Столетова никто не знал, но когда закончилось распределение, она удивилась калибровке нового подразделения - "спецвзвода особого назначения", - куда попали лица совсем не молодые, даже не армейского возраста и сложения, в основном лысые очкарики, про которых ее отчим только бы сказал - "мерзопакостные типы", и как они будут воевать? А как она будет воевать? Другие девушки медсестры, связисты, а она кто?
Ее настроение было близко к паническому, и она тайком пускала слезу, когда их взвод отдельно через весь разрушенный город повели обратно на вокзал. И здесь, издали увидав Столетова, она бросилась бы к нему, да уже знала - строй нарушать нельзя.
- Товарищ подполковник, спецвзвод особого назначения доставлен в ваше распоряжение, - доложили как положено Столетову.
Сразу же после быстрой поверки посадили в вагон. Столетова вновь не видно, да Афанасьевой стало полегче, вагон не как ранее - комфортабельный, с отдельной кухней, и ее "степенные" сослуживцы стали вольготно, не по-армейски, вести себя, и многие из них друг друга давно, оказывается, знают, и вскоре по кратким репликам Афанасьева поняла, что это в основном специалисты-реставраторы, оценщики драгоценностей и антиквариата. Долго были в пути, мало проехали. Высадили на каком-то полустанке. С важностью командира Столетов сел в черную легковушку, остальные - в крытые грузовики. Ехали почти весь день без обеда. Не раз застревали в грязи, и тогда лысым "пакостникам" пришлось потрудиться, вымазаться в болотной грязи, отчего они после долго возмущались.
На краю небольшого городка в огромном помещении бывшего завода для них уже организовали место первичной дислокации. У Столетова два заместителя. Из женщин - два повара, две технички, врач, писарь-делопроизводитель - Афанасьева; всего сорок семь человек, не считая отдельную многочисленную охрану.
На первых порах службы никакой нет, правда, реставраторы куда-то ездили, оказывается, попали под бомбежку - один погиб, двое раненых; привезли какой-то скарб, место которому, по мнению Афанасьевой, где-либо на свалке, а тут "пакостники" поработали и доказывают - мебели более ста лет, а какой-то табурет оценен в такую сумму, что она только смеется, все записывая в инвентарный журнал.
В общем, служба оказалась не в тягость, единственное - отношения со Столетовым, и вроде они сугубо служебные, и даже если он пытается как-то к ней подойти, то она теперь весьма сурова, вновь с презрением косится на него. И потом она догадывалась, выпытывала у Столетова, но он молчал, да ее в первые же дни службы навсегда приучили. Заместитель Столетова по политчасти что-то ей приказал, она выполнила, а он все недоволен, и она в ответ попыталась поспорить, ей трое суток ареста. Она аж засмеялась, думала, шутка. Тут же еще трое суток, взяв под козырек объявил замполит.
Буквально через полчаса явились солдаты охраны и сопроводили в обрешеченное помещение. И Афанасьева уже готова была впасть в истерику, да это только цветочки, вскоре ее перевезли на гарнизонную гауптвахту - вот где жуть, мрак, сырость, цемент и даже сесть не на что. А матерые, здоровенные солдаты-охранники аж прыгают от восторга:
- Вот нам девку подарили! Ночью такой хор устроим. Здесь не до истерик, пискнуть она боится, забилась в цементный угол, на корточках сидит, тихо всхлипывает, маму зовет, а от холода и страха - зуб на зуб не попадает, и не знает она, когда ночь настанет - мрак, лишь лампочка в коридоре еле горит. Да ей повезло, либо так было положено или договорено, словом, к ней приставили крепкую женщину, которая, окончательно ее сломив, заставила догола раздеться, забрала бушлат, пилотку, часы, ремень и хотела было сапоги, но сжалилась, обувку вернула.
Какой-то вонючей баландой кормили два раза в сутки, и только поэтому она понимала, что прошло двое суток, и она уже вконец обессилела, уже не плакала, а лишь скулила, скрючившись калачиком на холодном полу, как загремел замок - значит, надо встать по стойке смирно и ответить: "рядовая Афанасьева".
Повинуясь страху, вскочила, вдруг ноги ее обмякли и, чтобы не упасть, она отпрянула в угол, как изношенный, грязный, вонючий чулок, тихо сползла. Перед ней на корточки опустился Столетов, благоухая ароматом спиртного, жирной еды и важностью.
- Ну что, рядовая Афанасьева, - не строго, тихо заговорил он, да в голоске его приторная ухмылка, - не хочешь понять, что ты в армии, что война, надо чтить дисциплину, а при появлении старшего по званию, тем более командира, положено по стойке смирно встать.
Она не встала, еще больше обмякла, спрятав голову меж колен, пуще прежнего зарыдала.
- Ну что ж, - чуть строже голос Столетова, - слезами войну не выиграть. Надо соблюдать устав, - уже металлические струнки уловила музыкальным слухом Анастасия. - Я хотел было ходатайствовать о твоем досрочном освобождении. Вижу, что напрасно, еще рано. А так, мы не сегодня-завтра выдвигаемся на запад, а ты, как получится, может, нас догонишь, а скорее всего, тебя направят в другую часть: служба - она везде служба.
- Нет-нет, - хотела вцепиться в него Афанасьева, однако Столетов резко вскочил, отошел в сторону.
- Ты еще ничему не научилась? Думаешь, это детсад, и с тобой кто-либо будет цацкаться, - выше тон богатырского голоса. - Как надо вести при появлении командира.
Хватаясь за стенку, она с трудом встала, попыталась занять стойку "смирно" и - сиплым голосом:
- Товарищ подполковник, рядовая Афанасьева…
- Отставить, - Столетов сделал шаг, издали, вытянутой рукой небрежно пальчиками схватил ее подбородок. - Мордочку, эту смазливую мордочку надо поднять… Вот так. Сопли утри… Мне некогда. Так, забрать тебя, раскошеливаясь и кланяясь коменданту в колени, или оставить, как положено по… - он не окончил, лишь еще выше вздернул ее подбородок. - Я не понял.
Она ничего не могла ответить, вся дрожала, слезы ручьем текли, лишь головой мотала.
- Ну что ж, - он сделал демонстративно шаг назад, - если не хочешь по уставу, то, как говорится, баба с возу…
- Нет-нет, - прохрипела она, стала кашлять.
- По уставу, по уставу, рядовая Афанасьева.
- Как прикажете, товарищ подполковник.
Столетов вновь шагнул к ней, заложив руки за спину, ухмыляясь, прогнувшись, вглядываясь в ее лицо:
- А на скрипке будешь играть?
- Так точно, товарищ подполковник. - Ну ладно, пойду унижаться перед комендантом.
Она мечтала, что ее вскоре освободят, но время шло, и по тому, что еще дважды приносили баланду, она определила - прошли еще сутки; все тело ломило, охватил озноб, ей стало все безразлично, порой не соображала, а когда сознание прояснилось, она уже жалела, что прогнулась.
- Афанасьева, на выход, - наконец-то прозвучал приказ.
За ней явился замполит, везли сквозь ветер и моросящий дождь в открытом кузове. Прибыв в подразделение, она буквально упала.
- Что за фашизм! Какая бесчеловечность! - окружили ее со всех сторон лысые "пакостники". - Принесите аптечку, врача!
- Ей нужны тепло и покой, отведите ее в кабинет командира, - стал заботливым замполит.
- Да-да, там чисто и тепло, - поддержали все.
Так она оказалась на диване в покоях Столетова, где рядом и его кровать. Пока она болела, командир лишь изредка появлялся, даже давал советы врачу, как ее надобно внимательно лечить. А как только ей стало лучше, среди ночи Столетов заставил ее пить спирт, а потом приказ: "Ублажай!"
Эти несколько недель, пока они не снялись на новое место, были самыми отвратительными в ее жизни. Столетов, этот здоровый и сильный мужчина в расцвете лет, требовал от нее невообразимое, упивался ее молодостью, изяществом и красотой. А она с детства обучена держать данное слово, скрежеща зубами, порой сквозь рвоту, исполняла любую похотливую блажь.
А потом они переезжали дальше за линию фронта на запад, и у нее был отпуск, когда она совсем не видела Столетова. И если раньше она на всех этих высоковозрастных сослуживцев смотрела как бы свысока, с издевкой, то теперь она принижена, все на нее косятся, даже чураются общаться, а одна повариха назвала ее "подстилкой".
Это было несноснее, чем гауптвахта, и как только спецвзвод прибыл на новое месторасположение, Афанасьева попросила у Столетова перевода в регулярные войска, на фронт.
- Пиши рапорт, - бесстрастен голос командира, и как только она написала, он аккуратно сложил листок. - Вот теперь в любое время я отправлю тебя на фронт, так сказать, "по собственному желанию". А пока служи здесь, ты у нас на воинском довольствии. И чем ты недовольна - ночью блаженствуешь, днем службы никакой.
И действительно, службы как таковой не было, они стояли где-то на болотах Белоруссии, Столетов злился, постоянно сквернословил, пил. Теперь не только ночью, а даже днем он издевался над Афанасьевой, сделав из нее обыкновенную служанку. И это продолжалось до тех пор, пока замполит по поручению командира где-то не раздобыл скрипку. Инструмент оказался не ахти какой, будто из сельского клуба, Анастасия не могла его настроить, да у Столетова слух и вкус на уровне цыганских романсов, это получалось на таком инструменте.
Командир нашел забвение в музыке и в спирте - вроде угомонился. А лысые "пакостники" оказались ценителями не только древностей и богатства, многие оказались ценителями музыкального искусства. И они, когда Столетов, упившись, спал или отсутствовал, просили Афанасьеву сыграть то одно, то другое серьезное произведение, и услышав, как она без нот, на таком жалком инструменте исполняет, пришли буквально в восторг. И теперь длинными зимними вечерами вместо запрещенных карт в табачном дыму - музыкальные вечера, и отношение к Афанасьевой в корне изменилось, стало где-то отеческим, и под этим общим настроем сам Столетов стал к ней относиться более внимательней, теплее.
Эти сольные концерты длились недолго. Вслед за линией фронта вновь тронулись на запад, попали в восточную Пруссию, стали под Кенигсбергом, и тут началась служба. Вагонами, грузовиками, на телегах и в чемоданах стали доставлять всякие драгоценности, которые Афанасьева называла барахлом. Не только днем, даже ночью приходилось вести опись контрибуции. Работы было очень много, у Афанасьевой уже рука от ручки болела, а порой доходило до того, что ей самой приходилось наугад оценивать "барахло", а это ковры, картины, статуи, люстры, ювелирные изделия, старинная мебель, оружие, книги и еще столько всякого, многому из которого, по мнению Афанасьевой, место на свалке.
Афанасьева думала, что "пакостники" будут недовольны столь значительной нагрузкой, - оказалось совсем наоборот: "засучив рукава" она сутками корпели над "барахлом", все это разбирали, проверяли, сортировали, сами выезжали на "объекты". И Столетов изменился, с энтузиазмом следил за всем, возбужденно потирает руки и пьет теперь только шнапс и французское вино, и наверное от этого и манеры его стали для фронта изысканными, и с Афанасьевой он уже внимателен. И по ночам ему не до нее.
Почти каждую ночь командир и еще двое самых пожилых "пакостников" закрываются в кабинете, пить вино за картами, а наутро Столетов вызывает Афанасьеву:
- Анастасия, перепиши, пожалуйста, вот эти акты и эту страничку… Хм, ошиблись старые придурки. А я из-за них могу под трибунал пойти… Хм, кстати, ты тоже на службе, не забывай, мы все материально ответственные… Так что, молчи всегда, молчи везде, и партия тебя не забудет. Впрочем, о партии. Я думаю, тебе уже пора вступить в нашу партию. Пора… Ты не соскучилась по мне? А я очень! Да, как видишь, дел невпроворот. Я тебе стал верить, даже многое доверять. В общем, мы в одной упряжке, на благо родины служим!
Еще через пару суток, ночью, он вызвал Афанасьеву, был навеселе:
- Анастасия, я во многом был с тобой не прав. Извини. Это тебе, - он накинул на ее плечи роскошную шубу, потом взял руку, сам надел кольцо с большим бриллиантом, поцеловал кисть. - Прощаешь?… Спасибо. Только это тут держать нельзя. Завтра утром наш курьер отправляется в Москву. Дай адрес и еще что-либо, только не объемное, выбери для мамы в подарок.
Сразу она не сообразила, а потом всю ночь мучилась - брать или не брать, и как к этому отнесется мать. А потом вспомнила рассказы матери, как она после пропажи отца за бесценок продала все свои драгоценности и меха, чтобы прокормить семью… И вот дочь сделает подарок. Решено.
С тех пор прошло немало времени, и Анастасия уже забыла об этом, как ее вызвал Столетов; глаза его горели:
- Что это такое? Что? - в руках от сотрясал исписанный листок.
- Видать, твоя мать такая же дура, как ты. - "Шуба с чужого плеча", - стал Столетов злорадно паясничать. - "Чужое кольцо" - "это недостойно Гнединых", - цитировал он, - "мародерство".
- Читать чужие письма, действительно, недостойно.
- Что?! Дура! Да ты знаешь, что это такое? А если это письмо и другие читали? Ты знаешь, что это такое?
- Теперь знаю, мать объяснила.
- Что? Ах ты дура, ах ты дрянь. А я из нее хотел человека сделать, - он схватил ее за ворот бушлата и стал хлестать рукою по лицу и так, чтоб не больно, а чтоб оскорбительно было.
После этого Афанасьеву перевели в посудомойку. В те же дни готовились к переезду в Польшу.
В Польше спецвзвод практически бездействовал; страна бедная, и без того разграблена и разрушена. Столетов вновь перешел на "подножный корм" - неразбавленный спирт, вновь стал злым, нервным. Только раз за этот период позвал на ночь Афанасьеву - остался недоволен, сказал, что воняет кислыми щами. Правда, не бил, не издевался, ему не до этого, что-то его и пожилых "пакостников" беспокоит. И Афанасьева краем уха слышит, что победа не за горами, армия в Европе, и что хуже всего, создано еще несколько таких же "спецвзводов" - конкуренция за контрибуцию крайне обострилась. Все вопросы решаются в Москве, а штаб особой дивизии Столетова в столицу не отпускает.
Смотрела со стороны Афанасьева, как радеют Столетов и "пакостники" о "закромах родины" и ничего не понимала. Вроде точно - настоящие "пакостники", и что им надо: "солдат спит - служба идет". Так нет, эти наоборот - фронта работ нет, безделье для них ужас, вот и мечутся, кучкуются, аж цвет лица потеряли. И раньше замечала Анастасия, что самые пожилые "пакостники" порой подсказывали командиру, как быть, а тут и вовсе, почти прилюдно, его в штаб отсылают, мол пусть до Москвы дозвонится, не могут они в глубоком тылу сидеть.
Наконец, получилось, командирован Столетов в столицу, да эксперты и сейчас недовольны, общим поездом ехать нельзя - время деньги, война, того и гляди, скоро закончится, вроде наняли они военный самолет. Как бы там ни было, всего пять дней Столетов отсутствовал, а объявился, сразу стали готовиться к передислокации, и, обслуживая за обедом сослуживцев, ненароком слышит Афанасьева:
- Конечно, наверное, лучше было бы в Германию, да Австрия тоже неплохо.
- По крайней мере лучше, чем эта нищая Польша и Чехия тоже.
- А Венгрия как?
- Не-не, Австрия - до недавних времен империя, богатейшая европейская страна.
- Да, можно сказать, столица музыкального мира.
- Черт побери! А среди нас нет ни одного эксперта по музыкальным инструментам.
- Как-нибудь разберемся. Там дерьма не будет.
Так оно и получилось. Будто здесь и не было войны. Они расположились у границы Германии, между городами Линц и Вена, в изумительном средневековом замке Мгольдорф. И как "пакостники" мечтали, работы навалилось столько - сутками сортируй и отгружай. Да тут между экспертами впервые случился спор, и не на шутку, который ночью перерос в настоящий мордобой, и не просто так, а стенка на стенку, Столетов в воздух стрелял, тоже по физиономии получил. На следующий день тишина, все в службе, а ночью "ЧП": один повесился, а другой зачем-то в горы ходил, вроде там оступился, в ущелье упал.
Приезжала комиссия из штаба дивизии, славно справили поминки - в войну и не такое бывает.
А Афанасьева будто не на войне:
- Что ж это такое?
- Хищники добычу не поделили, - констатировала диагноз взводный врач.
Трупы где-то закопали, моментально о них забыли, и вновь закипела работа. Правда, Столетов себя не утруждает, да и как командира подразделения побеждающей армии можно утруждать, тем более в таких условиях. Великолепный замок на склоне горы, а вид! Роскошное ущелье, весна наступает, птички поют. И питание соответствующее - носится Афанасьева сутками с подносом, как бойкая домработница. И теперь, когда даже от врача чувствуется запах спирта, Столетов морщится, возмущается:
- Что за вонь климат портит? Меня от вас тошнит!
Еще бы, из соседнего городка с музыкальным названием Кремс-ап-дер-Донау через день привозится свежее пиво, но это только днем, а вечером, вечером чуть ли не званные вечера, правда, гостей нет, и не дай Бог, все скрыто, но вино, старинное марочное вино, покрытое многолетней паутиной, из прохладных подвалов замка, просто так пить нельзя - потомки не поймут, и после достойной сверхурочной службы, ближе к полуночи, Столетов и та пара пожилых "пакостников" уединяются в огромном зале, и переодетая к этому торжеству Афанасьева полностью заполняет местный колорит: исполняется "Венский вальс", "Голубой Дунай" и "Небо над Альпами".
То, что война заканчивается, чувствуется во всем, особенно в армейской дисциплине. И со временем все меньше и меньше доставляется предметов в "закрома" - каждый взвод стал "спецвзводом", каждому оставшемуся в живых солдату хочется домой сувенир взять, а у офицеров аппетит соответственно выше.
Вновь загоревали "пакостники", решили: "если гора не идет к Магомету", - в общем, в сопровождении охраны сами стали по объектам мотаться, благо нюх и художественный дар есть, и людей, приближенных к культуре и искусству, они любят и ценят, и как ни был удивлен Столетов, а в группу оценщиков включили и Афанасьеву - она должна оценивать состояние музыкальных инструментов.
В первый раз отсутствовали в замке трое суток. Как приехали, Столетов пригласил к себе Анастасию и все расспрашивал, беспокоился, увидев, что устала, сам уложил спать. Когда возвратились из второго "похода", тоже три дня, командир был с ней еще нежнее.
- Да любит он тебя, ревнует.
- Все время тебя вспоминает, - говорили Анастасии поварихи.
А Столетов заявил:
- Афанасьева по приказу и по актам - писарь-делопроизводитель, военную дисциплину воинскую надо соблюдать. Короче, нужнее здесь.
Этим Столетов, может, спас ей жизнь, потому что в очередной "поход" ее группа попала под обстрел: двоих ранило, двоих убило. Всё-таки война!
И слава богу, что любая война, даже такая кровопролитная и затяжная, как Вторая Мировая, или как для Афанасьевой - Великая Отечественная, в конце концов завершается.
По радио услышала Анастасия эту новость, забылась и прямо в "главной книге" написала крупно - "Ура!"
Особо не праздновали: у "пакостников", как они говорят, - сезон в самом разгаре, пора последние сливки снимать". А у Столетова и так сплошной праздник. Свою, какую-то сверхважную миссию он полностью выполнил и теперь понукает всех "пакостников", в чем-то упрекает их. А сам, в принципе, ничего не делает.
В штаб особой дивизии его и пряником не заманишь, рацию после обеда, как выпьет, выключает, мол из-за гор "фонит". Все время ходит по замку, заложив руки за спину, и больше не за службой глядит, а как замок построен - добротно ли.