Разом все рухнуло. И самое обидное - ничего не может предпринять. Не так вякнет - подселят в комнату еще двух-трех девушек, а то и вовсе выселят и уволят.
Чтобы не впадать в тоску и предаться забвению, она с еще большим рвением погрузилась в науку и, все чаще и чаще вспоминая Филатова, она ловила и себя на мысли: какое это счастье познавать законы природы, находить в этом радость и удовлетворение.
Вскоре она с удивлением обнаружила, что этот материал, которым она оперировала, в целом, освоен и она нуждается в новой, дополнительной информации, ей хочется расшить область своих познаний и, соответственно, изысканий. В Грозном этого нет.
Как любой работник, она явилась в общем порядке на прием к Столетову, чего ранее не делала. Вовсе не упоминая о жилье, да и ни о чем более, она попросила месячный отпуск без содержания - "семейные дела в Москве".
Глубоко откинувшись в кресло, докуривая папиросу, Столетов долго, странно смотрел на нее, будто видит впервые, потом тяжело вздохнул, гася окурок и не глядя, и без укора, а серьезно:
- Что, разбогатела, без содержания отпуск брать? - он нажал кнопку селектора. - Соедините с канцелярией… Впишите в приказ, на учебу в Москву Афанасьеву, - и едва ей улыбнувшись:
- Вот так, командировка, все оплачено - пять месяцев курсы повышения квалификации. Халтура. Только за тобой организация новогоднего вечера.
Если бы Анастасия сразу поняла, что ей перепало, она, быть может, и повела бы себя не адекватно. А тогда она лишь сказала "спасибо", так же, как зашла, официально вышла.
За три часа до Нового года сошла с поезда в Москве, обняла мать. Эту праздничную ночь они провели вдвоем. Было скучно, мать, чуть выпив шампанского, раскисла, все вспоминала славные страницы своих предков, свою молодость, яркую жизнь вплоть до революции.
- А теперь? - плакала она. - Успокойся, мама, - ласкала ее дочь. - У меня-то и того не было. Полуголодное, нищее детство безотцовщины, война, тюрьма, и сейчас, буквально, в высылке. Кроме тебя никого нет, и прошлое лучше не вспоминать.
- Может, сейчас разрешат прописать? Вроде власть поменялась, угомонились небось. - Власть та же, - глубоко вздохнула дочь. - Давай спать, я устала.
А утром по опустевшей улице побежала в институт. Она не телеграфировала, но верила, если Филатов тот ученый, кем она его представляет, то он и в эту новогоднюю ночь должен был быть в лаборатории. Издали она увидела во вспотевшем окне тусклый свет, от сугробов не подойти, кинула снежок, второй, и когда показалось его усталое, удивленное лицо с папиросой во рту, она обрадовалась, словно дед Мороз с подарками пред ней.
- Выходи! - махнула она рукой.
Думала, он оденется и через выход в обход. А Максим второпях раскрыл окно, и как был в рубашке, через сугробы, снег, бросился к ней, и чего до этого не было, крепко обнял, то ли плакал, то ли смеялся, целовал.
В этот, первый день Нового года и их новой жизни, они гуляли по красочно-разукрашенной морозной Москве. Вечером праздновали в лаборатории, и она осталась ночевать. А еще через день они поехали на православное рождество к родителям Максима. Трое суток добирались до небольшого села Кривояр, что за Саратовом и за Волгой, в привольных, в лютых ветреных степях.
- Вот моя невеста, - представил он Анастасию.
Родители и младшая, еще незамужняя сестра Максима, люди тихие, простые, добрые, - со всей широтой души приняли их. За всю свою жизнь Анастасия не встречала такого внимания, уважения, ласки. А гуляли как, и все в ее честь! Она бы еще осталась гостить, да Максим не мог:
- Установка ждет, - нервничал он.
В Москве лишь пару раз в неделю Афанасьева отмечалась на курсах повышения квалификации, а остальное время в лаборатории.
- Настя, ты умница, гений! - авансировал и подбадривал ее Максим. Она над этим смеялась, а он продолжал. - Настя, нам не хватает теоретической базы. Под эти расчеты надо теорию подвести. Я не могу оторваться от установки. Покопайся ты в литературе, посиди, пожалуйста, в библиотеке. Я уверен, будет прорыв, ты в теории лучше мыслишь. К концу мая, как раз и к окончанию ее командировки в Москве, они подготовили обширный доклад по проводимым исследованиям, приуроченный к предстоящей международной научной конференции по физике межфазных явлений.
Анонсировалось их выступление серией совместных публикаций и доклад должен был делать Филатов, но в последний момент он пришел к выводу:
- Настя, я не смогу. От волнения еще больше начинаю кашлять, все пойдет насмарку. Загубим такое дело.
- Да ты что? А кто я такая средь светил?
- Это конференция - выступать могут и студенты. А ты артистка, красавица - кругом одни плюсы.
Ее представили просто:
- Афанасьева, НПО "Севкавгеофизика", город Грозный.
Этот доклад, не потому, что он был революционным - это был просто упорный труд, прежде всего Филатова, - решил дальнейшую судьбу Анастасии. Сразу же после выступления к ней подошел пожилой, еще крепкий, седовласый мужчина:
- Землячка? Разрешите представиться, - он назвал фамилию Богатов - ректор грозненского нефтяного института… А кем вы работаете у Столетова?
- Руководитель кружка художественной самодеятельности.
- Хм, - нахмурил густые брови ректор.
- По-моему, я не давал повода для вольностей.
- Простите, но это не вольности. Я действительно работаю руководителем кружка. - Гм, - кашлянул ректор в кулак.
- Вообще-то у Столетова все возможно, - он сделал паузу, оценивающе оглядывая ее с ног до головы. - А экспериментальные данные откуда?
Без утайки Афанасьева рассказала все как есть, прежде всего и о Филатове. Поманила последнего из зала, представила.
- А с вами заочно знаком. Знаю фамилию Филатов, - дольше обычного пожимал ректор руку Максима.
- Если вам известно, мы параллельно работаем над одной темой. У вас, как и положено в изысканиях, много спорного, а в целом - молодцы! - он взял Афанасьеву и Филатова под локти на правах старшего, повел в сторону буфета, - мы должны скооперироваться, объединить наши усилия и базы, - на ходу предлагал он.
За обедом заговорили о Грозном, и вновь о Столетове.
- Если честно, и это не сплетня, - громко выдавал ректор, - и на бюро обкома обсуждал: Столетов - далекий от науки и от геологии человек. Я не знаю, как он туда попал, но то, что он всю работу, а они наши смежники, развалил - это факт, - стукнул он пальцем по столу.
Они еще не мало общались, в основном говорил ректор:
- Так неужели вы в "кружке" время теряете?
- Из-за жилья, у меня отдельная, - это она выделила, - комната в общежитии.
- М-да, - чмокнул губами ректор.
- Теперь все ясно… Когда будете в Грозном? Обязательно ко мне зайдите, - и он чиркнул прямо на спичечном коробке свой телефон.
Словно в сказке, стремительно изменилась жизнь Анастасии в Грозном. Богатов принял ее ассистентом на свою кафедру и одновременно лаборантом, чтобы оклад был побольше. Предоставил не такую большую, как у Столетова, но тоже отдельную комнату в общежитии.
В течение полугода она почти что формально сдала экзамены кандидатского минимума, была зачислена в аспирантуру, где ее научным руководителем стал ректор Богатов, которого к тому времени уже избрали академиком Российской академии наук. Более проблем в науке у Анастасии не было, пока Богатов был жив.
К тридцати годам, в 1956 году, она защитила кандидатскую диссертацию. И казалось все хорошо, да семейная жизнь у нее не ладилась. И не то, чтобы с Максимом не лады, нет, наоборот, они друг в друге души не чаяли. Проблема с жильем. В Грозный Максим не едет из-за установки в Москве. В самой Москве у него лишь место в общежитии. С Анастасией они официально расписаны, и если чуть подсуетиться, то им, как семейным, дадут отдельную комнату в общежитии и поставят в очередь на жилье. Но когда это будет? К тому же у Филатова, из-за его прямолинейного характера, постоянный конфликт с руководством института, посему и не может он выйти на защиту, ставят палки в колеса. Он нервничает, пьет, с ранеными легкими много курит. Часто болеет, в больнице не долеживает, в санатории - тоже, как чуть полегчает, к установке бежит.
Вот в Грозном ситуация совсем иная. Ректор Афанасьевой заявил:
- Как только муж защитится, объявляю конкурс на замещение вакантной должности заведующего кафедрой, а Филатов с дипломом доктора наук - единственный претендент. Получает не только кафедру, но и двухкомнатную квартиру, как предусмотрено положением… Кстати, почему Максим до сих пор не представляет диссертацию, ведь столько трудов!
- Не дают, - и Анастасия вкратце объяснила ситуацию.
- Что это такое?! - возмутился ректор. - Филатов сильный ученый, достойный человек, фронтовик… Скоро буду в Москве, разберусь. Коллег бросать не гоже. И ты готовься к докторской, пока я еще есть.
Вскоре Максим защитился, и далее было все, как предсказывал Богатов: Филатов - заведующий кафедрой грозненского нефтяного института и далее - мечта! Хорошая, двухкомнатная квартира в центре города. Но это счастье было страшно омрачено. Перевозили они кое-какую утварь в новую квартиру из общежития. Сам Филатов хилый работник - инвалид. Решила Анастасия ему подсобить, лишь маленько напряглась - выкидыш, уже не первый, не второй - сапог надзирателя зоны оставил след…
Узнав об отдельной квартире, приехала на новоселье мать Анастасии. Было лето. На юге, в Грозном, где было умеренно тепло, много фруктов, да забота дочери - ей очень понравилось. Вернувшись в Москву, мать рассчиталась с "мерзкой" работой, чего, как дворянка, она всю жизнь гнушалась, оформила пенсию, как сказала - "заколотила" комнату в коммуналке и навсегда переехала жить в Грозный.
- Всю жизнь растила дочь. Не могу же я на старости в одиночестве быть, да и уход мне нужен.
Потеснились супруги: меньшую комнату предоставили маме, в большей - сами. И до этого жили в мире. А тут постоянно напряженная атмосфера, словно кто-то чужой, гость. Это мать никак не смирится с их браком, не иначе, как "сожитель", кличет она Максима.
- Да венчались мы в Кривояре, у его родителей, - пытается примирить их дочь.
- Да откуда в такой дыре священник? Одно название "Кривой яр" чего стоит! А как без моего благословения?
- Ну давай здесь в церковь пойдем.
- Ты что, сдурела? За такого хромого да кривого, по добру свою дочь выдавать… Да и поздно уже, сколько вы, небось, нагрешили!? Оттого и детей нет.
- Мама! - топает дочь в гневе, ей не до домашних распрей. Врачи советуют ей больше не рисковать, здоровье не позволяет, да и вообще-то уже и возраст не молодой. Так неужели она останется бездетной, одинокой; она так мечтает о ребенке, даже чужого увидит, сердце биться чаще начинает.
Поначалу она даже от врачей скрывала, что вновь беременна. Оберегая плод, еле-еле ходила, чуть ли не на цыпочках. А когда и врачам и домашним объявила, все схватились за голову, за ее жизнь страшась.
Шестнадцать недель она выходила, поняла, что все, плод не держится, слегла в больницу. И мало кто поверит, целых три месяца она на ноги не встала, ни разу, даже сидя, не позволила телу занять вертикальное положение; исхудала, пролежни заработала, И когда плоду было уже семь месяцев, врачи настояли на преждевременных родах - кесарево сечение. На свет появился мальчик; хилый, маленький, с волосиками на голове.
Еще полтора месяца была Анастасия в больнице - врачи выхаживали ребенка. Теперь она ходила сколько могла, и если в период беременности к ней никого не допускали, то ныне, не каждый день, а в день по два раза к ней наведывался Максим. Они были так рады, так счастливы: при встрече мало говорили, лишь пожимали друг другу руки, глядели в глаза. Очень долго выбирали имя, точнее выбирала она, а он на все был согласен, и всегда твердил:
- Главное, ты жива, ты здорова… Настя! Настенька моя!
Иногда к ней приходила мать, видимо чаще не могла, тоже болела. Ни разу не справилась о ребенке, только о ней, и то:
- Как ты? Чуть не померла… И было б за что! Ребенка хоть будете крестить?
- Мама, ты опять за свое?
- Не за свое, а за божественное… Некрещеных ублюдков нечего растить, проку от них не будет.
- Мама! - топнула дочь.
- Что "мама"?… Посмотри на своего "сожителя". Что он, единственный сын - вроде бы кормилец, для своих родителей сделал? В десять лет раз в родительский дом не едет, копейку не пошлет - сам иждивенец.
- Мама!?
- Не перебивай. Ребенка в чреве надо воспитывать. Тебя учу, - чтоб ты сына выучила, как я тебя, а не как твоего "сожителя".
- Мама! - уже тише.
- Молчи! Кого твой ненаглядный инвалид-валенок вырастит? Раз в полгода к родителям письмо пишет. А отец умер, вспомни, на телеграмму - телеграммой ответил: "Выражаю соболезнование, скорблю. Не могу приехать. Сын". Тьфу, какой он сын? Да и кому нужен такой сын?!
- Мама, ведь были важные дела - аспирант его защищался, я болела. Да и не здоров он, и денег у нас тогда не было на дорогу.
- Что значит "аспирант", жинка болела, а что такое отец?! На такой случай мужчина должен деньги хоть из-под земли достать. А здоровье? Здоровье будет, если пить и курить как сапожник не будет… Все меня выкурить пытается.
Наверняка данная тема, и не впервой, была затронута и в доме, пока Анастасия лежала в больнице. Пришел Максим в больницу и понуро объявил:
- Раз ты разрешилась, все вроде хорошо, поеду на недельку в Кривояр, хоть на могилку схожу, помяну как положено.
Ну, что бы ей сказать: "Не езжай". Пожелала счастливого пути, передала привет, попросила от себя купить подарки, и:
- "Потеплее оденься, там ветры, зима".
Экономя время, а может и деньги, Максим Филатов поехал не через Москву, а напрямую через Минводы - Волгоград, с пересадками. По этому маршруту, как и во все времена, ходили поезда дополнительные, местные, без должных удобств, отопления, с большими задержками. Где-то его просквозило. Захворав, вместо планируемой недели, провел дома более двух. Как чуточку полегчало, тронулся обратно.
После ранения в легкие, приступы кашля у него были всегда, а тут чуть сильнее. Анастасия не обратила на это внимание, все мысли и заботы теперь вокруг сына. И лишь когда Максиму совсем стало плохо, температура, потом озноб - вызвали врачей, сразу же положили в гарнизонный военный госпиталь, к которому он был прикреплен, и в то же день перевели в республиканский туберкулезный госпиталь, - открытая форма, инфекционно опасен.
Для Анастасии самое страшное - лишь бы сын не заболел. Не пронесло - инфекция в легких. Заметалась она меж двух огней, а потом поняла, в первую очередь спасать надо ребенка. Вновь легла с ним в больницу.
… За один год она потеряла троих, самых близких людей. Вначале умер Богатов. Прямо из больницы она пошла на похороны, чтобы отдать последнюю дань столь доброму человеку.
После двух месяцев лечения ее с сыном выписали. Врачи ничего не обещали, говорили - может так, может… Иногда ребенку становилось совсем хорошо, он просто расцветал, сиял, и какое она испытывала счастье, ночью прижимая его к себе. А потом, вдруг ни с того ни с сего он прямо на глазах хирел, становился вялым, как промерзший по весне ранний цветок. И тогда она не спала, всю ночь опасаясь страшного, вновь прижимала его к себе, пытаясь высосать в себя его хворь… Не судьба. Меньше годика гостил с нею мальчик. Еще пару месяцев спустя не стало Максима.
Если бы не мать рядом, очень худо было бы ей. А так мать то приласкает, то поплачет с ней, а то наоборот:
- Что ты нюни развесила? Все предписано Богом! Чистых быстро к себе забирает. На, сыграй-ка лучше для них, говорят, они только музыку и песни с земли слышат.
Порой веря в это, порой не веря, орошая скрипку отчима горькими слезами, играла Анастасия унылые мелодии.
- Да что ты делаешь? - и тогда возмущалась мать.
- Сыграй для них что-нибудь веселенькое, а то они с тоски помрут.
- Так они уже померли.
- Дура, дура, крестись. Молиться надо. И не померли они, а Бог благословил, к себе призвал. И до нас очередь дойдет, молись.
И вправду, в молитвах и в музыке она нашла хоть какой-то покой, успокоение. Но к прежней жизни вернуться не смогла, так и бросила неоконченную докторскую диссертацию.
- Может, в Москву вернемся? - как-то предложила мать.
- Никогда, могилки должны быть ухожены.
Будучи доцентом кафедры покойного мужа, Анастасия Тихоновна всю жизнь, вплоть до следующей в ее жизни войны, преподавала студентам физику. Но это была обыденная монотонная жизнь, которая ей удовлетворения не доставляла. А ее теперь нестерпимо тянуло к детям, и она вновь вернулась в лоно искусства: стала преподавателем в музыкальной школе. Там-то и был ее учеником Илья Столетов, чересчур упитанный, холеный мальчишка, за которым каждый день на персональной машине приезжала важная, расфуфыренная особа и каждый раз:
- Ну как мой сыночек Илюша?
А что она скажет, что слуха нет, ленив, чванлив, и даже пререкается. Нет, она всегда говорит о детях хорошо.
- Ничего, ничего, я думаю будет еще лучше.
- А как инструмент? На нем он играет лучше? С таким трудом в Москве достали, год заказ ждали.
Да, скрипка у Ильи прекрасная, может, даже лучше, чем инструмент отчима, и такой в Грозном, пожалуй, нет. Но при чем тут скрипка, если ребенок бездарен? А она все равно в ответ:
- Инструмент на зависть, и понятное дело, лучше стал играть.
И вдруг - дикая бестактность:
- А та скрипка где?
- Какая скрипка?
- Скрипка Мальдини, что вы у Аркаши-дурачка выудили… Да вы не волнуйтесь, все в прошлом, я не о том, и подойдя вплотную, шепотом. - Любые деньги заплачу, и никто не узнает.
Ни слова не смогла сказать в ответ Анастасия Тихоновна; ее ученик и той сын - Илья рядом стоял… А послать бы следовало, потом жалела.
Грозный, город небольшой, то на собрании, то на концерте, а то просто на улице она изредка встречала самого Столетова-отца. Аркадий Яковлевич "рос" на глазах. Стал первым секретарем одного из райкомов города, потом в горком партии перешел; делегат съездов, депутат, в общем, как всегда, - большой начальник. При виде Афанасьевой галантно, как он всегда умел, кланяется, непременно справляется о житье-бытье, а раз, вдруг ни с того ни с сего, пригласил показать свою дачу, и она почему-то не отказалась, все-таки связь с прошлым была.
В пригороде Грозного, средь лесного горного массива небольшой участок, двухэтажный дом, сторож-работник, что по тем временам иметь небезопасно - эксплуатация. Словом, шик! Было лето, жарили шашлык, пили хорошее вино, все время говорили о прошлом, и только о войне. К вечеру он пригласил ее в дом. То ли вино подействовало, то ли еще что, но она не противилась, а он, задыхаясь от одышки, раздел ее, и все не смог, может, не захотел; она уже не та Настя, Настенька.
Свесив меж тонких, хилых ног обрюзгший яйцеобразный живот, он сел рядом на диване; кряхтя, сопя медленно закурил, иногда, искоса поглядывая на лежащую женщину, и то ли по старой привычке, то ли из любопытства, он осторожно, словно по углям, слегка коснулся шва кесарева сечения, отдернул руку, отвернулся, больше и глядеть не хотел.
А она еще долго лежала, вспомнив, как он всегда любил водить этим пальчиком по всему ее телу, страстно шепча:
- Бог тебе дал эту атласную, нежную кожу; эту стать, эти формы, особенно грудь. А мне Бог дал тебя.
Так оно и было, всю забрал.