Тягунов вошел в доверие к начальству быстрее, чем рассчитывал. Он работал с такой быстротой и четкостью, с таким знанием дела, что уже через месяц лагерь-фюрер передал ему все дела канцелярии - и картотеку пленных, и расчеты с шахтой, и распределение людей по баракам, и освобождение пленных от работы. Скоро в руки Тягунова попала даже переписка с управлением лагерями. Старший писарь составлял отчеты и доклады.
- О, этот Борис - голова. Профессорская голова! - восхищался лагерь-фюрер, с удовольствием подписывая отлично составленные бумаги.
Начальники поменьше тоже стали сваливать свою работу на Тягунова. Шрейдер, гордившийся тем, что отыскал такого писаря, однажды сказал Тягунову:
- Я говорил с лагерь-фюрером. Подберите себе помощника.
На второй день помощник - капитан Сайковский уже сидел за столом, рядом с Ременниковым. Еще через месяц по рекомендации Тягунова в канцелярию был переведен лейтенант Бещиков.
Первая "командная высота" в лагере была завоевана.
Старший писарь и его помощники с каждым днем получали все большие права и свободу действий. Теперь уже, помимо лагерь-фюрера и "воспитателей", шли на кухню списки, по которым одним выдавалась дополнительная порция похлебки, а другие вовсе ее лишались. Распоряжения Тягунова было достаточно, чтобы перевести пленного из одного барака в другой. Он расставлял людей так, чтобы в каждом бараке, в каждой смене были подпольщики. Старательные писаря помогали немцам подбирать лагерную команду. Скоро в девяти бараках из двенадцати старостами оказались члены подпольной организации. Свои люди были поставлены и на кухню.
Лагерь-фюрер был доволен работой русских писарей. Внутренний порядок в лагере обеспечивается без его особого вмешательства. Канцелярия работает превосходно. Можно сидеть дома и попивать коньяк или пропадать в городе.
* * *
Как-то к концу рабочего дня, когда в канцелярии остались только русские писаря, вошел зондер-фюрер Траксдорф. Шумно дыша, он опустился в кресло рядом с Тягуновым, стал разглядывать бумаги на столе. Потом аккуратно собрал листочки, подмигнул Тягунову.
- Иду я сейчас сюда, в канцелярию, и думаю: "Этого Тягунова послал сам господь бог". Клянусь честью… Терпеть не могу все эти канцелярские дела, проклятые бумаги. А им все пиши, пиши… - Он минуту молчит, почесывает пальцем за ухом. - Тут надо опять писать доклад в управление лагерями, в Лувен. Солят они там эти доклады, что ли?
- Не беспокойтесь, господин зондер-фюрер. Завтра утром будет готово. Это не так сложно.
- Да, с вашими способностями… - Траксдорф достает сигареты, протягивает старшему писарю. - Где вы изучали немецкий язык? Разговариваете, как настоящий берлинец!
- А вы неплохо владеете русским. Конечно, не как настоящий москвич, но…
- Я долго жил в России, Тягунов. - Зондер-фюрер посматривает по сторонам. - Я больше русский, чем немец. Душа у меня русская!
Канцелярия пустеет. В большой, заставленной столами и шкафами разных размеров комнате становится полутемно. Но зондер-фюрер не спешит уходить. Подождав, когда они останутся вдвоем, Траксдорф начинает рассказывать Тягунову свою биографию. Он попал в Россию, в Петербург, ребенком. Отец его был переплетчиком. Траксдорф пошел по стопам отца, стал работать в русской типографии. Но незадолго до первой мировой войны семья вернулась в Германию. И в первые же дни войны Траксдорфа забрали в армию, послали на фронт. Он воевал только один месяц - попал к русским в плен, оказался в Сибири, работал в какой-то деревне у крестьян.
- Они были добрые люди, эти крестьяне. Они ко мне хорошо относились. О, у русских добрая душа. Я знаю русских людей…
Тягунов внимательно слушает, смотрит на Траксдорфа. "Кто же ты, Траксдорф?.."
- Господин зондер-фюрер…
- Меня зовут Артур Карлович. Называйте меня Артуром Карловичем!
- Артур Карлович, вы говорите, что уважаете русских людей. В лагере больные пухнут с голоду. Им вдвое сокращают норму… А что сокращать?
Траксдорф молчит, хмурится. Потом произносит ворчливо:
- Да, зачем эта жестокость… Они не понимают русских людей. Чего добьешься этой жестокостью? Ничего. Надо хорошо кормить пленных - они будут хорошо работать.
"Да, знаешь ты русских людей…" - усмехается в душе Тягунов. Но глаза его, задумчивые, мягкие, с прежней сосредоточенностью и вниманием смотрят на зондер-фюрера.
- Артур Карлович, у вас доброе сердце. Вы могли бы помочь больным. Если вы распорядитесь, им будут передавать кое-что из продуктов.
- А комендант? - зондер-фюрер смотрит с опаской на Тягунова. - Комендант! За это… вот! - зондер-фюрер энергично проводит рукой по шее.
- Но продуктами ведает канцелярия, господин зондер-фюрер.
Траксдорф затягивается сигаретой и долго кашляет. Вытерев кулаком глаза, говорит нерешительно:
- Хорошо, Тягунов, я попытаюсь. Только чтобы они ничего не узнали…
"Они" - это немцы, "начальство". Зондер-фюрер не хочет причислять себя к ним.
- Ив тюрьме, в карцере, Артур Карлович. Вода и кусок хлеба. А люди и без этого совсем истощены. Как же они будут работать? А ведь уголь нужен. Берлин требует угля!..
- Вы правы, Тягунов. Они это зря делают. Я уж и не захожу в тюрьму, жалко смотреть на этих людей.
- Но им можно помочь, Артур Карлович.
Траксдорф снова хмурится, долго думает.
- Да, им надо помочь. Правильно. Не понимают они русских, не понимают! Зачем морить голодом? Зачем их бить? Я вас спрашиваю - зачем? - Траксдорф смотрит на Тягунова такими глазами, точно это старший писарь отдал приказ лишать пищи и избивать до полусмерти русских военнопленных.
На завтра же, без ведома коменданта и лагерь-фюрера, в лазарет и тюрьму отправили двойную порцию супа. На кухне теперь командует член подпольной организации лейтенант Солодилов, о том, что для больных и арестованных выделяется пища, никто не узнает.
Через несколько дней в конце работы зондер-фюрер опять пришел в канцелярию. Молча уселся около старшего писаря, косо, с неприязнью поглядел в сторону "воспитателей" Шрейдера и Леонтовича, сидевших за своими столами. Зондер-фюрер этих типов терпеть не может. Все другие немцы относятся к ним свысока, с пренебрежением, но все-таки считают своими людьми, вместе с ними пьянствуют. Траксдорф же вообще старается не замечать их, в ответ на приветствие "воспитателей" что-то сердито бормочет под нос.
Шрейдер кричит на всю канцелярию, "отчитывает" стоящих перед ним трех пленных. За день он вызвал человек сто. Эти трое - последние. На столе перед Шрейдером лежит длинный список "саботажников". Против каждого рабочего номера пометка: одного в концлагерь, второго в тюрьму, третьего лишить хлеба. Разговор с пленными у него всегда короткий: объявит приговор и выгонит вон. Но с этими тремя он что-то разговаривает долго.
- Подлецы, мерзавцы! Мы вам покажем, как саботировать, мы вам отобьем охоту саботировать. Большевистские агитаторы… Кто вас подстрекает, кто? Мы все знаем, все… И про листовки знаем! - Шрейдер вскакивает. Тусклое, желтое лицо его покрывается красными пятнами. - На виселицу пойдете, мерзавцы… Всех вздернем, подлецы!
- Господин Шрейдер… Господин фон Шрейдер, вы напрасно на нас кричите, - спокойно, негромко говорит пожилой, сутуловатый пленный. - Какой же из меня саботажник? Видите, едва на ногах держусь. Голодные мы, больные…
- Знаю я тебя. Больной… Знаю, какими ты разговорами занимаешься. Завтра тебя здесь не будет. В концлагерь! Там ты недолго будешь болтать…
За соседним столом сидит другой "воспитатель", бывший ротмистр и бывший сахарозаводчик Леонтович. Он не вмешивается в разговор. Сидит, облокотившись о стол, подперев ладонью щеку, и смотрит осоловелыми глазами в окно. Его опустошенную душу ничто не может оживить, даже ненависть. Пленными он занимается только в отсутствие Шрейдера, когда приходится разбирать дела "саботажников". Разговаривает он с ними без злобы, лениво. Равнодушным, сонным голосом, позевывая, объявляет: "Под арест, голубчик… без хлеба, голубчик". Исполнение наложенных взысканий Леонтович никогда не проверяет. Лень. Старший писарь это знает, и списки "штрафников" с "приговором" Леонтовича остаются в канцелярии.
…Красноречие Шрейдера, наконец, иссякает, он выгоняет пленных и уходит сам. Леонтович поднимается и идет следом за Шрейдером.
Зондер-фюрер Траксдорф, проводив "воспитателей" сердитым взглядом, достает сигареты, закуривает. Ему что-то нужно сказать старшему писарю, но он по обыкновению долго молчит. Выкурив одну сигарету, достает вторую. Брови зондер-фюрера насуплены, лицо сердитое. Не поднимая глаз, начинает ворчать:
- И что они опять придумали?.. Сами орут, что уголь нужен, а людям отдохнуть не дают. И что искать? Я им говорю, что нечего искать, а они свое… Опять что-то искать собираются! И обязательно ночью. Людям спать надо, а они… - Зондер-фюрер замолкает, сердито сопит. Посидев молча минут десять-пятнадцать, встает, направляется к двери, но, сделав несколько шагов, останавливается, о чем-то думает. Потом возвращается, подходит к Тягунову.
- Вы с этим фоном… осторожнее. Он плохо сказал о вас коменданту. Он следит за вами…
Зондер-фюрер уходит. Тягунов смотрит на Бещикова, сидящего за столом напротив.
- Значит, сегодня ночью опять повальный обыск?
- Да, надо предупредить всех. Ребята оставляют у себя листовки…
Тягунов может не принимать никаких мер предосторожности. Гитлеровцы обыскивают все: каждый барак, каждый матрац, одежду пленных, кухню, лазарет, умывальник, уборные, но канцелярия - неприкосновенна!
Утром первым заявляется Шрейдер. Старший писарь встает, приветствует его.
- А, вы уже тут… - Шрейдер носком сапога отбрасывает с дороги стул, стремительными, короткими шажками меряет канцелярию. Он зол, как черт, колючие глазки бегают по комнате - ищет к чему бы придраться.
- Вам бы следовало пойти отдохнуть, господин фон Шрейдер, - говорит Тягунов, копаясь в бумагах. - Вы всю ночь работали. У вас плохой вид, господин Шрейдер.
Шрейдер поднимает голову, пристально, с ненавистью смотрит на старшего писаря. Он чувствует скрытую издевку, но придраться нельзя. Лицо старшего писаря серьезно.
- Ничего, Тягунов. Мы найдем тех, кто подбрасывает эти пакостные листовки. От нас не уйдешь! - Слова звучат как угроза лично ему, Тягунову.
- На вашем месте, господин фон Шрейдер, я бы так не расстраивался. Прежде всего - здоровье! Оно еще пригодится. - Тягунов спокойно смотрит Шрейдеру в глаза. "Траксдорф прав, он меня подозревает. Ничего, у меня есть против него хорошее средство…"
Побегав по комнате, Шрейдер останавливается у шкафа с картотекой, начинает рыться в ней.
- Господин фон Шрейдер, я давно хотел вас спросить… У меня был друг детства… Большой друг. Мы с ним вместе кончали среднюю школу в Орле. Он сын бывшего штабс-капитана генерального штаба царской армии Шрейдера.
- Штабс-капитана Шрейдера? Орловского? - Шрейдер резко поворачивает голову, изумленно смотрит на Тягунова. - Что вы о нем знаете? - Шрейдер бросает картотеку, быстрым шагом подходит к Тягунову. Он сильна взволнован. - Расскажите… Ведь это мой брат!
- Они жили хорошо. Очень хорошо. Ваш брат занимал в Красной Армии крупные посты. Он умер в 1936 или в 1937 году…
- Умер?
- Да, я это знаю точно. Его хоронили с почестями. И семья пользовалась большим уважением…
Шрейдер садится у стола, задумывается. Гладко выбритое, но тусклое, какое-то измятое лицо его приняло необычайно скорбное выражение.
- Да, штабс-капитан Шрейдер… Так, говорите, он занимал у красных большие посты? Как они жили, где? Да рассказывайте же!
Тягунов начинает рассказывать, но в это время входит Леонтович. От него сильно несет вином: "воспитатель" всю ночь пьянствовал. Он против обыкновения оживлен, на тонких блеклых губах обозначается что-то вроде улыбки.
- Господа… Господин фон… фон Шрейдер! Я хочу задать вам одну загадку. Оригинальную загадку! - Леонтович слегка покачивается. - Скажите, пожалуйста, господа, какой самый большой город в мире?
- Лондон, - отвечает Шрейдер.
- Ничего подобного.
- Нью-Йорк?
- Ничего подобного… Сталинград!
- Почему Сталинград? - Шрейдер недоуменно смотрит на Леонтовича.
- Немцы сто дней идут от его окраины до центра и никак не могут дойти! Ха-ха-ха…
- Леонтович! - Шрейдер багровеет. - Отправляйтесь спать!
- С удовольствием, мой друг, с величайшим удовольствием! - бормочет Леонтович и идет к двери.
- Да, так вы знали трейдеров… - вздыхает Шрейдер. - Наш род знаменитый, Тягунов. Шрейдеры! Раньше это звучало… - Он минуту молчит, потом негромко, доверительно говорит - Я думаю поехать в восточные области, в Россию. Думаю, что плохо там мне не будет. Где живут ваши родные, Тягунов?
- В Ленинграде.
- В Ленинграде? Я туда обязательно поеду. Петербург, Петербург!.. Мы его скоро возьмем, не волнуйтесь. И я вам обещаю, Тягунов, что передам привет вашей семье!
- Буду вам благодарен, господин Шрейдер.
- Фон Шрейдер!
* * *
На другой день Шрейдер опять приходит в канцелярию мрачный, как туча, ненавидящим взглядом смотрит на писарей. "Какая собака его укусила? Наверное, попало от коменданта!"- думает Тягунов, незаметно наблюдая за "воспитателем".
Следом за Шрейдером вваливается Леонтович. Он опять пьян.
- Как вам это нравится, фон Шрейдер, а? Всю армию Паулюса… - Он вытягивает руку, широко растопыривает длинные тонкие пальцы и энергично сжимает их в кулак: - Фьють! В котел! Нет, господин фон Шрейдер, русская армия остается русской армией. Это вам не…
- Замолчите! - Щеки Шрейдера трясутся от злости, пальцы маленьких рук сжимаются и разжимаются. - Замолчите!
Тягунов смотрит на Леонтовича, на Шрейдера, и его наполняет, захлестывает радость. "Фашистская армия под Сталинградом окружена!" Хочется броситься к друзьям, кричать, но надо сдержать себя… Тягунов смотрит горячими глазами на Бещикова, тот смотрит на него и трет от волнения щеки, а в глазах - слезы…
Леонтович осоловело глядит на Шрейдера, машет рукой и направляется к выходу. Но у порога останавливается, оборачивается к Шрейдеру.
- А вы знаете, фон Шрейдер, в этой неприятной истории для нас есть кое-что приятное. Эти канальи бельгийцы держут нос по ветру. Когда у большевиков дела на фронте поправляются, продукты в Бельгии дешевеют…
- Уходите, слышите!
* * *
Известие об окружении фашистской армии под Сталинградом окрылило пленных. Диверсии следовали одна за другой. Лагерь воспрянул духом. Все жили наступлением Красной Армии, связывая с ним надежды на скорое освобождение, говорили и думали только об этом. Но сообщения в лагерь проникали редко. Бельгийцы не могли часто передавать листовки и сводки Совинформбюро. А гитлеровская пропаганда, изо всех сил старалась сбить пленных с толку, посеять сомнения.
Как-то после смены Комаров встретил Тягунова.
- Люди ждут сообщения с фронтов, Борис Иванович. Такое у всех состояние, а мы получаем сведения раз в три-четыре дня. Что-то надо делать. Хоть выдумывай сообщения из головы!..
- Да, рассчитывать только на листовки мы не можем. Вот уже неделю листовок нет, - с горечью ответил Тягунов. - Бельгийцам тяжело их печатать… Нужно что-то придумать, что-то придумать!..
Но шли дни, а положение не изменялось. Сообщения с фронта передавались в лагерь с перебоями.
Тягунов, Комаров, Сайковский, Ременников, Бещиков: собрались вечером в канцелярии, чтобы обсудить создавшееся положение. Выдвигались самые различные варианты, но все они упирались в одно: получать сообщения через бельгийцев опасно - гестапо усилило слежку, за каждым бельгийцем, который как-то соприкасается с русскими, пристально следят. В домах шахтеров идут обыски, принимать сообщения становится все труднее.
- Я думаю, что выход у нас один, - сказал капитан Сайковский. - Нужен приемник…
- Но где его взять? Кто вам даст? Комендант? Лагерь-фюрер? - запальчиво проговорил Комаров. - Фантазерство!
- Приемник достать можно, - спокойно сказал Сайковский. - Надо использовать Купфершлегера. Он может, например, подарить приемник коменданту…
- Купфершлегер? Так, так! - Тягунов сразу схватил мысль Сайковского. - Но этот Купфершлегер… Я ему не раз намекал, что мы нуждаемся в его помощи. Он проявляет нерешительность, побаивается!
- Это было до Сталинграда, Борис Иванович, - возразил Сайковский. - После Сталинграда настроение поднялось. Помните, как сказал Леонтович? Когда у большевиков на фронте успехи - на бельгийских рынках дешевеют продукты. И настроения тоже меняются!..
- Хорошо, я поговорю с ним прямо. Его бояться нечего… Теперь вот что. Последние диверсии, обвал в девятой лаве подтверждают, что независимо от нас действует другая подпольная организация.
- И очень смело действует! - проговорил Ременников. - Я убежден, что у них есть тоже связь с бельгийцами. Возможно, что и с теми, которые работают на нас. Бельгийцы не скажут ни им, ни нам о своих связях!
- Правильно, Александр, - согласился Тягунов, подумав, - но найти их мы должны. Что ты предпринял?
- Одного из той организации мы уже нащупали. Дубровский, старший лейтенант. За ним наблюдает Семенов, татарин. Этот Дубровский - парень надежный. На его счету три диверсии. Работает не один, мы уже установили…
- Передайте Семенову: действовать смелее. Мы не можем ждать! А с Купфершлегером я поговорю…
- Борис Иванович, на Купфершлегера можно нажать через Броншара, - заговорил Комаров. - Они друзья. Я могу встретиться с Броншаром завтра же.
- Нет, этого делать не следует. Купфершлегер поймет, что Броншар с нами связан. Раскрывать Броншара мы не имеем права. Поговорю с Купфершлегером сам.