Когда он ушел, генерал озабоченно почесал подбородок, загадочно и с присущей ему лукавинкой глянул в глаза Меньшикову и чему-то усмехнулся. То ли укорял: а ты - отдыхать, видишь, с какими почестями нас встречают? Генералу почести по праву, а ему-то с какой стати? Тем более, похоже, банкет затевается: "Ведь у нас сегодня, по существу, открытие сезона".
Играли "Отелло", спектакль, далекий от современной жизни, трагедию о большой и несчастной любви, заставляющей забыть войну и, быть может, потому так впечатляющую, навевающую прежние лучшие годы: знакомство с Зинушей, встречи весенними вечерами, когда терпкая зелень дурманила их своим запахом, вливала в душу нежные возвышенные чувства. Меньшиков смотрел на сцену, а вместо Дездемоны видел жену, и слова любви Отелло были как бы его словами…
Лишь в середине января ему удалось вырваться в Москву. Зина писала, что у нее будут каникулы, но она никуда не поедет. И хотя в письмах она ни словом не обмолвилась о своих чувствах к нему, он между строк читал, что ждет она его с нетерпением.
Было воскресенье. Он приехал в столицу в рань-раньскую и до общежития добрался, когда не было еще и девяти. К своему большому удивлению и огорчению, Зину он уже не застал, - …Полчаса уже, как убежала, - сообщила вахтерша, сочувственно причмокнув губами. - Теперь только вечером вернется. Так завсегда они… - А с кем она? - вырвалось у Меньшикова, и лицо его загорелось от стыда: вахтерша, конечно же, уловила в его голосе нотки ревности - губы ее дрогнули в улыбке.
- Да с подружками своими, Кланькой да Аськой, - попыталась она успокоить военного летчика.
- И куда же они убежали? - более равнодушно спросил Меньшиков.
Глаза вахтерши метнулись в сторону, и Меньшикову показалось, что в них таится хитринка. Знает она, где Зина. Но ответила женщина другое:
- У них дорог много. Сегодня сюда, завтра туда. Молодежь…
Меньшиков почувствовал на себе взгляд и обернулся. Сбоку стояла стройная симпатичная девушка в спортивном костюме, жуя яблоко, с любопытством и бесцеремонностью рассматривая его.
- А вы кто ей будете? - задала вопрос девушка.
Меньшиков смутился. Действительно, кто? Сказать, что брат… От одной мысли ему стало неловко.
- Да так… знакомый.
- Просто знакомым тетя Нюра адресов не дает, - категорично и с иронией заметила девушка, осуждая то ли тетю Нюру, то ли Меньшикова. - Вот если бы вы были Зине другом… - Девушка кокетливо подбоченилась, пристально заглядывая ему в глаза.
- Само собой, - признался он.
- Вот это другое дело! - обрадованно воскликнула девушка. - Не мучьте его, тетя Нюра, скажите, где Зина. Все равно товарищ военный узнает… И зачем томить его напрасно до вечера? Ведь все равно он будет ее ждать. - Она посмотрела на Меньшикова, требуя подтверждения ее слов. Он кивнул.
- Ох и болтушка ты, Люська, - недовольно проворчала вахтерша. - Вечно встрянешь… И какое твое дело?
- Экая вы несознательная, тетя Нюра, - стала укорять ее девушка. - Уважаемый человек, военный летчик, обратился к вам, а вы… Может, они друзья детства, может… Да и мало ли что "может"… Скажите же ему, где искать Зину.
- Знамо где… - Тетя Нюра опустила глаза. - Все там же, на Госпитальном валу.
- И в том же доме?
Вахтерша кивнула.
- Вы знаете, где это? - обратилась девушка к Меньшикову.
- Нет. Но найду. Подскажите только номер дома, квартиру.
- Я вас провожу, - вызвалась девушка. - Мне как раз в ту сторону. Подождите, я переоденусь…
Дорогой Люся рассказала, что Зина и еще три девушки устроились в домоуправлении на подрядную работу и по выходным дням, а иногда и вечерами - теперь вот во время каникул - ремонтируют квартиры: белят, красят, обклеивают обоями.
- …Клаву и Асю я понимаю, - осуждающе говорила Люся, - у них родители бедные, живут в селе. А у Зины отец врач. Но, видите ли, она слишком гордая, чтобы просить у них помощи…
"Так вот откуда у Зины появились деньги, чтобы вернуть ему долг". Меньшиков запоздало ругал себя: не придал этому значения, считал, что деньги прислали родители, и не спросил, наладила ли она с ними отношения. Оказывается, не наладила…
Еще в детстве отец не раз говорил Меньшикову: "Если хочешь узнать человека, посмотри на его руки…" И когда он увидел Зину в комбинезоне и платочке, забрызганных мелом, ее руки, изъеденные известью, сердце его сжалось от жалости.
Зину его появление ошеломило. Она застыла с щеткой в руке как изваяние, не ответив на его "здравствуйте". Смущены были и подруги - вид у них был не для свидания.
Надо было как-то разрядить обстановку, и Меньшиков сказал весело:
- Бог в помощь, прекрасные амазонки! Ну-ка, ну-ка, проверим, что вы тут натворили. - Обвел потолок, стены внимательным взглядом. - А что, очень даже здорово. И кто у вас тут главный?
Ободренные его веселым голосом, девушки заулыбались и единодушно указали взглядом на Зину.
- Она не только главная, - осмелела одна девушка, - она у нас и самая прилежная, самая умелая.
- Вот именно такую я давно ищу невесту, - пошутил Меньшиков, и его шутку тут же подхватили. Девушки побросали кисти, щетки, обступили его и засыпали вопросами:
"А когда свадьба?", "Разрешается ли летчикам венчаться?", "Будет ли свадебное путешествие на самолете?"…
Так, по существу, он сделал Зине предложение. Свадьбу они сыграли через месяц. Правда, это скорее была вечеринка в ресторане с его друзьями и ее подругами, без родителей (старики Меньшикова приехать не могли, а Зинины не пожелали), без посаженых отца и матери, без крестных и вообще без всяких свадебных обрядов и церемоний.
А через полгода Меньшиков получил назначение к новому месту службы. И стала кочевать с ним любящая и любимая Зинуша по дальним и ближним гарнизонам, принеся ему в жертву свою учебу, свою мечту стать учительницей, свою судьбу. Любовь к мужу, а потом и к дочери одержала верх надо всем. И она ни разу не пожаловалась, не пожалела ни о чем, не упрекнула мужа за нелегкую кочевую жизнь. Она всегда понимала его, и ему всегда с ней было легко и просто…
Когда в зале вспыхнул свет и Петрухин поднялся, Меньшиков заметил, как пристально за ними наблюдает невысокий упитанный полковник со второго ряда. "Наверное, знакомый Петрухина", - подумал Меньшиков и сказал об этом Петрухину. Генерал повернул голову.
- Да, немного знакомы. Это тот самый зам по тылу, к которому завтра идти. Полковник Журавский.
На выходе из ложи Петрухина и Меньшикова поджидал Семен Яковлевич.
- Идемте, я познакомлю вас с главным режиссером и директором театра…
Весь антракт они провели за кулисами. Знакомились с руководителями театра, художником, гримером. Семен Яковлевич сумел даже представить им двух местных звезд, актрис Елену Дубосекову и Земфиру Муссинбаеву, исполнительниц ролей Дездемоны и жены Яго.
Обе были премаленькие, прехорошенькие, Елене - лет двадцать пять, Земфире - не более тридцати; и Меньшиков заметил, как Петрухин сразу весь подобрался, подтянулся, будто помолодел лет на десять. Он галантно раскланялся перед актрисами, поцеловал им ручки и продекламировал, подражая Отелло:
- "Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним…" Недурственно, очень недурственно. Кое-где, правда, переигрывает мавр, чрезмерно басит. Не находите?
- Да-да, - согласилась Дездемона. - Ему уже говорили не раз, а он увлекается и забывает…
Актрисы сделали книксен и со словами: "Надеемся, еще увидимся" - убежали. Генерал и Меньшиков вернулись в ложу.
- Ну что, Федор Иванович, где наши двадцать пять? - усмехнулся Петрухин. - Хотя вам-то что… Это мне, старику, пятый десяток накручивает. Н-да, - вздохнул он. - А недурственны, чертовски, очень недурственны.
Меньшиков снова обнаружил, что полковник посматривал в их сторону.
Улизнуть Меньшикову перед концом спектакля не удалось. Петрухин просто не отпустил его, даже пожурил:
- Нехорошо, Федор Иванович, не по-джентльменски. Нас представили, познакомили, и не зайти не сказать спасибо - просто неприлично.
Семен Яковлевич повел их в репетиторскую. Там собрались почти все актеры. Задержались в своих уборных Дездемона и Отелло - грим смывали, - но, пока Петрухин и Меньшиков знакомились с остальными, подошли и они. Елена и Земфира на правах старых знакомых взяли шефство над военными, повели их к небогато накрытому столу: на тарелочках лежали бутерброды с колбасой и рядом стояли рюмки, наполненные водкой.
Главный режиссер произнес речь:
- Дорогие товарищи! Сегодня у нас счастливый день: мы снова в нашем родном городе, снова играем на нашей сцене. И это благодаря нашей доблестной Красной Армии, представители которой присутствуют у нас. Это одни из тех, кто освобождал наш город, кто гонит врага вспять. Так выпьем же за нашу Красную Армию, за скорую победу над врагом!
К генералу и Меньшикову потянулись руки с рюмками, зазвенело стекло. Репетиторская наполнилась веселыми, радостными голосами, смехом.
Петрухин и Меньшиков уходили из театра возвышенные, одухотворенные, забыв на время о войне, о вчерашних и завтрашних трудностях.
Когда вышли на улицу, Меньшиков высказал закравшееся ранее подозрение:
- Товарищ генерал, похоже, они приняли нас за кого-то другого.
- Похоже, - усмехнулся Петрухин и подмигнул: - А что, мы тоже, кажется, неплохо сыграли роль непосредственных освободителей города…
4
За 19 января части нашей авиации уничтожили 39 немецких танков, 2 бронемашины, более 730 автомашин с войсками и грузами…
(От Советского информбюро)
Утром Меньшиков явился к заместителю командующего ВВС фронта по тылу, тому самому упитанному полковнику, который пристально поглядывал на них в театре. Журавский поздоровался с Меньшиковым за руку и с усмешечкой спросил:
- Как отдыхали, летчики-молодчики?
- Спасибо, товарищ полковник, хорошо отдыхали, - ответил Меньшиков. - В гостинице натоплено, правда, не жарко, но вполне терпимо.
- Еще бы! - совсем развеселился полковник. - После банкета с молоденькими актрисочками. - Он расхохотался, беззлобно погрозил: - Ну, летчики-налетчики! Нигде не прозевают. Мой генерал задержался, а они тут как тут…
- Присаживайтесь, - хозяйским жестом указал он на стул и прошел за стол. - Из какой дивизии, перехватчики? Что-то я вас не помню.
- Из дальней бомбардировочной, - сказал Меньшиков.
- Из дальней? - удивленно вскинул бровь Журавский. - Вот не знал, что вы освобождали Ростов.
- Как же… - Удивление полковника несколько смутило Меньшикова. - Наши летчики много тут всякой вражеской техники накрошили.
- За что вас персонально и пригласили на открытие гастролей? - съязвил Журавский и уселся по-хозяйски за стол. Перекинул листок календаря, спросил официально, строго: - А с чем ко мне пожаловали?
- Наш двадцать первый полк… - стал объяснять Меньшиков, но Журавский перебил:
- Двадцать первый? Помню, помню. - Посмотрел на Меньшикова. - Тот самый, что на Сакском аэродроме сидел?
- Так точно.
- А вы командир, майор… майор?…
- Меньшиков.
- Да, да, Меньшиков. Тот, что на аэродроме паниковал?…
Теперь Меньшиков узнал голос: "Твои летчики либо от страха ориентировку потеряли, либо немецкие танки с нашими спутали…" Так вот каков этот хозяин аэродромов!…
И голова будто бы умная: с высоким лбом, большими залысинами; и вид наполеоновский - смотрит свысока, полководчески… Неужто он до сих пор не знает, что случилось на Сакском аэродроме?… И Меньшиков не сдержался:
- Да, товарищ полковник, это я паниковал. За своих подчиненных беспокоился. А чье-то хладнокровие стоило им восьмидесяти жизней.
- А как же ты хотел, майор? - Журавский встал, вышел из-за стола и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Он и в самом деле чем-то походил на французского полководца - ниже среднего роста, с выступающим животиком, нос небольшой, с горбинкой, двойной подбородок. - На войне и стреляют, и убивают. - Остановился напротив Меньшикова, взглянул на часы. - Так по какому вы делу?
- В настоящее время полк базируется под Сальском, - встал и Меньшиков. - Летать оттуда далеко, бесцельно жжем бензин, масло, расходуем моторесурс.
- На то вы и дальнебомбардировочная, - вставил Журавский. - Зато подальше от фронта.
- Вот мы и хотели бы поближе к фронту. До Сальска полк сидел под Михайловкой на полевом аэродроме…
- Понял вашу идею. - Журавский пристукнул рукой по столу, словно поставил печать. - Не выйдет. На этот аэродром мы посадим ближнебомбардировочную или истребителей. - Полковник повернулся и пошел на свое место, давая понять, что разговор окончен.
"А ведь он никого не собирается туда сажать", - мелькнула догадка у Меньшикова. Ему не раз приходилось встречаться с такими начальниками, которые любую идею подчиненных отвергали лишь только потому, что исходила она не от них, чтобы показать себя мудрее: они начальники, им и по штату положено выдвигать прожекты, а подчиненным - беспрекословно их выполнять. Журавский и там, на Сакском аэродроме, пресек Меньшикова, потому что считал, что лучше разбирается в обстановке, видит дальше и глубже. Чтобы убедиться в своей догадке, Меньшиков рискнул пойти на эксперимент.
- Вообще-то вы правы, товарищ полковник. Там у нас и аэродром стационарный, и жилье капитальное. А тут в палатках придется мерзнуть, того и гляди немецкая авиация шандарахнет. Но начальство не понимает… Пусть вначале ближнебомбардировочная и истребители путь нам расчистят…
Мина сработала. Журавский даже красными пятнами покрылся от такого признания. Круто повернулся и остановился напротив майора, пронзил его презрительным взглядом.
- Ах, вон оно что… С Сакского аэродрома спешили в тыл и теперь надеетесь отсидеться там, пока вам дорожку в небе расчистят ближние бомбардировщики да истребители? Не выйдет! И чтобы служба вам не показалась медом, приказываю завтра же перебазироваться в Михайловку…
5
2/II 1942 г. …Боевой вылет с бомбометанием по аэродрому Херсон…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Новый аэродром, а вернее, старый - летчики хотя и мало летали на нем, но успели полюбить его за простор, за сытую жизнь (колхозы снабжали их свежим мясом, овощами, фруктами), за везение (полк не потерял здесь ни одного бомбардировщика) - благоприятно подействовал на личный состав: лица летчиков и техников повеселели, в дни нелетной погоды, когда общежития не пустовали, окна дрожали от хохота, от задорных песен, от баяна, на котором виртуозно играл старшина Королев, воздушный стрелок из экипажа Меньшикова.
Хорошему настроению, правда, способствовали не только перебазирование и теплая погода - южные ветры несли уже оттепель, - но и боевые успехи: полк нанес ряд ударов по Мариупольскому и Харьковскому заводам, где немцы наладили ремонт танков, по Херсонскому и Николаевскому аэродромам, по портам и железнодорожным узлам с вражеской техникой. За боевые достижения Меньшикову и многим его подчиненным присвоили очередные воинские звания, а главное, полк, который был на грани расформирования из-за больших потерь, снова стал расти - прибыло пополнение из училищ, из госпиталей. За две недели вернулись восемь человек - летчики, штурманы, воздушные стрелки и стрелки-радисты, считавшиеся погибшими. А сегодня утром из госпиталя прибыл лейтенант Туманов. Меньшиков так обрадовался, словно дождался родного сына: обнял его и расцеловал. Правда, в санкарте, которую привез с собой лейтенант, было записано, что он нуждается в стационарном лечении, постоянном наблюдении врачей и, разумеется, к летной работе не допускается. Но важно, что он вернулся в полк, к фронтовым товарищам, к самолетам. Рвется в небо, утверждает, что чувствует себя хорошо. И дай-то бог. Для настоящего летчика полеты что воздух - без них он зачахнет. А врачи, они тоже люди и могут ошибаться. Во всяком случае, он, командир полка, сделает все, чтобы вернуть лейтенанта к летной работе. Хорошего помощника Меньшиков обрел и в заместителе по летной подготовке майоре Омельченко, богатырского сложения летчике, бывшем заводском испытателе.
- Туман редеет, товарищ подполковник, - доложил Омельченко. - Через часок можно взлетать.
- Экипаж и самолет готовы?
- Как учили, - ответил Омельченко своей любимой поговоркой. - Ночью на Харьков?
- На Полтаву, - уточнил Меньшиков. - Эскадра "Удет" там обосновалась.
- А как с прибывшими?
- Как и планировали. Вначале я слетаю с ними, дам провозные - и на боевое задание. А вот кого к Туманову в экипаж подберем?
- Так он же не допущен к летной работе! - не понял командира заместитель.
- Кем?
- Врачами, - уточнил Омельченко. - Разве вы не читали его санкарту? Он же в корсете ходит.
- Читал. И про корсет слыхал. Но мы-то с тобой командиры или администраторы бездушные? Туманова надо поддержать верой в его силы, в способности, подбодрить.
- Понял, товарищ подполковник. В таком случае можно Серебряного.
- Можно, - согласился Меньшиков. Но кандидатура пришлась ему не по душе. Серебряный прибыл в полк недавно из другой часта. Судя по летной книжке, налетал более двухсот часов, совершил двенадцать боевых вылетов. А полетел с тем же Омельченко - забыл на боевом курсе включить тумблер электросброса бомб, во втором полете и того хуже: чуть не потерял ориентировку. Нервный, суетливый, вспыльчивый. Любит выпить…
Омельченко, видно, догадался, чем озадачен командир, пояснил свой довод:
- У Туманова отличная выдержка, такт, он сумеет урезонить этого ветрогона.
- Будем надеяться. А радиста и стрелка?
- И радист со стрелком есть - Сурдоленко с Агеевым. Хорошие ребята. У Сурдоленко золотые руки, Агеев на счету имеет двух "мессеров".
Кандидатуру Агеева Меньшиков принял безоговорочно. А вот Сурдоленко… У парня действительно золотые руки, безотказный помощник авиаспециалистов - что ему ни поручи, все сделает. Грамотный, толковый парень, с последнего курса мединститута ушел в авиацию. И он, пожалуй, больше принесет пользы на земле, чем в небе. Но Омельченко и тут имел веский довод:
- Сурдоленко затем и бросил медицину, чтобы летать. Он уже зачеты начальнику связи полка по морзянке сдал. Подрезать ему крылья тоже непедагогично.
- Ну что ж, Сурдоленко так Сурдоленко, - кивнул Меньшиков.