- Как вас там приняли? Что сказали? - спрашивал Марутаев.
- Однако, все по порядку, - ответил осипшим от волнения голосом Шафров, - Рандеву было в высшей мере приятным и весьма полезным. Конечно, в посольстве по случаю моего визита флаги расцвечивания не вывешивали и торжественного захождения не играли, но приняли тепло.
- Расскажи. Расскажи подробно, - торопила его Марина. - Ничего не забудь, прошу тебя.
- Сначала принял меня консул. Выслушал внимательно, прочел мой рапорт, то есть, прошение с семьей вернуться на Родину. Подробно расспросил, кто я, почему решил вернуться в Советский Союз, затем, любезно извинившись, оставил меня одного. Минут через двадцать вернулся и пригласил к послу.
- К послу! - в один голос воскликнули радостно Марина и Марутаев.
- К послу, - важно подтвердил Шафров. - Вы, дорогие, не представляете моего состояния. Шел я к нему в кабинет с полным сознанием того, что в Брюсселе со мною согласился поговорить самый высокий представитель моей Родины. Я мало верил здешнему вранью, что советские чиновники некультурные люди. Теперь я имел удовольствие убедиться, что большевистская Россия воспитала прекрасных дипломатов, душевных и замечательных людей. По русскому обычаю посол угостил меня чаем. Я на всю жизнь запомню этот чай, простое русское лицо посла, его слегка окающую речь волжанина. - Голос Шафрова дрогнул. Он перевел дух, оттянул узел галстука и повертел тощей шеей, будто освобождаясь от воротника, мешавшего свободно дышать. В нем еще жило чувство признания послу и гордости за самого себя, - Итак, он принял мой рапорт. Обещал снестись с Москвой и дать ответ. При этом соблаговолил выразить собственное мнение, что решение будет положительным. А собственное мнение посла многое значит!
- Ты все сказал советскому послу о себе? - спросила Марина и голос ее прозвучал хрустко.
- Да, дочка, все, - помрачнел и не сразу ответил Шафров.
- И что был у Колчака? - осторожно напомнила она.
- Доложил и об этом.
- Как отнесся к тебе посол после этого?
- С пониманием. Сказал, что советский народ великодушен и умеет прощать. Тем более, когда к нему обращаются за помощью от чистого сердца.
- Я что говорил? - не удержался Марутаев, - Значит, судьба еще не повернулась к нам спиной!
- Цыплят по осени считают, - раздался глухой голос Людмилы Павловны, о которой все словно забыли и теперь одновременно и недоуменно повернулись к ней. - Что так смотрите? Опять, скажете, мать не согласна? Рано радуетесь.
- Люда, - упрекнул ее Шафров, - К чему сомнения? Какие основания не верить советскому послу, официальному лицу государства?
- Хорошо, хорошо, - обидчиво умолкла Людмила Павловна, - Верьте, верьте.
- Ну, друзья мои, готовьтесь теперь отдать швартовы и с Богом к берегам Родины, - победно объявил Шафров, поднимаясь с кресла. - По этому поводу приглашай нас, дочка, к столу.
Когда были наполнены бокалы, он посмотрел на Марину, Марутаева, Людмилу Павловну, произнес проникновенно:
- За возвращение на Родину, - Уголки его губ при этом дрогнули и, проглотив спазму, сжавшую горло, повторил торжественно: - За возвращение!
Успешный визит в советское посольство окрылил его. Он перешагнул запретную для белого эмигранта черту. Сделал решительный шаг, к которому готовился исподволь и долго, преодолевая самого себя, свои сомнения, напрочь порывая с прошлым, шаг в сторону нового, мало понятного для него мира, о котором на Западе слыхал много ужасающе плохого, но к которому его неудержимо влекла внутренняя сила. Он праздновал победу над своим прошлым, настоящим, во имя будущего детей и внуков.
- Друзья мои, - повторил он, держа в дрожавшей руке наполненный бокал, - Поздравляю вас с днем рождения Вадима. Сегодня ему только три года. Впереди еще вся жизнь. Так пусть Господь уготовит ему более счастливую судьбу, чем нам. Пусть над его головой и головой брата Никиты всегда светит солнце нашей Родины.
Оживленный разговор о предстоящем возвращении в Россию вскоре прервал Марутаев. Несколько захмелев и от выпитого вина, и от переживаемой радости, он влюбленно посмотрел на Марину, поднялся с бокалом в руке, прося внимания. Лицо его приняло сосредоточенный вид и все с пытливым выжиданием уставились на него.
- Я хочу выпить за мою жену, - заговорил он, волнуясь, - За тебя, Марина. - Опустив виновато взгляд и помолчав мгновение, продолжил исповедально, - Ты заслуживаешь больше того, что смог я дать тебе на чужбине. Прости меня ради Бога за это. Но я обещаю сделать для тебя на родине значительно больше, и ты будешь счастлива. Так позволь же выпить за тебя, дорогая! Я желаю тебе долголетия и вечной молодости.
- О-о-о! Не мой же день рождения, - запротестовала Марина, смутившись, - Не я виновница торжества.
- За тебя, дочь, - поддержал Марутаева Шафров.
- Спасибо, спасибо, мои дорогие, - сдалась Марина, - Сегодня у меня самый счастливый день в жизни и я…
Резкий звонок в прихожей прозвучал зловеще, прервав ее благодарственные слова, семейный праздник.
- Кто это может быть? - спросил Шафров, предчувствуя что-то недоброе.
- Сейчас узнаю, - ответили Марутаев и, вернувшись из прихожей, доложил, - Александр Александрович, к вам генерал Старцев и капитан первого ранга Новосельцев.
Шафров потемнел лицом, в его голосе прозвучало недовольство, когда спросил Марину и Марутаева:
- Вы их приглашали?
- С какой стати? - возмутилась Марина.
Шафров не хотел принимать Старцева и Новосельцева, догадываясь зачем они пришли, и в тоже время видел, что избавиться от них не удастся.
- Ну, что ж, - мрачно сказал он. - Хотя в народе говорится, незванный гость хуже татарина, но коль они пожаловать изволили, то деваться некуда. Просите.
За Марутаевым в квартиру вошли Старцев и Новосельцев.
- Мир дому сему, - приветствовал Старцев Шафровых и Марутаевых. Подошел к Людмиле Павловне, склонился в поклоне, поцеловал ей руку и улыбнулся. Однако глаз его, казалось, приветливо смотревших на Людмилу Павловну, улыбка не коснулась и они оставались холодными, какими-то отчужденными, - Сколько лет, сколько зим, сударыня? - произнес он удивленно, - Дай Бог память, когда же мы виделись последний раз?
- В тридцать седьмом году, - засияла Людмила Павловна, любезно напомнила. - В ресторане, Семен Сергеевич, по случаю Рождества Христова.
- О, да, да, - картинно приложил Старцев ладонь ко лбу. - Совершенно верно. А вы, дорогая, смею заметить, годам не подвластны, - поигрывая бархатисто-сочным голосом, отпустил он комплимент Людмиле Павловне и, выслушав ее благодарность, повернулся к Шафрову, - Здравствуйте, Александр Александрович.
- Здравствуйте, Семен Сергеевич, - прозвучал сдержанно-холодноватый ответ Шафрова.
Годы жизни в эмиграции будто не касались Старцева трудностями. Он оставался в числе тех немногих, которых судьба баловала и за границей. Быстро приспособившись к новым условиям жизни, он где-то состоял на службе, подвизался в монархических организациях, был близок к их руководителям. Жил в Париже, Берлине и, наконец, в Брюсселе. О нем говорили, как о преуспевающем человеке, твердо стоявшем за восстановление монархии в России.
Был он выше среднего роста, красивым шатеном с аристократическими чертами холеного лица, голубыми глазами. И в гражданском костюме он оставался генералом и соответственно этому держался - на людей смотрел свысока, подчеркивая свое превосходство и отгораживаясь от них незримой стеной отчуждения, был нетороплив в жестах, немногословен, но четок в изложении мыслей.
- Рад видеть в полном здравии боевого офицера русского военно-морского флота, - в свою очередь басовито приветствовал Новосельцев Шафрова.
Новосельцев во всех отношениях выглядел значительно проще Старцева. Судьба к нему была не столь благосклонно и он, бывший капитан первого ранга, командир боевого корабля, в эмиграции едва устроился боцманом на речном пароходе и, несмотря на отчаянные усилия, за многие годы не добился ничего лучшего. По-прежнему он считал себя капитаном первого ранга и соответственно этому старался держаться, но постепенно к нему приходили черты корабельного боцмана с грубым языком, ограниченным кругозором, примитивным мышлением. Новосельцев опустился и внешне, и морально, стал до удивления прямолинейным и злым.
- Я тоже рад видеть вас, Федор Аркадьевич, в полном здравии, - ответил Шафров, при этом подумав, что, видимо, тесную связь имеют эти господа с бельгийской службой, если так быстро пожаловали в дом, - Проходите, будьте гостями.
- Господа, вы пришли вовремя, - попытался Марутаев преодолеть назревавшую неловкость и как-то смягчить натянутость. - У нас сегодня семейный праздник - День рождения сына Вадима. Не соблаговолите ли разделить с нами это торжество?
- О, как говорится, с корабля на бал, - живо отозвался Новосельцев и с видимым удовольствием окинул взглядом накрытый стол. - Мне приятно поздравить вас, Александр Александрович, и молодых родителей с семейным праздником.
- Поздравляю вас, господа, - присоединился к нему Старцев.
Он подошел к Марине, свысока посмотрел на нее, будто оценивая, достойна ли жена Марутаева его снисхождения и, отметив, что она обладает той храброй прелестью, которая так свойственна женщине в расцвете лет и красоты, сказал восхищенно:
- Поверьте, что мне представляет особое удовольствие поздравить с праздником вас, прелестная Марина Александровна.
- Благодарю вас, господин генерал, - ответила Марина с достоинством и обратилась к Шафрову и Людмиле Павловне. - Папа, мама, приглашайте гостей к столу.
- Милости просим, - любезно пропела Людмила Павловна.
- Прошу, господа, - предложил Шафров.
К столу подошли, как подходят противники к огневому рубежу - настороженно, выжидательно. Кому-то из них надлежало произнести первый тост, но никто не решался этого сделать. Хозяева были насторожены, это сдерживало их от первого слова. К тому же Шафров, соблюдая воинскую субординацию, не мог позволить себе сказать тост раньше старших его по званию - генерала и капитана первого ранга. В свою очередь, у Старцева и Новосельцева, намеревавшихся потребовать от Шафрова объяснение о цели визита в советское посольство, семейное торжество Марутаевых, оказанное внимание поколебали решимость, и они сидели в неловком молчании. Отказаться от своего намерения генерал и капитан не могли, но и приступить к его осуществлению не решались. А приступать все-таки было надо.
- Разрешите мне, - умышленно начал Старцев с того, что не имело прямого отношения к визиту Шафрова в советское посольство, но могло достаточно четко определить их позиции в отношении России, дать повод подойти к главному.
- Просим, Семен Сергеевич, - поддержал его Новосельцев.
- Господа, - произнес Старцев чуть торжественно хорошо поставленным звучным голосом человека, привыкшего к выступлениям перед публикой, - С вашего разрешения, я позволю себе предложить осушить бокалы за молодое поколение русской эмиграции, которое, по-моему глубокому убеждению, достойно своих прославленных отцов и дедов. Я искренне молю Бога, чтобы он послал им счастье вернуться на Родину освободителями нашего многострадального народа от большевиков. Пью за их счастье в свободной России. Ура!
- Ура! Ура! - подхватил Новосельцев.
Шафров скользнул недовольным взглядом по Старцеву, расценив его тост как вызов, но ничего не ответил, опустил бокал на стол. То же самое сделали Марутаев и Марина.
- Господа, что это значит? - спросил Новосельцев.
- Александр Александрович, вам не нравится мой тост?
В голосе Старцева Шафров уловил угрожающие нотки, подумал, что ни семейное торжество, ни вынужденное внимание, которые были оказаны нежданным гостями, не предотвратили, а только несколько отсрочили принципиальный разговор. Однако это его не испугало, а придало силы, и он ответил:
- Простите за откровение, господа, но с некоторых пор я стал иначе думать о судьбе русской эмиграции.
- Папа, - попыталась остановить его Марина, но он предостерегающим жестом руки успокоил ее.
Старцев и Новосельцев многозначительно переглянулись.
- Это интересно, - отметил Новосельцев. Опрокинув в рот рюмку водки и, дробя зубами соленый огурец, спросил: - И что же вы думаете, любезный Александр Александрович?
- Надеюсь, господа, ваш визит к нам не случаен? - поинтересовался Шафров.
- Вы проницательны, - ответил Старцев.
- В таком случае мне надлежит быть откровенным?
- Безусловно, - посоветовал Новосельцев, наспех справившись с закуской и положив вилку на стол.
- Так вот, господа. Я только что вернулся из советского посольства.
- Это мы знаем, - бросил недобро Старцев.
- Нас интересует, зачем вы туда ходили? - перешел Новосельцев к тону допроса.
Отложив прибор и отодвинув от себя тарелку, он принял позу следователя.
- Это что? Допрос? - гневно спросила Марина, но Шафров вновь остановил ее.
- Успокойся, Марина, - сказал он. Лицо его побагровело, в глазах появился недобрый блеск. - Это объяснение. Не сегодня, так завтра оно должно было состояться, - Он перевел дыхание. Посмотрел на взбыченно сидевшего Новосельцева, надменного Старцева, продолжил напряженно, рассудительно: - Видите ли, господа, я уже давно не разделяю монархических взглядов о возвращении на Родину на белом коне победителя. - Скривил в усмешке бледные губы, - К сожалению или к счастью, но среди нас уже нет и не будет победителя. - Он бросал в лицо своим бывшим единомышленникам, ставшими ныне его противниками, сокровенные, тяжело выстраданные мысли, - После долгих и болезненных размышлений я пришел к выводу, что в Россию надо возвращаться со склоненной головой.
Новосельцев заерзал в кресле, но перебивать не стал, лишь недовольно хмыкнул. Старцев смотрел на Шафрова в картинном изумлении и тоже молчал, будто подталкивая, дескать "И что дальше, сударь?"
- Да, да, господа, - повторил убежденно Шафров, - Со склоненной головой. Как известно, повинную голову меч не сечет.
- Помилуй Бог! - воскликнул Новосельцев и откинулся на спинку стула, заскрипевшим под его грузным телом. - С каких это пор вы, Александр Александрович, стали так думать? Какой поворот мыслей! Разве не вы, сударь верой и правдой служили его высоко превосходительству адмиралу Колчаку? Если забыли, так я напомню. Ха-ха-ха! - зло засмеялся он. - Поздно вехи менять начали, полный ход назад отрабатывать. В нашем с вами положении на курсе рыскать опасно.
- Ну, и что из того, что я служил в армии Колчака? - вспылил Шафров. Напоминание об этом словно бичом обожгло его, он обозленно, вприщур посмотрел на Новосельцева, и ответил, усмиряя клокотавший в груди гнев, - Ошибка, которую я допустил в России, не может быть всю жизнь клеймом Каина на мне. Время многое изменило, в том числе и отношение Родины к таким эмигрантам, как я и мои дети. Советский народ великодушен. Он умеет прощать своих сыновей и дочерей, особенно, если они обращаются к нему с чистым сердцем.
- Александр Александрович, - с деланным удивлением заговорил Старцев. - Я потрясен образом вашего мышления. Поверьте, весьма прискорбно, что боевой офицер русского военно-морского флота, кавалер орденов его величества, царя России, спустил андреевский флаг с флагштока боевого корабля. Я потрясен, - повторил он театрально. - За Родину надо бороться. Ее надо отвоевать, освободить от большевиков.
Упреком в нарушении верности андреевскому флагу, требованием бороться за Родину с большевиками Старцев словно подлил масла в огонь разгоравшегося спора. Шафров энергично поднялся, бросил на стол салфетку, гневно спросил:
- Отвоевать Россию? Вы предлагаете вновь лить кровь русского народа? Так я вас понимаю?
Выжидая их ответ на прямо поставленный вопрос, какое-то мгновение молчал, тяжело дыша, явно овладевая собою. Затем несколько миролюбиво, с болезненным упреком продолжил:
- Господа русские дворяне, позвольте спросить вас, не много ли пролито крови нашего народа за всю историю государства российского? Так что же мы Чингиз-ханы какие-то, чтобы вновь идти войной против своих же людей? Мы ведь русские! Русские, черт возьми!
Он хлопнул ладонью по столу, будто поставил точку и минуту стоял молча, ни на кого не гладя. Поднял взгляд на Старцева и Новосельцева и потеплевшим голосом сказал:
- Я слыхал, в Соединенных Штатах Америки бывший товарищ военного министра в правительстве Керенского генерал Яхонтов Виктор Александрович, заместитель военного министра, умнейший человек, которого я имел честь лично знать, издает газету "Русский голос".
- Сейчас многие эмигранты писателями стали, - прервав Шафрова, пробасил, Новосельцев, - Пишут стихи, романы, мемуары, будто кроме этого и делать им больше нечего. Писатели…
- В отличие от многих других, о которых вы говорите, Федор Аркадьевич, - назидательно отпарировал Шафров, - генерал Яхонтов призывает русскую эмиграцию любить Родину, какой она есть сейчас. Именно, какой она сейчас есть. Ибо это наша с вами Россия! Так это же, позволю себе обратить ваше внимание, господа, говорит товарищ военного министра! Не нам с вами чета! Но ведь он-то за Россию, за Родину, а не против нее. Вы понимаете, что это значит?
- Это предательство белой эмиграции! - отрезал Новосельцев воинственно. - Измену русской эмиграции - вот что проповедует Яхонтов! И мне плевать на него, кем он был в России - товарищем министра или самим министром. Значит, ошибся в нем Александр Федорович Керенский, коль он…
- Позвольте, позвольте, Федор Аркадьевич, - осадил его Шафров. - О какой эмиграции вы говорить изволите? О той, что на деньги, полученные из сомнительных источников, создает различные дурно пахнущие союзы, организации? Или о той, которая, как вы правильно заметили, взялась за перо, издает газеты, журналы, в которых без меры и совести поливает грязью Родину, благо за это хорошо платят? Простите, но я к этой эмиграции не принадлежу. Лить грязь на Родину - все равно, что клеветать на родную мать, отдавшую тебе жизнь. Согласитесь, что немного найдется таких, с позволения сказать, сынов и дочерей.
- Это красная пропаганда, Александр Александрович. И не тебе, офицеру русского военно-морского флота, заниматься ею, - перешел на "ты" Новосельцев.
- Полноте, Федор Аркадьевич, ярлыки вешать направо и налево, - в тон ему резко ответил Шафров, - Если за Россию - значит, красная пропаганда. Если против России, против Родины - значит, хорошо? Странная логика. - Передохнул мгновение, вытер платком выступившие на лбу бисеринки пота и продолжил спокойно, с убедительной вескостью: - Позволю себе заметить, господа, что о Родине, нашем долге перед нею, мы говорим сейчас на разных языках. Я говорю на языке мира и любви к ней, вы - на языке войны и ненависти. История показывает, и это вам хорошо известно, что военные авантюры против России не принесли успеха двадцать лет назад и тем более не принесут они лавров в настоящее время. Россия не та, что была раньше. Не та, господа. Вы это сами знаете. Пора менять язык.
- Менять язык? - вскипел Новосельцев, - И не подумаю!
- Да, я сегодня был в советском посольстве, - не обращая на него внимания, гордо заявил Шафров, - Меня соизволил удостоить аудиенции советский посол, и я подал ему рапорт с просьбой к советскому правительству разрешить мне с семьей вернуться на Родину. Посол принял мой рапорт и обещал содействие. Как хотите, но я счастлив, господа!