- Ты не прикидывайся, парень. А то фрау Ирена будет недовольна и пожалуется, кому следует. Сидеть тихо. Ты арестован. Руки на стол! Вот так, умница. Ты знаешь, что случилось, когда распятый Христос пришел в порядочный дом? Наследил гвоздями. Усек мораль. Так что сиди смирно. Дай-ка я тебя поглажу. Ага, вот он, "вальтер". Нехорошо иметь при себе оружие, оно же стреляет. Я его сюда, под газетку. Ты сам зарядил свою пулю. Где вода? Отвечай.
- Вода, по-моему, на столе. Но я наливать вам не стану.
- Так ты еще не понял, о какой воде я спрашиваю. Тяжелый паренек.
- С каких это нор тайная полиция стала заниматься такими дешевыми штучками? Я отказываюсь отвечать на вопросы в этом заведении, канкан мешает мне сосредоточиться.
- Сейчас сюда подойдет одна маленькая цыпочка, и мы двинемся дальше. Фургон у подъезда.
- Тихо, гестаповская крыса! Руки на стол! Стреляю при первом движении, эту пулю я зарядил для тебя. Не рыпаться, говорю. От меня под газеткой не спрячешься.
С выхваченным из-под газеты "вальтером" в руках он отступал спиной за стойку бара. Со стороны казалось, он исполняет грустный танец. Канкан в том же ритме продолжал вскидывать ноги. Прозвучал женский крик, ломая звуковую гармонию. А он уже выскользнул на кухню.
В спину раздались свистки, крики. Музыка сломалась окончательно, вместо нее затопали сапоги. Погоня продолжалась, но колеса пришлось сменить на эрзацподошвы. Ноги у него пока неподдельные, и, если они не подведут, он выиграет свою войну.
Калитка была открыта - проскочил. Изгородь не очень высока - перелетел. За спиной с гулкостью пробки ухнул выстрел, пуля коротко взвизгнула над ухом, процарапав стену.
Подумать лишь, третий год войны - и это первый выстрел в меня. И сам ни разу не стрелял во врага, разве что на тренировках. Такая уж у меня война, без выстрелов и разрывов, без цепей и флангов, я сам себя обрек на такую войну.
Тяжелый, мучительный день словно бы нехотя иссякал над городом. В углах копились тени, но на широком бульваре еще слоились лучи заходящего солнца. День был горячим и нескончаемым, наверное, как раз таким бывает последний день жизни.
Вторая пуля свистнула рядом, и почти сразу долетел указующий глас:
- В ногу его! Взять живого.
Мне не хватило всего одной минуты. Одна минута, и я успел бы сказать Виктору, где находится сак с бутылкой. О баре Франсуа они ничего не знают, потому что я ходил туда до Эжена, будучи без хвоста. Моя бутылка вне подозрений. Но там, где она в безопасности, она никому не нужна. И бесноватый фюрер изготовит свое новое тайное оружие.
Он должен убежать. Сквозь огонь и воду. Сквозь камень и асфальт. Улочка - проскочил. Железный гараж - перемахнул. Тяжелый подъезд - вбежал. Второй этаж - прямо из окна на крышу. И вниз на асфальт.
Он оказался в глухом каменном колодце, и все четыре стены поднимались отвесно, глаз не прощупывал даже самой малой трещинки на камне. Асфальт зализан катком, камни слеплены раствором на века. Больше всего это было похоже на прогулочный дворик тюрьмы, но там хоть дверь есть, напоминание о внешней жизни. А тут всего одно окно, из которого он прыгнул сюда, как в собственную могилу. Всем неудачникам мира не хватало одной минуты. И в западню они всегда попадаются сами.
Сапоги затопали по лестнице:
- Он здесь. Посмотри на третьем этаже.
- Окно открыто. Он прыгнул сюда.
- Тут высоко, не прыгнешь. И куда прыгать? Тут же склеп настоящий.
- Он там. Больше ему негде быть.
Четыре железобетонных лба стояли в глухом дворике, оглядывая однообразные отвесные стены. Дворик был пуст. Только что здесь был человек, опасный государственный преступник, которого вывели на тюремную прогулку, и вдруг его не стало.
- Куда он делся? - спросил первый лоб, видимо самый старший и потому наиболее тупой.
- Он исчез, - сказал второй лоб, самый наблюдательный.
- Пропал, не оставив адреса, - сказал третий лоб, ибо он был философом.
- Аминь, - сказал четвертый, самый набожный.
20
- Валентину Сергеевну можно? Здравствуй, Валюша, это я.
- Здравствуйте… Ой, Ритуля. Я тебя не узнала, богатой будешь.
- Тогда одолжу тебе ровно половину. Пора бы мне в долг давать, а то все беру, беру… одарить нечем.
- Как хорошо, что ты позвонила, я сегодня и не ждала…
- Я за хлебом спустилась, смотрю: будка свободна. И как раз двушка в руке зажата, все сошлось.
- Я вчера к тебе на работу звонила. Мне сказали, что ты только что вышла.
- Круговая порука в действии. Я там и не была.
- Что нового, Ритуля? Как с переводом?
- Отчего я звоню? Мне сон был.
- Оставь, прошу тебя, это полная нелепица. А что тебе было?
- Бегут по полю в атаку рядом друг с другом - и твой и мой.
- Это вчера по телевизору показывали, вот тебе и было.
- Ты же знаешь, у меня нет телевизора. Разве что я начала принимать изображение напрямую, без телевизионного приемника, пользуясь тем, что оно сидит во мне.
- Я всегда говорила, что ты слишком чувствительная и тебе это вредно. Трудно мне с тобой, Ритуля.
- Уверяю тебя: что-то будет. И не далее как сегодня, в субботу.
- Я тебя умоляю, довольно отлынивать. В кои веки досталась такая удача, берись за перевод. Тебе трудно войти в работу, я понимаю, вот ты и хватаешься за любые смягчающие обстоятельства. И сон твой от лени. Если хочешь, приезжай ко мне, поедем вместе на дачу.
- Я уже настроилась на свои стены. Лучше ты ко мне: я курицу достала, праздничный заказ получила.
- Слушай, это же полное безобразие. Давай на завтра договоримся. Мы же всю неделю не виделись, то ты, то я…
- Вот и собирайся…
- Ну никак, Ритуля, хоть убей. Все-таки они там без меня никак не могут, я должна на дачу. А завтра к тебе, побереги курицу.
- От Евгения Петровича ничего не было, Валюша?
- Что ты? Откуда? Я вообще на него не надеюсь. Какая-то случайная оказия, явно непроверенная.
- А я верю. Это же невозможно себе представить, чтобы от человека никакого следа не осталось. Ну хоть слово, предмет одежды, хоть строка на бумаге, всего одна строка. Не бывает же полной бесследности.
- Вообще-то, ты права, Евгений что-то знает, но он не договаривает, я чувствую.
- Молчит… он такой…
- Он обязан молчать - по мандату долга. Но я его заставлю говорить, я ему развяжу язык… Как только появится у меня. Иначе разгромлю его с сухим счетом.
- Мы на него двойным ударом… Ну прямо завтра, а? Организационные мероприятия принимаю на себя. И на моей территории.
- Честное слово, Ритуля, я не подведу. Завтра в восемнадцать ноль-ноль по московскому времени… Прямо с дачи…
- Так я буду ждать. Привет всем твоим.
- Целую, Ритуля.
- Обнимаю, Валюша.
Маргарита Александровна повесила трубку и вышла из кабины, очутившись на краю плоского пустыря, с двух сторон обставленного рядами светлых панельных домов.
Она пошла через пустырь, обходя слишком явные застарелые лужи и пытаясь выбрать дорогу посуше, хотя на ногах у нее были резиновые полусапожки салатного цвета - почти в тон травы, пробивающейся под ногами.
Маргарита Александровна пыталась сосредоточиться на предстоящей работе, но некие разрозненные мысли отвлекали, не давая додумать основную идею. Посреди пустыря она на мгновенье приостановилась на скрещении тропинок, пытаясь по каким-то ей одной ведомым приметам угадать свой дом в шеренге одинаковых парусов на краю пустыря. Маргарита Александровна жила в новом районе недавно, и я совсем не представляю, как герой найдет ее по прошествии двадцати пяти лет: ведь у нее теперь и фамилия переменилась. А если на улице встретил, узнал бы? Впрочем, до этого дело пока не дошло. А во-вторых, это забота самого героя.
Между тем Маргарита Александровна, определив расположение своего дома, уже подходила к нему и вскоре затерялась на фоне одинаковых подъездов, отсчитывая свой от угла.
21
Разрыв!
- Лейтенант Дробышев.
- Я.
- Старшина Карасик.
Молчание.
Разрыв!
Черно-черное поле, и они лежат в таком же черном окопе, черном, как бесконечность. Их много в том окопе черном, невидимых, но живых. И над полем стелется канонада, упругая и такая же бесконечная. Когда она началась? Когда кончится? Позвать на помощь, но кто услышит?
Снаряды рвутся упруго, ритмично, пробиваясь сквозь темноту с неуклонностью рока.
Разрыв!
- Майор Дробышев!
Молчание.
Разрыв!
- Обер-лейтенант Поль Дешан.
- Я.
- Старший лейтенант Владимир Коркин.
Молчание.
Разрыв!
- Поль Дешан.
Молчание.
Разрыв!
- Капитан Иван Сухарев.
Молчание.
22
В этом месте сна он всегда просыпался с влажным ощущением холода перед собственным безголосьем: самого себя выкликаю, а ответить слова нет. Иван Сухарев беспокойно задвигался на вздрагивающей полке, проверяя, не прервется ли явь? И, не успев ответить себе, снова провалился в ритмичный сон, теперь ему снился комментарий к предшествующему сновидению.
Из окопа выросла черная трибуна, украшенная бруствером микрофонов. На трибуну бойко вскочил оратор. Иван Данилович без особого удивления узнал в ораторе самого себя. Он взмахнул тетрадью с конспектом, и с трибуны под шепот колес полилась заздравная речь.
- Что может сниться старому солдату? Старому солдату снится война, и каждый солдат избирает наиболее близкий ему повторяющийся сон. Я вам честно скажу: бомба, которая падает на вас во сне, еще никого не убивала.
Докладываю: мой сон чаще всего является ко мне в дороге, когда имеются внешние звуковые возбудители, в данном случае перестук колес. К тому же вчера проезжали по боевым местам, и та же сладкая весна на дворе. На Нейсе была вполне приличная бомбежка, оттого и вспомнился майор Дробышев, а ведь он живой, во всяком случае, должен быть таковым, давно не встречались. А вот на Днестре угодили в ночную бомбежку, вместе с Володей, это было нечто. Такая бомбежка способна закрепиться даже в генетической памяти, чтобы передаваться от отца к сыну и далее к внуку. Тогда лежали с Володей в кювете. Володя Коркин часто вспоминается - и не единственно во сне. Фронтовой друг, этим все сказано, товарищи. Поль Дешан - откуда он? Ах да, ну был Поль Дешан - и что же? Ничего выдающегося, попутная командировка, которая забудется назавтра.
Скажу вам честно, двадцать пять лет вполне подходящий срок. Раньше были бомбежки, а теперь доклады про них, и это прекрасно, товарищи, пусть бомбежки приходят к нам лишь во сне. Бомбежку в докладе мы как-нибудь выдержим.
Докладываю дальше. Я еду в Москву, там куча дел. Скорей закруглиться и домой, к Маринке. Конечно, я полечу, товарищи, хотя вагоны удобны, а главное, свободны, никто не докучает. Но домой в вагоне далеко, а главное, я должен подняться на должную высоту, чтобы обозреть виденное.
Впрочем, впереди Москва, займемся ее делами: написал ли Харитонов заключение? будет ли он на месте? удастся ли его застать и что он потребует за наш разговор? Книга и без того задержалась, надо побывать в национальном комитете.
И наконец, перед нами система: купе-вагон. В обоих случаях мы имеем дело с замкнутым пространством. Таким образом, мы в состоянии вывести в первом, разумеется, приближении некоторые закономерности его появления, окопа или сна, как вам пожелается…
Тут-тук. Разрыв!
- Майор Сухарев.
Молчание.
23
Сухарев выходил из вагона, а ощущение беспокойного ожидания по-прежнему не оставляло его. "Реакция на дорогу, давно не был дома, только и всего", - последний раз отмахнулся он, не желая углубляться в себя, и уже собрался было кликнуть носильщика с тележкой, как перед ним возник подтянутый молодой человек в темно-сером пальто с лицом типового интеллектуала: длинные бачки, роговая оправа, уверенный рот и еще что-то такое неуловимо интеллектуальное в наклоне головы.
- Иван Данилович? - негромко, но вместе с тем почти без сомнений спросил интеллектуал. - Здравствуйте.
Сухарев оглядел его, давая заключение: остроглаз, подтянут, исполнителен, но готов и к самостоятельному действию. Ему захотелось созорничать и сообщить интеллектуалу, что тот, к сожалению, ошибся, но сегодняшнее настроение не подходило для таких шуточек.
- Простите, с кем имею честь? - сказал Сухарев и тут же подумал, что именно сегодня и следовало бы остаться в одиночестве, не ввязываясь в принудительные знакомства. Он даже ощутил легкую утреннюю боль в голове.
Но путь уже был отрезан.
- Николай Сергеевич Ковалев, - скупо представился интеллектуал. - С благополучным прибытием. Разрешите чемоданчики.
Сухарев все же дал знак носильщику, попутно оборотясь к Ковалеву:
- Вы не от Харитонова? Как он?
- От Куницына. Приказано вас встретить и доставить.
Сухарев о таком не слышал, хотя примерно предполагал, из каких тот краев. "Промежуточная инстанция", - мимолетно подумал он и полностью доверился интеллектуалу.
Они погрузили основные чемоданы - Сухарев оставил при себе лишь черный "дипломат", этакий гибрид чемодана с портфелем, взявший от первого форму, а от второго содержание и размер, причем сухаревский "дипломат" был наипоследнейшей модели, из листовой нержавейки, покрытой чем-то синтетическим, и опоясанный белым кантом, - И тронулись с потоком пассажиров.
Ковалев изучающе косил взглядом на Сухарева. И впрямь - тут было на что поглядеть. Во-первых, светло-бежевое пальто, заталенное, расклешенное, при сем пальто стоячий воротник с большими отворотами и сзади разрез, доходящий чуть ли не до талии. Из-под этого шикарного миди выглядывали коричневые брюки, затем следовали черные ботинки с четырехугольным носком, а на голове небольшая замшевая кепчонка, так сказать, мини-кепи, естественно, коричневое, под тон костюма. Завершался этот блистательный наряд шарфом - зеленое с красным - небрежно обмотанным вокруг шеи. Ничего не скажешь, пижоном заделался наш разлюбезный Иван Данилович, однако же все было избрано со вкусом, современно и некрикливо.
Что тут можно добавить? Многие оборачивались, в большинстве, понятно, женщины. Но это, может, и не от наряда вовсе, наш герой и сам собой пригож: статен, крупнолиц, моложав (подумаешь, сорок семь лет, мужчина в самом соку, если у него все на месте, а у Ивана Даниловича как раз все на месте), а седина в висках, проступающая из-под кепи, лишь придает загадочность. Так что наряд дополнительно украшал Ивана Сухарева, а не скрадывал изъяны, ибо таковых не имелось.
Следуя за тележкой, они повернули от перрона, спустились в проезд между домами. Сухарев нетерпеливо озирался кругом, стараясь не пропустить торжественного момента возвращения, вот он и вернулся, припадая к родной земле, вернее даже сказать, к родным камням, проступающим вокруг на раскрывшейся площади во всех жанрах и формах: вздымающихся, грудившихся, стлавшихся, пролегающих, громоздящихся. Это был родной столичный камень, и потому он пробуждал дополнительный восторг, который Сухарев сознательно придерживал в вагоне, считая, что там еще рано, а теперь спустил с тормозов. Восторг расцветал от каменного убранства. Лозунговое разноцветье рябило в глазах. Праздники в том году следовали чередой, они были серьезные, знаменательные, и готовились к ним загодя, не жалея в том числе и средств на украшение. Флажки и флаги, гирлянды, призывы, портреты - все это пестрело, толпилось, призывало.
Первый праздник отшумел, за ним подступал второй, за вторым предвиделся третий, и рабочие производили некоторую перегруппировку на вокзальном фасаде, там со стрекотом работала лебедка, и объемные буквы, оттягиваемые канатами, ползли вверх. Долговязый рабочий в комбинезоне стоял у грузовика и весело выговаривал в кабину водителя:
- Ты зачем раньше времени четвертной привоз? Сообразил, куда я теперь сотенный дену? Ты мне целковый подавай, а четвертной обратно…
- Еще чуток, еще! - кричал другой рабочий с крыши.
- Вот это разукрасили! - вслух подивился Сухарев, наблюдая за радостной суетней оформителей; он тоже настраивался на эти праздники вдали от них и теперь со счастливой встречной готовностью окунался в их красочность.
- Недели две, как нарядили, - отзывчиво пояснил спутник, имея в виду, что Сухарев был за рубежом и не в курсе свежих московских событий. - Теперь до девятого мая будет висеть.
- Вокзал победы, - задумчиво сказал Иван Данилович, вспомнив о сне, и тотчас поспешил отогнать эти воспоминания, как не соответствующие солнцу и флагам.
Вокзальные часы показывали половину десятого. Ковалев ничего не ответил, только посмотрел уважительно, а Сухарев подумал о том, что вокзалы изменились в Москве меньше всего, они обступаются со всех сторон современными башнями и оттого как бы врастают в землю, но не меняются. И в тот далекий год вокзал был точно таким же, гремели оркестры, поезда утопали в цветах, а перроны - в слезах радости, тогда и прозвали его вокзалом победы. Впрочем, когда он проезжал через этот вокзал, оркестры уже отгремели, ему удалось лишь через год вырваться в первый отпуск, и он сразу, без оркестров и бесполезных визитов, махнул с Белорусского на Ярославский…
Ковалев пересек проезжую часть и остановился у черной "Волги". Водитель распахнул дверцы. Соперничая в деликатности, они уложили чемоданы в багажник.
- Едем к вам? - спросил Сухарев. - Как раз успеем в присутствие.
- Какое присутствие? - удивился Ковалев. - Сегодня же суббота, Иван Данилович.
- Неужто суббота? - не переставая радоваться, отозвался Сухарев. - Куда мы в таком случае?
- Поедем в "Россию". Вам забронировано…
- "Россия" - это прекрасно, - сказал Сухарев и подумал, что в таком случае он успеет разобрать все три папки, добытые в командировке, а заодно и в библиотеку сходить за справочным материалом. - Прекрасно, - повторил он.
"Волга" развернулась на площади, и они в потоке машин покатились вниз по Горького по расцвеченному коридору среди флажков, транспарантов, под гирляндами ламп, провисающими поперек проезжей части.