните. Перед побегом снова пошлем в шахту… Теперь вот что. В лагерь приезжает начальство, особо уполномоченный комиссар. Вчера он был на шахте Цварберг… Саботаж на всех шахтах. Они сейчас пойдут на самые крайние меры. Надо усилить работу с людьми. Действуйте смелее. Обстановка на фронте позволяет…
Послышался слабый, чуть слышный свист. - Уходим! - шепнул Тюрморезов и выбрался из окопа.