2
Андрей Воронков еще в младших классах десятилетки отличался умением красиво и быстро писать по-печатному, кроме того, он недурно рисовал - оформление стенгазет было во все годы учения его комсомольской обязанностью. И сейчас эти таланты сделали Андрея довольно популярным в полку человеком. После того как он в своей роте переписал на ватмане текст для стенда "Жить и учиться но уставам" и украсил его фотоснимками, он был командирован на помощь в соседнюю роту; затем по указанию замполита полка его "одолжили" на недолгий срок в другой батальон. И он сразу там прославился, перерисовав с цветной журнальной репродукции на холст и раскрасив масляными красками картину "Приземление воздушного десанта". Вероятно, его товарищи были не очень искушены в живописи, если вполне искренне расхвалили его работу. Но, так или иначе, сам полковник, командир полка, тоже одобрил ее. И Андрей получил новое задание: скопировать ту же картину в большем масштабе для полкового клуба. На время его освободили даже от занятий, в казарму он возвращался теперь лишь перед отбоем. И все это нельзя было воспринять иначе, как милостивый подарок судьбы. Именно своим живописным талантам Андрей не придавал серьезного значения: его честолюбие до сих пор не устремлялось в этом направлении. Но сейчас он рисовал и раскрашивал чрезвычайно старательно, стремясь продлить благодатную пору своей относительной свободы от солдатской, так трудно дававшейся ему службы. Через неделю с небольшим после воскресного увольнения, едва не закончившегося для Андрея драматически, он опять оказался в городе; на этот раз его послали в магазины за красками, которые он щедро расходовал, и кистями. С возвращением в казарму Андрей не спешил; побывав уже не в одном, а в нескольких магазинах, купив все, что ему требовалось, он прогуливался по центральной улице мимо окон кафе "Чайка". Приближаясь к входу в кафе, он замедлял шаг и заглядывал в настежь открытую дверь. Там, в прохладной полутьме вестибюля, виднелись пустые в этот ранний час вешалки гардероба; одинокий швейцар завтракал, поставив тарелку с едой на низенький столик трюмо. И Андрей, не решаясь войти внутрь, шагал дальше, до угла дома. Потеряв надежду встретиться со своей новой знакомой как бы ненароком, он решил действовать более активно. И когда швейцар, обративший внимание на его маневры, встал и вышел на порог, Андрей, хмурясь, чтобы скрыть неловкость, спросил, не находится ли в кафе Варя Прохорова. К его удивлению, швейцар - старенький и седой, в залатанных, но ярко наваксенных ботинках - охотно согласился передать Прохоровой, что ее спрашивают; улыбаясь своим запавшим ртом, он зашаркал в глубину вестибюля. И спустя еще какое-то время перед Андреем в прямоугольнике двери появилась из тени вся залитая утренним солнцем Варя. В сущности, только теперь он получил возможность ее разглядеть - эту девушку, которую он любил уже в своем воображении, но которую видел всего лишь второй раз. Варя, должно быть, не приступала еще к работе: она была без наколки на голове, в неформенном ситцевом светленьком платьице, в полотняных босоножках на голых смуглых ногах… И, как видно, ее позвали в тот момент, когда она тоже закусывала; стоя на пороге, она утирала ладонью рот. В эту первую минуту Андрей испытал разочарование: она выглядела такой заурядной, такой простоватой - румяная, в веснушках, заметных при дневном свете, маленькая, но широкая в плечах, крепенькая. А в общем, существо, каких много. "Типичная официантка", - мысленно определил Андрей. - Не припоминаете меня? - спросил он несколько принужденно. Но Варя уже узнала Андрея. - Ой, здрасте! - звонко, от всего сердца вырвалось у нее. - А я обижалась: почему никогда не заглянете? Она так искренне и открыто обрадовалась, что можно было не сомневаться: она действительно его ждала. И приятное сознание этого - мысль, что, по всей видимости, он понравился новой знакомой, - сразу же сделало ее как бы даже красивее в глазах Андрея. Он отдал по всем правилам честь и пристукнул своими грузными сапогами. - Здрасте!.. Какие новости на фронте общественного питания? - проговорил он заранее приготовленную фразу. Варя громко засмеялась бог весть отчего. - Какие у нас новости! Крутимся между столиков целыми днями… Обещали вот вентиляцию исправить - ничего не делают! - радостно сказала она. Потом она посетовала на то, что солдатам не разрешают заходить к ним в кафе, и Андрей только молча пожал плечами. Тут кто-то окликнул ее из глубины вестибюля, и она предложила своему гостю войти во двор дома; она сказала, что встретит его сию минуту с черного хода. Но прошло не меньше четверти часа, и он начал тревожиться: не одурачила ли его эта простушка? - прежде чем она вновь предстала перед ним - уже не в босоножках, а в лаковых лодочках, с накрашенными губами, с голубой ленточкой, туго стягивавшей ее волосы, вставшие по-модному, султанчиком, Андрей понял: она задержалась, чтобы украситься для него, и это подхлестнуло его и придало уверенности. В тесном коридоре, куда она его ввела, было полутемно и сыро, как в подвале, пустые, щелястые ящики из-под помидоров громоздились здесь до самого потолка, а из неплотно прикрытой двери на кухню несло запахом горелого масла. Варя снова принялась благодарить Андрея за его храброе заступничество и, вспомнив о его товарищах, попросила передать им также "большое-большое спасибо". Она призналась, что все еще не была вполне спокойна, боялась, как бы в кафе не нагрянули опять ее обидчики. "Это знаете какая публика?! Всего можно ожидать", - сказала она, подняв на Андрея свои ясные, веселые глаза. О судьбе наглеца, получившего тогда ночью по заслугам и увезенного в больницу, Варя ничего больше не знала. Андрей слушал невнимательно: в его распоряжении оставалось уже совсем немного времени, и если он рассчитывал на нечто большее, чем словесная благодарность, он должен был спешить. "А что, если я ее сейчас обниму и поцелую?.. Все так делают! - внушал он самому себе. - Не стихи же ей читать, в самом деле! Вот она кончит рассказывать, и я ее обниму!" И он поглядывал по сторонам: не помешают ли ему здесь? - Не явятся эти негодяи больше к вам, можете быть спокойны, - с усилием сказал он. - Долго будут помнить. "Ну, чего же ты? Целуй ее!" - приказал он самому себе и оглянулся. Со двора, где сияло солнце, ничего, пожалуй, нельзя было рассмотреть в темном коридоре, но, конечно, каждую минуту сюда могли войти и со двора и из кухни. Варя вздохнула. - Дай-то бог! Мне бы только до осени дотянуть… А начнутся занятия, я здесь ни за какие коврижки не останусь. - Почему же? - глухо спросил Андрей и опять посмотрел на дверь в кухню. Жирная кошка выскользнула оттуда, и в темноте плоско вспыхнули ее изумрудные огненные глаза. - Трудно будет совмещать с учебой, - объяснила Варя, - я в десятый перешла! Вы знаете, конечно, какая там программа. Она и вправду стремилась понравиться своему новому знакомому - такому вежливому и красивому. Из всех троих ее защитников он был самым интеллигентным; она догадалась об этом сразу - по его правильной речи, а отчасти и по тому чрезмерному возбуждению, что охватило его после драки. Видимо, ночное происшествие было в новинку ему, молодому человеку из культурной семьи. И Варя торопилась довести до его сведения, что и она тоже учится и ее нынешняя работа - только временный этап. - Поволновалась я, когда пошла литературу пересдавать! Если б про Тургенева спросили, провалилась бы, это факт… - солидно продолжала она. - Вы, конечно, читали Тургенева? У него есть "Записки охотника", роман "Отцы и дети". - А, да… - сказал Андрей. Он не слышал, о чем она говорила, весь поглощенный своей трудной задачей. "Чего я боюсь? Ведь все так поступают… Ну, чего? - спрашивал он себя. - Она же сама потом будет презирать меня!" Что-то коснулось его ноги, и от неожиданности он вздрогнул… Кошка, вскочив на ящик, терлась об его колено. Андрей брезгливо оттолкнул ее, и она беззвучно ощерилась, выгнула спину. - Такая ленивая стала наша Машка! - сказала Варя, засмеявшись. - На мышей и не смотрит… А вам кто больше нравится: Тургенев или Гончаров? - Что? - переспросил Андрей. - Я говорю: кого вы больше любите - Тургенева или Гончарова? Я прочла "Обрыв", мне понравилась Вера - очень симпатичная, прямая. А Волохов - эгоист все-таки. - Варя настойчиво стремилась произвести на собеседника возможно лучшее впечатление. - В общем, я получила большое удовольствие. - Я от другого совсем получаю удовольствие, - насильственно улыбаясь, проговорил Андрей. "Что со мной? - ужаснулся он. - Зачем я так глупо, грубо?!" Теперь уже не он сам, не по своей воле, казалось, говорил все это, а кто-то другой, кто был сильнее, принуждал его. И, точно подчиняясь тягостной неизбежности, точно против желания, он взял девушку за руку. - А от чего? - спросила она доверчиво, не отнимая руки, - Что вы любите? Он, будто разозлившись, сжал своими вспотевшими пальцами ее маленькую податливую руку с твердой ладошкой. - Что вы? - удивленно сказала она и тихо попросила: - Не надо. - Почему? - не помня себя, сердито прошептал Андрей. - Почему? - Оставьте! - еще тише сказала она, высвобождаясь. Отпустив ее руку, он почувствовал и стыд и облегчение, точно ждал, чтобы она запротестовала. Но в ту же минуту он решил, что у него есть все основания обидеться и что ему следует воспользоваться этим. Отступив к стене, Андрей замолчал. Варя тоже умолкла. Затем, будто не придав случившемуся большого значения, опять заговорила о своих школьных занятиях - она все еще пыталась посвятить Андрея в то, что но могло не возвысить ее в его глазах. Толстая женщина в белом грязном халате вынесла из кухни ведро, полное картофельной шелухи; кинув на Андрея смешливый взгляд, толстуха выкрикнула: - Варь, тебя старшая ваша не дозовется, нервничает! Она брякнула ведром о цементный пол так, что посыпались очистки, и, хлопнув дверью, скрылась в кухне. - Я, кажется, отрываю вас от ваших дел, - проговорил Андрей, как ему казалось, язвительно. - Простите, что помешал! Варя покачала отрицательно головой; они вышли во двор и остановились на крылечке.
- Пожалуй, и мне пора, - холодно сказал он. Но девушка, не в пример ему, не обиделась. Она вдруг ощутила себя гораздо старше этого своего гостя, неловкого, неуверенного, но самолюбивого. Рослый, широкоплечий и очень красивый (Варя все больше убеждалась в этом), синеглазый, с матово-загорелой гладкой кожей на лице, с ярко-розовыми губами, он был похож теперь на огорченного мальчишку, которого взрослые не взяли в свою компанию. - Вот вы сразу и рассердились… Какой вы! - ласково попрекнула она. - А я не рассердился. С чего вы взяли, что я рассердился? - Он не глядел на нее. - Просто пора уже мне. - Я все вижу… Чуть что не по вас - сейчас же сердитесь. Вот если бы вы на той неделе во вторник могли прийти. Во вторник у меня выходной, - как бы уговаривала она. - К сожалению, я не распоряжаюсь собой, - ответил он все еще сухо, не смягчаясь. - Военная служба, знаете… - А может быть, отпустят вас? - И она сама притронулась к его руке, она жалела его. "Ага, теперь ты меня просишь!" - изумившись и торжествуя, подумал он. Возвращаясь в казарму, стоя в набитом пассажирами автобусе, Андрей сосредоточенно соображал, как ему исхитриться, чтобы на будущей неделе снова попасть в город. Он был очень доволен итогом этой своей второй встречи с девушкой из "Чайки". "Солдату не до сантиментов, солдат должен действовать напролом", - рассудил он. И то, что он почувствовал себя решительным, грубым, настоящим мужчиной, понравилось ему
3
Миновало еще несколько дней - последних дней августа; погода - безветренная, знойная - пока не менялась, небо круглые сутки было безоблачным; по ночам выпадала высокая роса, предвещавшая сушь. И лишь в самом конце августа метеосводки стали все чаще напоминать об осени: с запада шло ненастье - сильные ливни с грозами, охватившие территорию в десятки тысяч километров. До начала инспекторской проверки оставалось совсем немного, и генерал Парусов все дни проводил в полках. Без предупреждения, неожиданно, он появлялся на стрельбищах во время тренировок, в артиллерийских парках, на продовольственных складах, в солдатских столовых в час обеда. И с недовольным видом, сухо, стараясь не повышать голоса, но часто срываясь, крича так, что люди замирали вокруг, и еще более распаляясь от своего же крика, "вправлял мозги", как это называлось в дивизии. Отбушевав, он садился в машину и уезжал в другую часть; только по вечерам он попадал в свой штаб и работал там допоздна. Сегодня в его кабинете собрались старшие дивизионные начальники: начальник штаба, начальник политотдела, дивизионный инженер, начальник парашютно-десантной службы. Парусов, вернувшийся из поездки по полкам, вызвал их к себе. Но затем он вынужден был принять необычного посетителя - известного московского драматического актера, давшего концерт в гарнизонном Доме офицеров. Актер ночью сегодня отбывал восвояси и перед отъездом выразил желание познакомиться с начальником гарнизона и проститься; отказать ему было бы неучтиво. Впрочем, и самому Парусову хотелось поближе посмотреть на этого очень популярного в стране человека. Офицеры штаба, сидя тут же в сторонке, на диване, на стульях, расставленных вдоль стен, дожидались конца визита. Беседа затягивалась, и начальник штаба полковник Колокольцев начал уже молча досадовать: она носила слишком отвлеченный характер, в то время как у него имелись к командиру дивизии вполне конкретные текущие дела. - …Тыла в будущей войне, насколько это дано мне понять, вообще не предусматривается. Какой уж тут тыл в эпоху ракетного оружия? Да и ваши парашютисты могут любой самый далекий тыл превратить в театр военных действий, - говорил актер, любезно улыбаясь, точно желая доставить приятное людям, у которых он был в гостях. - Вашим войскам, товарищ генерал, парашютным войскам, в новой войне - не дай бог, грянет! - принадлежит решающая роль. - Там поглядим… Не берусь утверждать столь определенно, - ответил Парусов. - Вам и карты в руки, - несколько льстиво сказал актер. - Мне казалось: пехота будущего - это крылатая пехота. - И он поднял над головой и раскрыл, как бы выпуская птиц, обе ладони. - Бесспорно, конечно, на воздушно-десантные войска будут возложены ответственные задачи. Решать их нам предстоит во взаимодействии с авиацией в первую очередь и с другими родами войск, - сказал Парусов. - Сваливаясь как снег на голову, вы будете наносить удары там, где вас не ждут! - Актер, улыбаясь, оглянулся на безмолвно слушавших его офицеров: он точно задабривал их. Этот пожилой, под пятьдесят лет, человек, в светлом костюме из тонкой, дорогой материи, болезненно-бледный, с вялой, замученной кожей на лице, выглядел необычайно оживленным. Сам он никогда не был солдатом: не пришлось по нездоровью служить; в недавнюю войну он тоже только выступал во фронтовых театральных бригадах. Но на протяжении всей жизни его влекло к армии и к людям армии, которыми он издали любовался, на манер спортивных болельщиков. В глубине души, в тех тайных мечтаниях, что посещают и очень взрослых людей, он тешил себя мыслью, что из него - сложись его судьба иначе - получился бы, наверно, незаурядный военачальник, командующий армией. Он и сюда, к этому генералу-десантнику, пришел, влекомый своей, немного смешной в его возрасте, мальчишеской склонностью. И сейчас он испытывал особенное удовольствие оттого, что обсуждал с профессионалами военного дела важные стратегические и тактические вопросы. - Разрешите еще мне, профану… - увлекшись, продолжал он. - Нанося свои удары, вы сможете во время войны предупреждать атомные удары врага… словно ангелы возмездия, слетающие с неба!.. Да, да, это все необыкновенно! Это целая революция в военном искусстве!.. Полковник Колокольцев отвернулся и стал смотреть в окно. В засиневшем вечернем воздухе был виден обширный, мощенный плитняком двор. На крыльце, заложив руки за спину, стоял дежурный по штабу офицер, стоял и смотрел, запрокинув голову, на первые неяркие звезды, зажегшиеся в небе. Колокольцев подумал о своей жене: должно быть, она уже отправилась в кино, как собиралась, а возможно, и не в кино - кто знает, куда она исчезает по вечерам? - и что две его девочки остались одни в квартире. Он бесшумно вздохнул: эти крохотные, вечно хворающие созданьица были трудной заботой и самой большой радостью его жизни. Затем он снова стал слушать, не близится ли конец визита. - Десантник-парашютист, выбросившись, должен быть готов немедленно вступить в бой, - разъясняя, говорил Парусов. - Учтите еще, что его сведения о противнике бывают, как правило, приблизительны; разведку сил врага десантник ведет в самом бою. Учтите также, что и огневых средств у него в обрез и боеприпасы необходимо экономить железным образом! А враг спешит к месту высадки десанта со всех четырех сторон, подбрасывает резервы, танки, артиллерию. По существу, солдат-десантник начинает бой тогда, когда солдат любого другого рода войск счел бы его проигранным. - Понимаю, да! - отозвался поспешно актер. - Мы обязаны пересмотреть некоторые тактические истины о соотношении огня и маневра. Внезапность появления воздушного десанта и энергия движения должны возместить относительную слабость его огневых средств. Не столько огнем, сколько движением - продуманным и стремительным - воздушный десант решает поставленную перед ним задачу. - Да, да!.. Я все это представляю себе!.. Болезненного вида человек, сидевший перед Парусовым, испытывал почти восторженное чувство. Его молодой, в расцвете лет собеседник со Звездою Героя на груди был, казалось, воплощением всех качеств истинного воина. И уверенная в себе, бестрепетная, натренированная сила угадывалась и в завидном телесном здоровье этого генерала, и в том, как прямо и плотно сидел он в кресле, и в том, как перебирал вещи на столе - папку, карандаши - неспешными и ловкими движениями розовых рук; к тому же он точно и немногословно формулировал свои мысли. Актер наслаждался сейчас так, как наслаждается любитель и знаток бокса, к примеру, оказавшись в обществе чемпиона. А часто встречавшиеся в речи генерала: "мы", "мы должны", "мы обязаны" - как бы объединяли гостя в общей командирской заботе (к его полному удовольствию) со всеми находившимися здесь мастерами своего дела. Ему нравился и начальник штаба дивизии - немногословный, с седыми висками, раздумчивый, кабинетного типа офицер, теоретик, должно быть, и начальник парашютно-десантной службы - толстенький, с округлым брюшком, ласково и тихо улыбавшийся из своего угла в продолжение всего разговора. На эмалевом значке, прикрепленном к гимнастерке этого безмятежного парашютиста, болталась металлическая пластинка с выгравированной на ней четырехзначной цифрой, означавшей, что ее обладатель совершил свыше тысячи прыжков с самолета. Отличное впечатление произвел на актера также начальник политотдела, с которым он обстоятельно уже потолковал, ожидая приема у командира дивизии, - такой же молодой, как и генерал. Начальник политотдела рассказывал московскому гостю об истории дивизии - о ее боевом пути, начавшемся в третий год Отечественной войны; сам он, впрочем, лишь недавно, по окончании академии, был назначен сюда, в воздушно-десантное соединение. И чувствовалось, что ему многое внове здесь - столько живой горячности было в его рассказах об особенностях десантной службы. Между тем Парусов продолжал свою импровизированную лекцию. - В подготовке солдата-десантника мы добиваемся: физической и спортивной закалки - во-первых; совершенного владения оружием и тактикой ближнего боя - во-вторых; безупречной дисциплинированности - в-третьих, - перечислял он. - Можете поменять эти требования местами и на первое поставить дисциплинированность… Солдат-парашютист должен быть воспитан так, чтобы в любую минуту без колебаний выполнить любое приказание своего командира. Если десантнику скомандуют: прыгай в пекло, - он должен прыгнуть в пекло!.. - И добраться со своим автоматом до Вельзевула! - в тон генералу решительно подхватил столичный гость. В эту минуту он сам как бы командовал воздушно-десантной дивизией.