Чуть что, сейчас же в слезы, и дрожит весь, и слова выговорить не может… А с такого, с болезненного, как же можно - как со здорового?! Климов неуверенно посмотрел на начальника политотдела: эта энергичная женщина прикатила сюда вовсе не затем, чтобы помочь им в воспитании своего сына, но чтобы защитить его от них; вся затея с письмом к ней была, видимо, ошибкой. Лесун, однако, внимательно слушал, точно действительно был заинтересован. - Пришлось вам не легко с сыном, понимаю, - сказал он. - И беспокойство ваше понимаю. Но вы лично сегодня же сможете удостовериться в отличном здоровье вашего сына. - Ох, я уж и то стосковалась!.. Почти год, как не видела его. Большое спасибо! Женщина обращалась теперь только к Лесуну, угадав в нем старшего здесь начальника. - Наши врачи два раза его освидетельствовали, говорят, все в норме, вполне здоров, - сказал Климов. - Да вы и сами убедитесь. - Заметьте, Елизавета Дмитревна, военная служба укрепляюще влияет на молодой организм, - вступил в беседу капитан Борщ. - Скажу вам на основании опыта: к концу первого года службы солдат входит в свою настоящую форму. И уж обязательно прибавляет в весе, как закон, хотя, конечно, и не на курорте. Гостья обернулась к Борщу; маленькие светлые глаза ее рассерженно блеснули. - Неправильно это всех под одно равнять! - со звонкой резкостью в голосе сказала она. - Каждая мать своего ребенка лучше доктора понимает. Тот его постукает, послушает и думать об нем позабудет, а я его носила, кормила, ночей не спала. Я об своем Грише чего только не передумала - до головных болей… Вот-вот, казалось, голос ее сорвется на крик. Коротенькие, пухлые пальцы женщины теребили ручку потертой дерматиновой сумочки, которую она держала на коленях. И Лесун подумал, что похожая сумочка была у его матери: черная, с пожелтевшей металлической застежкой - неизменная, единственная во все годы его собственного детства. - Я от дочки куски прятала, ему отдавала, потому что слабый он был. А характер у него добрый, нежный, чересчур даже… Робкий он, верно, - не гусар. А только, товарищи офицеры, - с какой-то гневной мольбой выговорила она, - я, как мать, скажу: пожалеть его надо! И это откровенное "пожалеть" прозвучало в комнате с неожиданной, повелительной силой. Климов насупился и опустил голову; Лесун серьезно, сочувственно закивал. - Видите ли, Елизавета Дмитревна, бывают случаи, когда уступишь человеку, пожалеешь и этим самым погубишь его, - сказал он. - Мы ни на чем не хотим настаивать… Повидайтесь с сыном, потолкуйте с ним. - Он подумал и искренне добавил - Вы мать, ваше слово решающее. Женщина не поняла его последней фразы, так как совершенно ее не ожидала. Она слишком упорно боролась, чтобы поверить в столь быструю победу. - А может, по музыке, в оркестр Гришу определите, - по-просила она. - У него по музыке большие способности. И не учился нигде специально, а на гитаре играет. Я ему гармонь все собиралась купить. - Как вы скажете, так и будет… Вы мать - вы и должны решить, - громко, радуясь этой своей мысли, повторил Лесун. - Кстати сказать, музыканты у нас тоже прыгают. - Мне решить? Как же я могу решить? - Женщина очень удивилась. - А вот давайте условимся: как вы рассудите, решите, так мы п сделаем, - подтвердил Лесун. Она опасливо посмотрела на него, подозревая подвох, ловушку; он улыбался. - Я хочу лишь напомнить… - сказал он. - От человека в жизни требуется много больше, чем отважиться на прыжок с парашютом. В конце концов это не так уж трудно. А вашему сыну еще жить да жить - каким же вы его выпустите в жизнь? Не спешите поэтому со своим решением. И Лесун увидел: на лице женщины выступило растроганное, размягченное выражение. - Ох, спасибо вам! От сердца говорю, как мать! - воскликнула гостья; она наконец уразумела, что судьба сына находится в ее руках, и тут же, как видно, приняла решение. - А я уж не надеялась… Лесун помолчал: он подумал, не слишком ли он увлекся, движимый сильным, но в общем неясным побуждением. - Еще об одном попрошу, - сказал он. - Попомните, что у каждого молодого человека, которого вы увидите у нас, тоже есть мать. И она тоже отдала в армию свое самое дорогое - своего сына, как и вы. И если ваш парень не сделает того, что делают все, вдвойне трудно придется кому-то другому. И ка-кой-то другой матери… Вот, собственно, и все, о чем я прошу попомнить… А там выбирайте сами судьбу своему сыну, Елизавета Дмитревна. Он на работах сейчас, мы сию минуту за ним пошлем. Пока посмотрите полковой городок, погуляйте… Товарищ подполковник, - Лесун обратился к Климову, - вызовите к нам сюда сержанта Разина. И спустя еще несколько минут гостья - благодарная и обрадованная - покинула в сопровождении сержанта, написавшего ей письмо, кабинет замполита. - Ну и ну… - протянул Климов, когда дверь закрылась. - Боевая мамаша, прискакала из-под самого Ленинграда. Любопытно. Он не одобрял чрезмерного доверия, оказанного их неожиданной посетительнице начальником политотдела. - Мамаша - всегда мамаша, - сказал Лесун. - Кто она, проводница, кажется? - Так точно. Это, знаете, стреляная публика. - Давайте сюда вашего Воронкова… Действительно любопытно. Ну, поглядим, - сказал Лесун. Ему стало вдруг легко и приятно, точно он, сам не понимая, как и почему, сделал то разумное и человеческое, что только и можно и следовало сделать. И хотя он вовсе не был убежден, что женщина правильно его поняла и не использует его доверия во вред, эгоистично, он повеселел. В кабинет ступил Воронков, тонкий, красивый юноша, весь в испарине, желтовато-бледный, и Лесун, выйдя из-за стола, быстро, с интересом его оглядел. - Да, вид не гвардейский, - весело проговорил он. - Как, Воронков, продумали свое поведение, извлекли урок? Зная, что сию минуту он скажет нечто такое, отчего этот синеглазый, перепуганный красавец вмиг переменится, он самую малость помедлил. Разбираясь в деле Воронкова и получив из больницы справку, подтверждавшую показания солдата, Лесун почувствовал искреннее облегчение. Было бы очень грустно отдавать под суд совсем еще зеленого юнца, только что со школьной скамьи ушедшего в армию, "в жизнь". Иногда это означало навсегда потерять человека для той жизни, к которой готовили его в семье, в школе, - юность бывала слишком чувствительной и нестойкой в подобных испытаниях. И наказание - увы, даже справедливое, даже необходимое в общих интересах! - не только, случалось, не исправляло преступника, но еще больше коверкало - так думал Лесун. В данном случае речь, очевидно, должна была идти не о преступнике, но, скорее, о потерпевшем. И возмездие, которое понес Воронков, стукнувшись головой о мостовую, попав в больницу, а затем просидев четыре дня на гауптвахте, было для него более чем достаточным. Все произошло, как Лесун и ожидал: парень вспыхнул и зарделся так, точно сконфузился, услышав, что его освобождают. Он замигал своими ярко-синими глазами и глуповато улыбнулся. - Так как же, Воронков, извлекли для себя урок? Что скажете? - Лесун повторил вопрос более серьезным тоном. Но ему становилось все приятнее и веселее. И он чувствовал нечто вроде симпатии к этому юноше, которого он смог сделать таким неудержимо, до глупости счастливым. - Извлек, товарищ полковник, так точно! - выкрикнул Андрей, готовый согласиться сейчас с командирами в чем угодно. - Времени на размышления хватило, - со смешком сказал Климов. И капитан Борщ, подтверждая, закивал своей коротко, ежиком, остриженной головой. Солдат-автоматчик, приведший сюда Воронкова, широко растянул в ухмылке рот. Эта совершавшаяся на их глазах процедура "отпущения грехов" доставляла всем, кто здесь был, нескрываемое удовольствие. - Да и сознательности тоже должно было хватить, - продолжал Лесун. - Мы с вами недешево, - ой недешево! - обходимся нашему народу - нас он и кормит и одевает… И верит в нас, как в несокрушимую стену, в свой щит, верит и надеется на нас. Вы же должны это понимать, Воронков. - Так точно, товарищ полковник! - звонко отозвался Андрей. - Я понимаю. Он стоял "смирно", выпятив грудь, всей позой выказывая чрезвычайное усердие, а в голове его проносилось: "Обошлось!.. Выскочил на этот раз!.. Обошлось!" - А если понимаете, за небольшим остановка: доказать понимание на деле. - Лесун отвел в сторону глаза, чтобы не выдать своей веселости. - Совершенно верно, товарищ полковник, - поспешил согласиться Андрей. - Урок хороший, надолго запомнится, - с удовлетворением сказал Борщ. - В следующий раз из увольнения до срока будете возвращаться. Сейчас и ему и другим даже нравился Воронков, доставивший недавно столько тревог и огорчений, нравился потому, что дал возможность каждому почувствовать от происходившего доброе удовольствие. - Ступайте, Воронков, - отпустил его Лесун. - Идите… И чтоб я о вас только хорошее слышал!.. - Марш в роту! - приказал Борщ. Андрей круто, по всем правилам, повернулся и вышел строевым шагом. На крыльце он вздохнул и помотал головой, как бы отряхиваясь. - Ну, все, выбрался! - пробормотал он счастливо. В эти минуты Андрей совсем не ощущал себя человеком, получившим серьезное жизненное предупреждение; он не думал о суровом уроке, не раскаивался и не давал себе слова быть в будущем благоразумнее - все в нем только радовалось и ликовало.
2
Елизавета Дмитриевна Агеева, получив письмо, в котором сообщалось, что ее Григорий отказался прыгать с парашютом и осрамил свою роту, тотчас и решительно встала на сторону сына. - Чего захотели? Чтобы я Гришу своими руками?! - вслух негодовала она, перечитывая письмо. - Да где ж такое видано! И народила сына, и выходила и загубила - все сама!.. Затем в ее сердце проникла тревога. - А наказывать Гришу за отказ не будут?.. - высказала она опасение младшей дочери, школьнице пятого класса, Насте. - У них там, если не послушаешься, строго… Она собралась было проконсультироваться по этому вопросу с соседями, но тут воспротивилась ее дочка. Письмо из полка, к удивлению матери, сверх всякой меры огорчило девочку, со слезами в голосе она молила никому его не показывать. И мать в сердцах даже ударила Настю по щеке, возмущенная ее черствостью, отсутствием сестринской любви. Все же к соседям она не пошла: действительно, может быть, лучше было не посвящать их в это деликатное дело; как они еще посмотрели бы на него? А больше, собственно, ей, вдове, и 7 Сильнее атома 193 советоваться было не с кем: муж Елизаветы Дмитриевны погиб еще в сорок первом. И к вечеру в день получения письма она утвердилась в мысли, что ей лично необходимо отправиться немедля в часть к сыну: опасность, угрожавшая ему, быстро разрасталась в ее воображении. А ехать в конце концов надо было не так уж далеко, и отпуск на два-три дня ей удалось бы исхлопотать без затруднений. Ночью в поезде Елизавета Дмитриевна почти не спала, она думала о своем сыне - думала со скорбью и сокрушением, не обманываясь на его счет. Но самые слабости его, которые она знала лучше, чем кто-либо, - робость и безволие, этот его постоянный испуг перед жизнью - вызывали в ней непреоборимое сострадание; чем ничтожнее был ее сын, тем сильнее она любила его. Елизавета Дмитриевна садилась на постели, пила воду, смотрела в темное окно, за которым мелькали огни полустанков, вновь вытягивалась на полке и ворочалась до рассвета - сердце ее мучилось любовью и разочарованием. После разговора в штабе полка с отзывчивым полковником она воспрянула духом: Григорий был вновь ею спасен. Это получилось удивительно просто: ей самой предоставили решить, что делать с ним, и ее решение состоялось еще дома. Главное для нее, как и для многих матерей, заключалось в том, чтобы сын был телесно здоров и благополучен. Ждать Григория пришлось довольно долго: он, как оказалось, был где-то на работе. И сержант, приставленный к ней, почтительно державшийся, вежливый молодой человек, всячески старался занять и развлечь ее. - Не утомились, мамаша? Тогда, если желаете, мы можем осмотреть стадион, - предложил он. - Пройдемте, мамаша, сюда, так будет короче. А вот наша столовая. Может, заглянете? И он показал ей и стадион - настоящий, с футбольными воротами, со скамейками для зрителей, на котором, быть может, упражнялся и ее сын ("Нет уж, куда ему…" - тут же возразила себе она), и солдатскую столовую, пустовавшую в этот час, - огромное, как вокзал, помещение, заставленное длинными столами, покрытыми зеленой клеенкой, чистое, но несколько унылое, неуютное ("Гриша и дома мало ел", - подумала она). - Вот здесь наша хлеборезка, а там моют посуду. Может, позавтракаете, мамаша? Снимете пробу? - пошутил сержант. - Вы завтракали уже, мамаша? Он поминутно называл ее "мамашей", и это ее тронуло, тем более что сержант очень мило выглядел: все ловко и ладно сидело на нем: и застиранная, почти белая гимнастерка, и отутюженная пилотка, сдвинутая набекрень. - А вон наш клуб, - он показал рукой на видневшееся в зелени двухэтажное здание с вынесенным вперед застекленным входом, - там у нас библиотека-читальня, большой зал, там мы кино смотрим - почти что каждую неделю. Сейчас готовим концерт самодеятельности к окончанию инспекторской проверки… Если погостите еще у нас, мамаша, приходите обязательно. - Его быстрые глаза улыбались. - Может быть, получите удовольствие: танцевальная группа у нас сильная, есть хорошие чтецы. Елизавета Дмитриевна, желая также проявить учтивость, поинтересовалась: - Ну, а вы?.. С чем вы выступаете? - Я? Показательное выступление "самбо". - Это что ж такое? - призналась она в своей неосведомленности. - Не слыхала я. - Самозащита без оружия. Представляете, мамаша, вы идете одна, и на вас нападает кто-нибудь с ножом, - принялся он охотно объяснять. - А у вас у самой в руках ничего - ни пистолета, ни финки. Но если вы только знаете "самбо", вы всегда возьмете верх. - Да что вы? - усомнилась Елизавета Дмитриевна. - Верное дело, - подтвердил он. - Но, конечно, вы должны почаще тренироваться. Миновав клуб, они вышли на просторную огороженную площадку, которая напомнила Елизавете Дмитриевне "уголок аттракционов" в городском парке; здесь были качели не совсем обычного вида, какие-то обручи, подвешенные к перекладинам, п огромные двойные колеса непонятного назначения. На краю площадки стояла высокая, красивая вышка из дерева, сквозная, с двумя подвязанными парашютами наверху и с красным флажком на шпиле; там же, несколько в стороне, виднелся на траве самолет, точнее, один остов самолета, у которого не было ни винта, ни мотора. На противоположном краю площадки возвышалось сооружение из столбов, лестниц и тросов на блоках, с противовесами. - Парашютный тренажер конструкции Проничева, - пояснил Елизавете Дмитриевне ее провожатый. - Здесь, мамаша, вы проходите наземную подготовку к прыжкам. Отрабатываете па снарядах все элементы и закаляетесь физически. Вот возьмите, например, трамплин, - он кивнул на три деревянных ящика разной величины, соединенные вместе так, что они образовывали как бы крыльцо из трех больших ступеней. - На этом снаряде вы укрепляете свои голеностопные суставы. Ни он, ни она не касались покамест в разговоре того, что их обоих занимало в первую очередь: он не упоминал о Григории, будто и не он, сержант Разин, написал ей, а она не стала его расспрашивать. Елизавете Дмитриевне не захотелось вдруг разговаривать о своем сыне с этим ловким, любезным, понравившимся ей пареньком: уж очень он был не похож, завидно не похож на ее Григория. После осмотра "парашютного городка", как назвал сержант площадку с качелями и с тренажером, он привел ее в физкультурный зал - такое же огромное, как столовая, помещение с земляным полом. Вместо столов и скамеек здесь повсюду стояли турники и "кони"; физкультурный зал тоже был пуст, лишь в одном углу небольшая группа юношей, человек пять-шесть, занималась на брусьях. И Разин познакомил с ними Елизавету Дмитриевну; из деликатности, должно быть, он умолчал о причине, побудившей ее приехать в полк. - Мамаша нашего солдата, из города Ленина, интересуется нашей жизнью и учебой, - неопределенно отрекомендовал он ее. И, прекратив свои упражнения, физкультурники в майках и в трусах обступили гостью из "гражданки". Это были все здоровяки, с облитыми потом, блестевшими, как отшлифованный камень, как золотая бронза, как полированная медь, телами, - все ровесники ее сына. По-видимому, они обманулись, приняв ее за делегатку от какой-нибудь шефской организации, и она невольно согласилась на эту роль представительницы от общественности: не объяснять же было, как они ошибаются! Улыбающиеся, бесцеремонные, доверчивые, полные гостеприимного любопытства, они ждали, что она им скажет. И, поздоровавшись и помолчав, Елизавета Дмитриевна немного принужденно спросила: - Как с учебой, ребята? - С боевой подготовкой, что ли? - уточнил один из солдат, наголо обритый, скуластый и не в пример товарищам несколько сумрачного облика. - Ну да, с боевой, - спохватилась она. - С боевой нормально. Парень отвечал ей вполне серьезно. И когда он говорил, все остальные умолкали: видимо, он пользовался среди товарищей особым уважением. - По огневой взвод наш вышел в передовые. По физподготовке тоже изжили недочеты, - докладывал он представительнице шефов, - мало дают нам прыжков с самолета - вот что жалко! Давали бы почаще - раза два в месяц на крайний случай. - В каждый месяц? - переспросила она. - Интересно же, спорт! - сказал он. И замолчал, ожидая, что ответит гостья; она только кивнула. Всю грудь этого отважного парашютиста покрывала "наколка": из выреза голубой майки вылезала фиолетовая голова дракона с красными глазами, на бугристых, будто кованных из металла предплечьях были изображены: на одном - скрещенные якоря, на другом - женская головка с распущенными волосами. И Елизавета Дмитриевна, чувствуя странную досаду, точно сердясь на это изобилие здоровья, мускулатуры, силы, сказала резче, нежели ей самой хотелось: - Зачем вы себя изуродовали так - на всю жизнь? Удивляюсь я на вашу моду! Парень оглядел свои руки, потом поднял глаза на нее. - По глупости, - чистосердечно и спокойно ответил он. - Молодой еще был. - А у нас деревня такая чудная! - смеясь, сказал другой солдат, на плечах у которого были вытатуированы летящие птицы. - Если чего не сделаешь, как все, обязательно бить будут. Я сперва табак не курил, не нравилось мне - меня побили, так насовали, что света невзвидел, я и закурил. После все у нас колоться стали, ну и я со всеми, чтоб не били. Он первый залился смехом, и его товарищи тоже захохотали, как будто ждали только повода. Против воли засмеялась и Елизавета Дмитриевна. Когда она стала прощаться, солдат с драконом на груди сказал, вновь сделавшись серьезным, даже хмурым: - До свидания, мать, спасибо, что интересуетесь. Передавайте привет Ленинграду. Передавайте, что десантники нашего полка… - он смотрел ей прямо в глаза, - оправдают свое звание. Пускай в "гражданке" мирно трудятся. Ну, чего еще?.. Приезжайте к нам на массовое десантирование, на прыжки. А пока до свидания, мать! - Счастливо! Приезжайте на окружную олимпиаду! Погостите у нас еще… Привет от батареи безоткатных орудий! - заговорили все разом, прощаясь и провожая ее. - Спасибо, спасибо… Я передам, спасибо! - отвечала Ели-завета Дмитриевна, торопясь уйти. Она испытывала волнение и все большую досаду и раскаивалась уже, что согласилась на эту прогулку по полковому городку.