Качальщики послушно замелькали руками, из горна вылетел сноп пламени, треснуло и выстрелило в разные стороны крупными багровыми искрами.
Мастеровой щелчком сбил уголек с фартука, приблизился к горну. У него было крутоскулое чистое лицо, к курчавой бородке и коротких светлых усах, с мягкой опушкой на висках, все в мелких бисеринках пота, капельки блестели даже на густых светлых смешно сдвинутых "домиком" бровях, тупой и задиристый нос все время двигался, будто он хотел чихнуть, но что-то ему мешало это сделать.
Весь он был там, в пламени, в раскаленном добела угольном чреве, временами его заливали багровые отблески, и на миг Ольге показалось, что это черт в преисподней. Но чертей она представляла себе тощими, а этот возносился мощно и огромно, заслоняя ее широченной спиной от огня.
Мастеровой крякнул и легко, как пушинку, вымахнул полосу металла на наковальню, ухватил кувалду и пошел размеренно охаживать поковку, сплющивая и сминая ее, как воск. Помещение наполнилось таким гулом и звоном, будто ударили в колокола. Рабочий перебросил деталь в лохань с водой. Зашипело, столбом выкинулся белый пар, запахло баней. Когда пар осел, он вынул поковку из лохани, осмотрел ее и с обидой сказал:
- Опять перекалили!
Он пофыркал, скинул рукавицы, спихнул деталь с наковальни прочь, бросил напарникам:
- Пошли обедать!
Он обернулся, недоуменно уставился на Юлия, смотрел, будто старался вспомнить. Плеснул в лицо из ведра воду и до неприличия уставился через плечо Юлия на Ольгу. Смотрел изумленно и часто-часто моргал.
- Моя невеста, Ольга Павловна, - сказал Томилин сухо.
Она присела, машинально сделала книксен, скромно повела глазами.
- Ну да… Ну да… - пробормотал тот, глядя куда-то в сторону, буркнул не очень-то приветливо: - Я Шубин.
Шубин пошел к дальней стене, в которой тоже были воротца, распахнул их створки, взял с полки свечу, зажег ее и исчез в темноте, из которой пахло свежими опилками. Томилин нетерпеливо рванулся за ним, Ольга нехотя побрела вслед.
Там было еще одно помещение, чистое и полутемное. Шубин ходил вдоль стен, зажигая свечи, и она увидела, как из мглы начало выплывать и обретать ясные очертания то, что она до этого вечера никогда не видела. Это было длинное желтое туловище полуптицы-полурыбы, лежащее высоко на деревянных подставках, с одним, чуть приподнятым, коротким и тонким крылом, по гладкой лакированной поверхности которого от света свечей пробегали зайчики.
Тут еще было многое: верстаки вдоль стен, пилы и рубанки, какие-то невеликие станки в дальнем углу, но она видела только это диковинное, сказочное сооружение. Сначала оно ей показалось маленьким, но, когда Юлий, любопытствуя, приставил стремянку и полез наверх, она поняла, что ошиблась. Он влез в какое-то отверстие наверху, немного повозился там и сказал:
- По-моему, пилоту здесь будет тесновато.
- Да… - пробормотал Шубин, неуверенно соглашаясь, но тут же решительно возразил и сказал уверенно: - Ерунда!
- А как же мотор? Где?
- На стойках поставлю, - сказал Шубин. - А может быть, впереди вмонтирую. Пока не знаю!
- А вооружение?
- Это же разведчик! Для него главное легкость, высота и недосягаемость.
- Но ведь фактически это всего лишь планер с мотором. А вот если усилить фюзеляжный набор?.. Сейчас он слишком легок и хрупок! - спрыгнув вниз, сказал Юлий.
- Ты судишь по привычному! А я взял тонкостенные, из углеродистой стали трубы…
- Нет! Ты не прав! - Томилин заговорил горячо и энергично, отстаивая свое. Он говорил слишком азартно и громко, совершенно забыв о ней, Ольге, и она, стоя в воротцах и зябко ежась, вдруг с неприязнью подумала, зачем он так старается, из кожи вон лезет, будто боится, что ему не дадут говорить.
Шубин вдруг оглянулся, внимательно поглядел на нее, подошел ближе, хмыкнул:
- Вот те на! Мышка, мышка, а почему вы такая мокрая?
- Это… в-вы… м-не? - стуча зубами от озноба, попробовала гордо и неприступно возмутиться Оля, но он вдруг насмешливо фыркнул: - Ах, боже мой, барышня, какие мы церемониальные! Захворать собираетесь? Дудки! Юлий, с твоего позволения!
Она опомниться не успела, лишь слабо вскрикнула, когда он быстро и ловко подхватил ее под коленки, закинул на плечо, как охапку промокшей одежды, осуждающе бросил Юлию: "И куда ты только смотришь?" - и стремительно поднялся по деревянной лестнице к потолку. Здесь он откинул дверцу, вынес ее в помещение под крышей, плюхнул в старое кресло, полез в ларь, выкинул из него толстый халат из желтой верблюжьей шерсти с капюшоном, чистое полотенце и приказал:
- Раздевайтесь, разотритесь, сушитесь, сударыня! А потом мы будем есть!
- Что? - не поняла она, разозлившись не на шутку.
- А то, что найдется! Разносолов не обещаю! - сообщил он невозмутимо.
- Я… не потерплю! - вскочила она.
- Еще как потерпите! - сказал он, ухмыльнувшись. - Если не желаете окочуриться от инфлуэнцы! Это я вам вполне серьезно предрекаю, мадемуазель! - Он торопливо похватал с вешалки какую-то свою одежду и, нырнув вниз, исчез.
Она слышала, как внизу загудели, забухали, как в бочке, их голоса. Ждала, что Юлий сейчас возмутится таким вольным обращением к ней этого наглеца, придет, заберет ее отсюда и они быстро домчатся до ее дома, но он не приходил. Она приоткрыла дверцу в полу, глянула вниз, вспыхнула от обиды.
Совершенно забыв о ней, Юлий со свечкой лазал под брюхом будущего аэроплана и азартно кричал:
- Это превосходно, что ты уделяешь такое внимание отделке! Я полагаю, что на этом другие теряют не менее четверти от возможной скорости! Да и коммерческий вид шикарный!
Она захлопнула дверцу и всхлипнула. Ей стало очень жаль себя, продрогшую и всеми покинутую. Она хотела тут же уйти, но почему-то раздумала, не хотела раздеваться и… разделась, брезгливо отдирая от тела полунамокшую одежду. Но сначала, опасаясь нечаянного вторжения, надвинула на дверцу в полу тяжелое кресло. Развешивая у небольшого, сложенного из дикого финского камня явно самодельного камина блузу, расшнуровывая тесный корсет, устраивая на кованой из красной меди каминной решетке-экране на просушку толстые, домашней вязки, мокрые чулки, отжимая волосы и растираясь жестким и твердым пахнущим лавандой полотенцем, она не без любопытства и страха озиралась, еще строптиво не желая признать, что здесь ей тепло и хорошо.
Это была небольшая и уютная комнатка под скосом крыши, с двумя оконцами на уровне отмытого до белизны шершавого пола, с очагом для обогрева в одном из углов, люстрой из трех газовых рожков, разгороженная надвое невысокой переборкой из тщательно обструганных простых сосновых досок.
Из мебели в комнате было кресло, обитое вытертой оленьей шкурой, невысокий обеденный стол, несколько простых венских стульев. Вдоль стен, как полки, прибиты толстые дубовые плахи, на них в беспорядке была составлена посуда. Тут же лежали книги, в большинстве своем на английском и французском, под плахами тесно стояли темные бочонки, аккуратно покрытые одинаковыми свежеобструганными крышками.
На стене висели два охотничьих ружья с сильно изношенными, затертыми до белизны стволами и прикладами в выщербинах, на большом деревянном ларе валялись мягкие финские лыжные сапожки. Над камином она увидела короткий флотский рожок - флюгорн, с якорем на ярко начищенном раструбе и фотографию какого-то военного корабля с пушками.
Удивляясь собственной смелости, она заглянула за перегородку: там стояла аккуратно застеленная обыкновенная кровать с латунными шишками на спинке и более ничего.
Она услышала вдруг какое-то бульканье, вздрогнула, пригляделась и засмеялась: в камине, ловко подвешенный над огнем на крюке, в проволочной сетке стоял обыкновенный закопченный чугунок, и в нем варилась розовая, хорошо отмытая картошка.
Чугунок выкипал, она взяла с полу медный чайник, долила в него воды; влезла в огромный шубинский халат, распустила, повыдергав шпильки, волосы и стала их подсушивать, время от времени подкладывая в огонь березовые чурбачки.
Это была особая комната. Здесь хозяин все сделал своими руками. Она вдруг подумала о том, как ужаснулся бы отец, увидев ее в этой берлоге, где-то на окраине, среди рабочих казарм и дровяных трущоб Малой Охты, в таком непристойном виде, но сама она, как это ни странно, ничего необычного в этом не видела.
Почувствовав, что кто-то на нее смотрит, обернулась и с удивлением увидела, что из-за перегородки вышла коричневая охотничья собака, с длиннющими ушами, совершенно седой мордой и ревматическими старческими лапами. Собака на нее смотрела печально и то и дело устало вздыхала.
- Ты кто? - опросила она.
Собака пришла к ней, улеглась рядом, положив голову на передние лапы, тотчас же уснула.
Ольга запустила пальцы в шелковистую шерсть на загривке спаниельки и сама задремала, глядя на прыгающий огонь в камине.
Вздрогнула от стука в люк:
- Ау, Лялечка! К тебе можно? - услышала она голос Томилина.
Она сдвинула кресло, откинула дверцу. Снизу всплыла распроборенная темная голова Томилина, фуражку он держал в зубах. В руках же нес множество свертков и упаковок в синей магазинной бумаге. За ним из люка ловко, несмотря на громоздкость, выбрался и Шубин. Он тащил корзину, из которой выглядывали горлышки черных остроконечных портерных бутылок и большой куль с красными вареными раками. Шубин выглядел сконфуженно. Он был уже переодет в тужурку, но без погон, черную косоворотку, белые летние брюки и шитые золотом домашние туфли татарской работы с загнутыми носами.
Ольга усмехнулась про себя: она поняла, что он второпях хватал из одежды что попадется, и приятно удивилась этому - всегда приятно, когда приводишь кого-нибудь в такое смятение.
Она думала, что за ними никто более не явится, но на лестнице внизу послышался знакомый кашель, в люке всплыла махонькая плешь на макушке, блеснуло золоченое пенсне, зашуршала обширная шуба на хорьках, и перед дочерью предстал удивленный доктор Голубовский.
Он нес на плече ее, Лялино, демисезонное пальто, а в руках меховой капор и обширный набитый сак.
- Папа?! - удивилась она. - Вот это сюрприз!
- Сюрпризы устраиваете преимущественно вы мне, дрожайщая дщерь! - фыркнул тот. - Здесь все предметы из вашего туалета, дабы могли спешно и успешно избежать насморка! Я захватил!
- А этого уже не надо, папочка! - удивилась она. - Я уже высохла!
- Нуте-с, извольте открыть ротик и показать глоточку! - он заглянул ей в рот, пощупал лоб, пристально и смешливо глянул в глаза и проворчал: - Не понимаю, с чего вы так взволновались, Модест Яковлевич? Представляешь, сей господин, оказывается, буквально заставил Юлия примчаться ко мне! Никаких тревог! Ваш "алярм" был совершенно излишен! Эта особа с детства неукоснительно следовала моим рекомендациям! Я ее по утрам обливал прохладными водами, и хотя она оглашала окрестности индейскими воплями, зато ныне - взгляните: румянец во всю щеку, и вполне способна зимовать с эскимосами!
- Ты меня забираешь?
- Ни в коем случае! - погрозил доктор Голубовский, сбросил шубу и фертом, по-молодому, прошелся туда-сюда. - Мне обещаны бурная дискуссия и легкий ужин! В кои веки я могу узнать, о чем мыслит современная молодежь! Я ведь тоже в ваши лета горлан и финик был предерзостный! Даже "Карманьолу" певал!
- Насчет "Карманьолы" - не обещаю, а ужин будет, - засмеялся Шубин. - Прошу располагаться!
Он загремел тарелками, Ольга шагнула к нему помочь, но он мягко, но решительно ее отстранил:
- Вы уж не старайтесь, извините… Я привык сам. Так быстрее. Вы мне, Ольга Павловна, будете только помехой.
Он и впрямь действовал привычно и ловко, выставил на стол приборы, чугунок с картошкой, извлек из бочонков - там оказались соления - превосходные грузди, рыжики и огурчики, моченые крепкие яблоки, бруснику, крупную, как виноградины, клюкву и все это, орудуя черпачком, красиво выложил на тарелки.
- Гм… - хмыкнул Голубовский. - Откуда такие закрома и сия прелесть?
- Гонорарий, - в тон ему ответил Шубин. - Я одному богатенькому чухонцу под Ревелем паровую мельницу пустил! Вот он меня и не забывает…
- Вы и мельницами занимаетесь? - осведомился Голубовский.
- А чем я только не занимаюсь? - пожал плечами Шубин. - Вообще-то перепадают мелкие подряды от городской думы на проектировку и производство канализационных работ, но хапуги там сидят архипродувные! И берут отнюдь не борзыми щенками!
- И вы даете?
- Без всякого сомнения, - спокойно сказал Шубин. - Не дам, мою контору, от отца оставшуюся, кредиторы вмиг растащут! А я, чтобы этот мой аэроплан закончить, иногда, право слово, и на паперти стоять готов! И не стыжусь этого… На всем экономию навел, видите? От квартиры отказался - поселился здесь… По-моему, неплохая кают-компания?
- Очень недурственная! - кивнул Голубовский. - С этаким, знаете, романтическим флёром! Верно, Оленька?
Томилин в разговоре не участвовал, думал о чем-то отрешенно и углубленно, пощипывая мочку уха.
- Прошу извинить за спартанскую простоту стола, - сказал Шубин и повел Ольгу к столу. - Чем богат, не обессудьте!
За столом Ольга не очень вникала в разговор мужчин, поняла только, что отец интересуется зрением Шубина, и украдкой поглядывала на Модеста Яковлевича. Ничего нездорового в его глазах она, к счастью, не заметила, но зато обратила внимание, что они чуть-чуть с косинкой. И цвет у них какой-то изменчивый: то с оттенком зелени, то густо-синий, до черноты - так что и зрачки исчезали, если он сильно волновался.
Потом она узнала, что Шубин обычно носит сильные очки, но при ней их надеть в тот вечер он не хотел. Руки у него были большие, но удивительно ловкие и сильные. Она смущенно потупила глаза: вспомнила недавнее ощущение мощной силы, когда он вскинул ее на свое плечо, унося наверх, заново почувствовала прикосновение к его крепкой и горячей мускулистой шее и порозовела, еще ниже наклонив голову-Нить разговора решительно перехватил Томилин. Он говорил о том, что Модест недооценивает своих способностей, слишком спокойно отнесся к тому, что его первый аэроплан на авиационном конкурсе в прошлом году был так гнусно и подло поврежден конкурентами с меллеровского завода "Дукс". По его мнению, Шубин поступил совершенно неразумно: предварительно не застраховал аэроплан и не возбудил судебного дела против Меллера. Модест Яковлевич пожал плечами:
- Ну, затеял бы я с ним свару! А зачем? Если честно, то дуксовские и биплан, и моноплан совсем неплохие машины. Главное - у нас в России сработанные! "Антони Фоккер с компанией", со всей Европы набежавшие на запах жареного, такому скандалу очень даже бы обрадовались!
- Но ведь жюри от военного ведомства было абсолютно беспристрастно! - возразил Томилин. - И, я уверен, позволило бы тебе, если бы ты вовремя возмутился и выступил с разоблачением, сменить мотор и показать аэроплан хотя бы и после конкурса. И оно явно клонилось к высокой оценке именно наших, русских конструкций! Ты вспомни, сколько восторгов вызвал "бикок" этого юнца, москвича Пороховщикова! Бронированное днище кабины для защиты летчиков от пулевого огня! А какое оригинальное решение всего аэроплана! Эти его две хвостовые балки вместо единого корпуса с прекрасно продуманным вертикальным оперением… А скорость? А компактность? А как он лихо и круто планировал!
Шубин слушал, хмурясь, потом усмехнулся:
- Восторги были, ты прав! И к высоким баллам жюри склонялось! Только объясни мне тогда, Юлий Викторович, куда все это подевалось? Шампанское выпито, лавровые веночки и дипломы с вензелями во многих российских домах висят! А на вооружение указом его императорского величества что приняли? Старье французское! "Ныопора"-четвертого и "фармана"-шестнадцатого, на которых ни один уважающий себя авиатор-гастролер ныне даже над ипподромами для публики не летает - боится, что свалится! Теперь смотри далее: тот же Меллер в Москве или Щетинников у нас, в Петербурге, готовы строить самолеты российского таланта, понимают, что они лучше! Но опять же его императорское величество одним мановением своей руки подмахивает строжайший приказ - строить на наших заводах самолеты только по французским лицензиям, гнать в армию те же "дюпердюссены" да "вуазены"! И строят! Других армия не примет! Заказано! А кем?
- Господа… господа… вы… того… не слишком ли? - затянул страдальчески, перепугавшись, Голубовский.
Но Томилин остановил его, сказал серьезно:
- Вот поэтому, Модест, я и решился… Есть, есть такое место, куда иностранцам вход закрыт! Я знаю, именно оттуда вскоре взлетит в небеса такое, чего не было и нет во всем мире!
- О чем ты? - удивился Голубовский.
И Юлий торжественно объявил, что вот уже две недели как он взял годичный академический отпуск в своем институте и определился на должность старшего чертежника с правом участия в конструировании в только что образованное авиационное отделение завода "Руссобалт", где будет строиться в серии вооруженный пулеметом тяжелый биплан киевского студента Игоря Сикорского.
Делает это он не просто из любопытства, а с совершенно определенным намерением - понять тонкости конструкторской работы не в одиночку, как Модест, но в обширном и серьезном обществе самых передовых на сегодняшний день, патриотически настроенных людей. На этот тяжелый биплан будут ставить не один, а два мотора. Это такой стремительный бросок вперед, на который еще не решался никто в авиационном мире. На этот шаг его толкнуло не только стремление окончательно определить себя на авиационном поприще, но прежде всего желание помочь Модесту.
Шубин остро глянул на Юлия, сказал нехотя:
- Ты хочешь выступить в роли моего разведывательного агента на чужой территории? Мыслишки Сикорского мне притаскивать? Благодарю, но мне такого не надо! И при чем тут Сикорский? Он отличный малый, но я-то иду совсем другой дорогой… Я бьюсь над легким монопланом, хочу добиться высшей для него скорости и высоты, чтобы он легко мог маневрировать и опережать все существующие модели. И мне кажется твой шаг несколько опрометчивым…
Томилин разобиделся, побелел как мел, вскочил и закричал гневно, что все это не так, Модест его не понимает. Он действительно чувствует себя еще неспособным разделить на равных работу над модестовской машиной и не хочет быть ему в тягость… А придет он к нему только тогда, когда поймет, что может внести в дело не только свою долю денег на оплату материалов, рабочих и двигателя, но прежде всего свой ум и свое конструкторское умение.
- Я тебя не неволю… - примирительно сказал Шубин. - Ты сам меня сыскал, Юлий, и сам предложил участие в этом аппарате! Коли так решил, ну и слава богу! Я тебя всегда жду! Не сегодня, так завтра… Одному мне эту чертову небесную акулу вряд ли осилить… Буду копаться помаленьку! И будет об этом на сегодня, а?
Оля с удивлением смотрела на Томилина - таким расстроенным она его еще не видела. Он ее неприятно поразил и тем, как лихорадочно засуетился, неестественно хохотал, и, снимая неловкость, попросил Модеста сыграть на флюгорне:
- Лялечка! Павел Кузьмич! Такого чуда вы даже у Чинизелли не видывали! Ну, прошу тебя, Модестушка!
Шубин охотно кивнул, взял флюгорн, лукаво подмигнул Оле и поднес его к губам.
Рында привычно приподняла уши и уставилась на него. Он смешно надул щеки и заиграл врастяжку, низко и печально:
Я встретил вас, и все былое…