* * *
Купфершлегер заходит в канцелярию почти каждый день. И он не упускает случая поговорить с русскими, особенно с Тягуновым, к которому питает большую симпатию. Через Купфершлегера кое-что уже удалось сделать. Пользуясь правами представителя шахты по делам военнопленных, он несколько раз отправлял в лагерь продукты сверх положенной нормы, хотя в документах указывался вес, точно соответствовавший лагерным нормам. Оказал Купфершлегер и еще одну услугу. По "заявкам" Тягунова он переставлял нужных людей в шахте по сменам, забоям, рабочим местам. Но все это Купфершлегер мог делать просто по своей доброте, из симпатии к русским, не догадываясь, что он работает на подпольную организацию. И до сих пор, помогая пленным, он не подвергал себя большому риску. Пойдет ли Купфершлегер на сотрудничество с подпольной организацией, станет ли он рисковать жизнью ради русских? Тягунов не был в этом уверен. Но он помнил слова Петро: Купфершлегер не предаст.
Тягунов ждал Купфершлегера весь день. Но он пришел в канцелярию только перед концом работы.
В канцелярии, кроме писарей, сидели лагерь-фюрер Виганд и зондер-фюрер Траксдорф. Купфершлегер дружески с ними поздоровался, уселся за свободный стол.
- У вас, кажется, свежая газета, господин лагерь-фюрер? - обратился он к Виганду, читавшему газету. - Что там новенького, хорошего?
- Можете прочитать. - Виганд снял очки и протянул газету. - Наши выпрямляют линию фронта…
Купфершлегер взял газету, стал читать сводку.
- Ого! "Сбито двенадцать английских и тридцать шесть советских самолетов! Два наших истребителя не вернулись на свою базу…" - Купфершлегер опустил газету и спросил с серьезным видом: - Вы слышали, господин лагерь-фюрер, Гитлер сказал, что все сбитые немецкие летчики попадают прямо в рай?
- Да, конечно.
- А сколько вчера вы потеряли самолетов?
- Вчера? Ни одного. Наши летчики дерутся прекрасно. О, немецкие асы!
- Да, да, разумеется… Но представьте себе, господин лагерь-фюрер, как раз вчера у врат рая произошла неприятная сцена. Пришли несколько немецких летчиков, немного, человек так десять-пятнадцать, а их в рай не пускают. Что? Как? Почему? Нам сам фюрер обещал рай! А им отвечают: правильно, мы всех сбитых немецких летчиков без всяких формальностей пропускаем в рай. Пожалуйста! Но ведь сегодня, согласно вашей сводке, не сбито ни одного немецкого самолета…
Лагерь-фюрер смотрит на Купфершлегера, по-бычьи наклонив голову, выставив тяжелый лоб. Он не знает, как ему поступить: разразиться бранью или рассмеяться. Но на лице бельгийца такая добродушная, невинная улыбка! Лагерь-фюрер оглушительно хохочет, крутит большой, коротко стриженой головой.
- Придумают же, подлецы!
Помощнику главного инженера шахты дозволительны такие шутки. Он с немцами в дружбе. Лагерь-фюрер не раз хорошо угощался в богатом коттедже Купфершлегера. Бывает там и сам господин комендант…
Лагерь-фюрер уходит к коменданту. Траксдорф копается в бумагах и что-то сердито бубнит себе под нос. Купфершлегер подходит к старшему писарю, просит найти какую-то справку. Тягунов передает справку вместе с запиской: "Нам необходимо встретиться. Здесь, после работы".
Купфершлегер приходит ровно в семь. Кроме старшего писаря, в канцелярии уже никого нет. Купфершлегер садится у стола, молча закуривает. Лицо его серьезно, - губы плотно сжаты. Он понимает, что предстоит важный разговор.
Тягунов сразу объяснил, для каких целей нужен приемник, и сказал, что русские рассчитывают на его помощь.
- Хорошо! - Купфершлегер кивнул головой. - Все, что в моих силах, я сделаю… Но как подойти к ним, к этим болванам? - Напряженно думая, он постукивал пальцами по столу. - Постойте, постойте… Здесь есть микрофон! Из этой комнаты Шрейдер вызывает бараки… Репродукторы во всех бараках?
- Да, во всех.
- Хорошо!.. - Купфершлегер быстро поднялся. - Я не могу задерживаться, Борис. - Он первый раз назвал его так: Борис. - Кажется, у нас это получится!
На другой день Купфершлегер направился прямо к коменданту. Он застал там Траксдорфа.
- О, и господин зондер-фюрер здесь! Чудесно… - Купфершлегер по обыкновению добродушно улыбается. - Вы знаете, у меня возникла превосходная мысль. Да, да… Я даже сказал себе: молодец, Купфершлегер, твоя голова еще на что-то годится…
- Вы в этом сомневались, господин Купфершлегер? - комендант, протягивая руку помощнику главного инженера, ухмыльнулся.
- Я убедился, что мы с вами плохо работаем. Не можем выжать из этих русских побольше… Я не против карцера, голодных пайков. Все это надо, надо… Но ведь нет результатов, господин комендант! Результатов нет! - Купфершлегер сокрушенно разводит руками. - Боюсь, что нам придется отвечать перед Берлином. Выработка падает и падает! А в Берлине шутить не любят…
- Что вы тянете? - недовольно перебивает комендант. - Если есть дело, так выкладывайте! - Комендант не хочет подать вида, но он страшно заинтригован. Еще бы! Добыча угля срывается, а он ничего не может с этим поделать.
- Этим русским надо поднять настроение, дух поднять, господин комендант.
- Уж не хотите ли вы, чтобы я их коньяком поил или духовой оркестр в лагере завел?
- Нет, духовой оркестр не обязательно, господин комендант. Хотя, может быть, и это следует сделать… На первый случай можно предавать немецкую музыку. Немецкие марши! Господин Геббельс именно так делает… Пропаганда! Создать настроение! Пусть они слушают немецкие передачи, немецкую музыку. Это подействует лучше, чем тюрьма, могу вас уверить!
- Господин Купфершлегер говорит правильно. Это не дело - тюрьма… Надо знать русского человека! - произносит Траксдорф, многозначительно поднимая вверх указательный палец.
Комендант молчит, щурит глаза.
- Но у меня нет приемника… Где я возьму приемник? Не покупать же мне его!
- Приемник даст шахта. Это в наших интересах. Нам нужен уголь, господин лагерь-фюрер. Мы не хотим остаться без головы…
- Шахта? Тогда другое дело… Один приемник? А может быть, вы два дадите?
- Будет сделано! - Купфершлегер понимающе подмигивает коменданту. - Для вас я устрою превосходный приемник…
Через два дня в канцелярии уже стоял мощный многоволновый супер первого класса фирмы Филлипс. В присутствии коменданта приемник поместили в обитый железом ящик и закрыли на замок. Ключ забрал комендант.
- Шрейдер, без моего разрешения не включать. И не отходить от приемника, когда он работает! Головой ответите! И вообще надо поменьше его включать. Ну его к черту, этого Купфершлегера, с его выдумкой… Музыки им надо! Я бы дал им музыку…
Приемник есть. Теперь надо перестроить работу канцелярии так, чтобы писаря могли находиться в ее помещении в любое время, особенно рано утром и поздно вечером, когда нет ни немцев, ни "воспитателей". Но как это сделать? Как убедить лагерь-фюрера, что писарям необходимо находиться в канцелярии круглые сутки? Правда, повод для этого имеется, и довольно убедительный: ночью переводчиков нет, поэтому солдатам конвоя приходится бродить по затемненному лагерю в поисках бараков очередной смены. Часто происходит путаница, поднимают не те бараки, которые нужны, и из-за этого колонны с опозданием прибывают в шахту. Ничего этого не было бы, будь ночью дежурный писарь. Довод основательный. Но как начать разговор об этом с лагерь-фюрером? Не вызовет ли эта "старательность" у него подозрений? Надо выждать удобный случай. И сделать так, чтобы лагерь-фюрер сам пришел к этому решению…
Повод для разговора нашелся на другой же день. Солдаты не разбудили вовремя поваров, завтрак для утренней смены запоздал. Вместо пяти часов утра пленных отправили на шахту в шесть. Комендант посадил на гауптвахту старшего конвоя и накричал на лагерь-фюрера, отвечающего за внутренний порядок.
Виганд весь день ходил надутый, распекал всех, кто попадался под руку. Досталось от лагерь-фюрера и Тягунову.
- Никакого порядка! Смотрите у меня, смотрите… Поваров не могли разбудить! Подлецы! Канальи!
- Порядка у нас действительно нет, господин лагерь-фюрер, - покорно ответил Тягунов. - Но что мы могли сделать? Ведь ночью нет дежурного писаря. Если бы был дежурный…
- Дежурный? - Виганд, сердито шагавший по канцелярии, остановился, поглядел на Тягунова. - Дежурный должен быть! Он разбудит этих чертей, поваров, и поможет конвою поднять бараки…
- Отлично придумано, господин лагерь-фюрер! Писарь может сделать все это и без конвоя. Он поднимет нужные бараки через микрофон из канцелярии и в шесть утро примет по телефону с шахты все сообщения о ночной смене. К вашему приходу у вас на столе будет лежать рапорт о ночной смене и за прошлые сутки. Вы будете готовы каждую минуту доложить господину коменданту или в Лувеи…
- С сегодняшнего дня я назначаю дежурных писарей! Я покончу с этими беспорядками! - Виганд, толстый, краснощекий, картинно заложил руку за борт мундира. - Покончу! Тягунов, сегодня же назначить дежурного писаря!
- Нужно отдать приказ начальнику охраны. Ночью сюда не пропустят.
- Вызовите ко мне начальника охраны! Быстро!
* * *
…В три часа пятьдесят минут утра дежурный писарь Тягунов подходит к главным воротам лагеря. Канцелярия находится на территории лагеря, но отгорожена от него проволокой, пройти в нее можно только через главные ворота; рядом с ними устроена калитка, ведущая в коридор аз колючей проволоки. Этот узкий коридор - единственный ход в канцелярию.
Часовой, увидев писаря, молча открывает главные ворота и калитку в проход к канцелярии.
В пустой канцелярии - тишина. Окна плотно закрыты изнутри ставнями и задернуты шторами. Старательные писаря тщательно выполняют приказ о полной светомаскировке. В последнее время над Бельгией все чаще пролетают англо-американские бомбардировщики.
Включить микрофон и репродукторы бараков утренней смены, объявить подъем - дело одной минуты. Дежурные повара уже разбужены - они ведь живут в одном бараке с Тягуновым. Все, что нужно к выходу смены на работу, подготовлено еще накануне, с вечера.
Он выключает репродукторы бараков, микрофон. Прислушивается. Глубокая тишина. Звонко, настораживающе пощелкивают стенные часы. Тягунов быстро извлекает из тайника, устроенного в ножке стола, ключ от ящика. Нет, это не тот ключ, который забрал себе комендант. Как-то Шрейдер, получив у коменданта ключ от ящика, на несколько минут оставил его на столе. И в тот же день член подпольной организации москвич Костя Кулайчуг; сделал точно такой же ключ.
Тягунов быстро идет к ящику, в котором стоит приемник. Сейчас он услышит Москву, голос Родины!
Ящик приоткрыт. Шкала приемника изучена тщательно, искать станцию не нужно. Три быстрых поворота ручки, и стрелка на московской волне. Лампы уже нагрелись. Слышится легкое потрескивание, и сразу же раздается отчетливый и близкий, родной до слез голос: "Говорит Москва…"
Сейчас передадут сводку. Он приготовился записывать. Рука, крепко сжимающая карандаш, подрагивает.
- В последний час… На днях наши войска, расположенные южнее Ладожского озера, перешли в наступление против немецко-фашистских войск, блокировавших город Ленинград…
Тягунов припал к приемнику, вцепился в него. "Блокада прорвана, прорвана!" Сердце так бешено колотится, что трудно дышать. В Ленинграде семья Тягунова, жена и двухлетний ребенок. Полтора года он оторван от них, полтора года тяжелых, тревожных дум о семье. Не было дня, часа, чтобы он не вспомнил о них, чтобы сердце не сжималось от острой, нестерпимой боли.
- … Таким образом, после семидневных боев войска Волховского и Ленинградского фронтов 18 января соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда. В ходе наступления наших войск разгромлены…
Тягунов совсем забыл о том, что ему нужно записать последние известия. Карандаш валяется на полу. Да и зачем записывать? Каждое слово западает в сердце на всю жизнь.
Передача последних известий окончена. Он отрывается от приемника. "Скорее к товарищам, скорее сообщить радостную весть!" Но он сдерживает себя. Нет, время еще есть, надо послушать, что говорят Лондон, Нью-Йорк, Швейцария…
Вращая ручку, Тягунов все время прислушивается: не гремит ли замок калитки. Только шесть-семь секунд требуется для того, чтобы дойти от калитки до двери канцелярии. За эти шесть-семь секунд надо успеть выключить приемник, переключить диапазон, перевести стрелку на Берлин и закрыть ящик. Все рассчитано, продумано каждое движение. Если работать быстро, останется еще в запасе одна-две секунды. Надо только услышать звук открываемого замка, звон цепей.
Несколько дней назад Бещиков чуть не был застигнут комендантом - часовой не закрыл калитку, рассчитывая, что писарь скоро пойдет обратно. Оставлять калитку открытой для немцев безопасно: если писарь и вздумает бежать, то он все равно наткнется на часового. Но открытая калитка делала опасным прием последних известий. Надо было заставить немцев закрывать ее на замок.
На помощь пришел работающий в канцелярии бельгиец Юресен, член Белой бригады. Выбрав подходящий случай, он завел с лагерь-фюрером разговор о достоинствах солдат различных армий.
- Я считаю, что самые исполнительные и дисциплинированные солдаты - это негры, - сказал Юресен.
Лагерь-фюрер взбесился. Как этот "паршивый бельгиец" может с кем-то сравнивать немецких солдат, да еще с этими "скотами неграми"! Лагерь-фюрер готов был накинуться на бельгийца с кулаками. Но Юресен этого только и ждал.
- Я не спорю, герр лагерь-фюрер, не спорю… Но вчера был такой случай. Я задержался вечером в канцелярии, выхожу и что вижу? Калитка открыта! Прошел, а часовой меня даже не заметил. Сегодня я пришел пораньше, в канцелярии еще никого не было. А калитка опять открыта!
- Врешь, Юресен. Немецкие солдаты так не делают! Врешь!
- Ну, значит, тут на посту стоял негр!
На другое утро, когда Тягунов прошел через калитку, солдат мгновенно закрыл за ним дверь на замок.
- Боишься, что убегу? - бросил ему Тягунов.
- Что там убежишь! Вчера комендант такую сигару вставил за эту калитку, что до сих пор чешется…
Теперь можно не опасаться. Тяжелый замок с цепью гремит так, что слышно за километр. Сигнал надежный!
Приняв известия, Тягунов достает из-под шкафа карту Европейской части СССР, ее передал Купфершлегер. Из предосторожности пометки на карте не делаются, но и одного взгляда на нее достаточно, чтобы отчетливо представить обстановку на советско-германском фронте.
… Утренняя смена еще не ушла. Пленных строят во дворе лагеря, пересчитывают. Переводчик Комаров сообщает сводку главного штаба германских вооруженных сил - это он делает по приказу "воспитателя" Шрейдера. Комаров уже получил сведения от Тягунова. Под видом немецкой сводки он передает сообщения Москвы.
Этот день принес Тягунову еще одну большую радость: Ременников сообщил, что связь с подпольной группой, действующей самостоятельно, установлена.
- Вам надо встретиться с Тюрморезовым. Руководит группой он. И он настаивает на встрече со старшим.
- Тюрморезов? - удивленно, с недоверием проговорил Тягунов.
- Да, он. Рабочий № 186.
- Знаю, знаю… Тюрморезов! Я его считал… Да, попробуй догадайся!
- Но ведь встреча со старшим писарем, которому покровительствует сам комендант, для него тоже будет неожиданностью!.. - усмехнулся Ременников.
При встрече Тягунов и Тюрморезов решили объединить подпольные организации и согласовали цели и задачи борьбы: противопоставить немецкой и власовской пропаганде большевистскую пропаганду, информировать военнопленных о положении на фронтах и о международном положении; организовывать прямой саботаж и диверсии; организовывать побеги военнопленных и создавать на территории Бельгии советские партизанские отряды; всю работу проводить в тесном союзе с бельгийскими подпольными организациями, прежде всего с Айсденским подпольным комитетом коммунистической партии Бельгии.
Тюрморезов вошел в руководящее ядро организации, сообщил рабочие номера членов своей группы. Теперь в организации стало девяносто четыре человека.
Меницкий проходит проверку
Тюрморезов восьмой день лежит в лагерном лазарете: поранил в шахте ногу. Рана небольшая, она могла бы уже затянуться, но он усердно растравливает ее кислотой.
От долгого лежания на жестком соломенном тюфяке болят бока. Тюрморезов поднимается, выходит в коридор. В кабинете врача идет прием больных. Дверь приоткрыта, Тюрморезову видна почти вся небольшая комната, полная людей. Осматривает больных бельгийский врач Кюперс - высокий, седобородый старик. Справа за столом врача сидит русский переводчик Меницкий, а слева немецкий санитар ефрейтор Дерфель, контролирующий работу врача. Кюперса можно было бы и не контролировать, он служит немцам не за страх, а за совесть. Из десяти больных дает освобождения двум-трем - не больше. То и дело из кабинета доносится его громкий, сердитый голос: "Але, работать!"
Первое время прием больных вели еще два бельгийских врача, Фаллес и Декстерс. Они освобождали от работы всех, кто приходил в лазарет, больных и здоровых. Каждый день тогда не выходило на работу до двухсот военнопленных. Гитлеровцы переполошились, в лагерь приехал немецкий врач, осмотрел больных и из двухсот сто семьдесят отправил в шахту. Фаллесу и Декстерсу, к большому удовольствию Кюперса, запретили вести прием больных в лагере и перевели их в амбулаторию шахты. Кюперс теперь хозяйничает в лазарете один.
К столу врача робко приближается очередной больной, держит в руках серую, наполовину истлевшую рубашку. Все его исхудавшее тело усыпано огромными красно-синими фурункулами. Фурункулезом страдают почти все пленные. Ночами в бараках не утихает стон, люди, измученные тяжелой работой, не могут уснуть.
Кюперс окидывает прищуренным и каким-то хищным взглядом тело больного, поворачивает его спиной к свету. Не отрывая глаз от спины больного, берет скальпель и коротким, резким движением руки запускает его в тело больного. Пленный исступленно кричит, изгибается от боли, тело его покрывается потом, но Кюперс только крепче стискивает плечо больного и, прищелкивая от удовольствия языком, снова и снова запускает тонкий блестящий нож. Исполосовав спину пленного, Кюперс толкает его:
- Але, работать!
У стены, молча, с ненавистью наблюдая за Бородой, как зовут Кюперса в лагере, стоят человек десять-двенадцать пленных. Во рту у них торчат термометры. Немецкий санитар, лично измеряющий температуру, не разрешает ставить градусники под мышку.
- Эти русские шельмы нагоняют температуру! - ругается он. - Ловко подстукивают, канальи… Но меня не проведешь, нет!
Но санитара все-таки надувают. Отправляясь в лазарет, пленный наполняет кипятком фляжку и прячет под куртку. Улучив момент, он берет в рот немного горячей воды. Вставляя в рот градусник, одновременно сглатывает воду. Температура тридцать девять с десятыми…