Поколебавшись немного - удобно ли ей, женщине, обыскивать мужчину, - Марина все же направилась к неизвестному. Оказавшись рядом, уставилась на него удивленно и радостно.
- Господин Деклер? - прошептала она, - И вы здесь?
- Гм, гм, - смутился Деклер, явно не рассчитывавший встретить здесь кого-либо из своих знакомых, - Простите, мадам, но я не привык разговаривать, стоя с поднятыми вверх руками. Если ваш грозный спутник разрешит мне опустить руки, то я признаюсь, что я действительно Деклер.
- Что он там бормочет? - спросил, не снижая тона, Марутаев.
- Мы его знаем, Юра. Разреши ему опустить руки и подойди сюда, - попросила Марина.
Марутаев подошел к ним, произнес удивленно.
- Доктор Деклер? Кто бы мог подумать, что мы встретимся здесь?
- Простите господа, но откуда вы меня знаете?
- Мы посещали вечера русской поэзии в университете и были благодарны вам за прекрасный перевод Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, - ответила проникновенно Марина.
Заметив в ее произношении едва уловимый акцент Деклер спросил:
- Если я не ошибаюсь, господа, то вы - русские?
- Да, русские, - гордо подтвердил Марутаев.
Такое открытие оказалось для Деклера полной неожиданностью и он озадаченно смотрел на Марину и Марутаева, не в силах понять их. "Зачем им, русским, оружие? - думал он, - Кого собираются они убивать? Бельгийцев, чтобы помогать немцам устанавливать новый порядок в Бельгии? Так для этого немцы сами дали бы им оружие".
И вдруг сознание Деклера озарила совершенно неожиданная мысль, заставившая дрогнуть его сердце. "Они хотят убивать фашистов? Хотят помогать бельгийцам?" Теплая волна самых добрых чувств благодарности разлилась у него в груди и он молвил раздумчиво, словно говорил самому себе:
- Я должен благодарить судьбу за сегодняшний день, - Затем, обратился к Марине и Марутаеву, - Мадам, и вы, мсье. Если вам нужна моя помощь, - показал взглядом на ящик, - то я к вашим услугам.
* * *
Шел восемнадцатый день войны. На командном пункте бельгийской армии в Мидл-парке царили нервозность и растерянность. В лагере союзников, так и не сумевших добиться согласованности действий, начался разлад. В расстановке, использовании сил каждый преследовал свои цели и Леопольд, с каждым днем убеждаясь, что судьба Бельгии уже не интересует ни англичан, ни французов, мысленно стал обращаться к германской ноте, цепляться за шаткие гарантии, которые обещал Гитлер: "независимость", "безопасность", "целостность". Мысль о выходе из войны все больше овладевала им и окончательно созрела, когда командующий английским экспедиционным корпусом генерал Горт; без предупреждения союзников приступил к эвакуации своего корпуса в Англию, оставляя в окружении у Дюнкерка французские и бельгийские войска. И несмотря на то, что полумиллионная бельгийская армия еще представляла собой серьезную опасность для немцев, Леопольд поторопился отказаться от союзнических обязательств и сложить оружие. Поражение уже не вызывало сомнений и он стал рассматривать ближайшую перспективу - установление отношений с Гитлером. Не надо было обладать большой фантазией, чтобы представить, как отнесется к нему фюрер, если бельгийская армия будет сражаться до последнего патрона, обеспечивая эвакуацию английских войск из Дюнкерка. По его твердому убеждению час крутого поворота в политике и боевых действиях настал, и двадцать седьмого мая он послал к германскому командованию парламентера генерала де Руссо.
Вступая в переговоры, он полагал, что его армия будет служить надежным гарантом, позволяющим просит Гитлера перемирия, а не капитуляции, вести переговоры, если не на равных, то во всяком случае и не в положении побежденного. "Перемирие. Только перемирие, в процессе которого нужно достичь договоренности с Гитлером о независимости Бельгии", - внушал себе Леопольд, нетерпеливо ожидая возвращение генерала де Руссо.
Была полночь. В кабинете Леопольда, освещенном единственной свечой, вставленной в горлышко пустой бутылки, стоял полумрак. Леопольд нервничал. По привычке заложив руки за спину и опустив голову, медленными шагами ходил он по кабинету. Тень от его фигуры мрачно падала на стены, на портреты чьих-то воинственных предков в золоченных рамах, на теперь уже ненужную оперативную карту фронта, одним краем небрежно свисавшую со стола до самого пола. За стенами замка по-весеннему напористо шумел дождь. Свет ослепительных молний блекло проникал в кабинет через маскировочные портьеры на окнах. На душе Леопольда было тоскливо, неспокойно. И до одури мрачная картина кабинета, и ненастная погода, и томительное ожидание возвращения генерала де Руссо действовали на него угнетающе. Отрешенным взглядом скользил он по богато обставленному кабинету, но ничего не замечал, разве только полевой телефон, стоявший на столе рядом со свечей. С замиранием сердца задерживался он у аппарата, ожидая звонок начальника штаба с сообщением о де Руссо, но такого звонка не было и это еще больше терзало его душу.
Не выдерживая, время от времени, он сам звонил начальнику штаба и, получив стереотипный участливо-вежливый ответ "Ваше величество, сведений о генерале де Руссо не поступало" успокоения не находил. Но вот, наконец, раздался долгожданный звонок и он поспешно поднял трубку.
- Ваше величество, - докладывал начальник штаба, - генерал де Руссо благополучно пересек линию фронта и направился к нам на командный пункт.
- Благодарю вас, мой генерал, - ответил Леопольд, положил трубку и полной грудью вдохнул застоявшийся воздух кабинета, густо пахнущий стеарином оплывшей свечи и копотью. Затем снял френч, небрежно бросил его на спинку стула и почувствовал облегчение, будто освободился от непосильной тяжести.
Минуту спустя, подошел к оперативной карте и смотрел на нее, не решаясь, что делать. Преодолев нерешительность, взял ее за край, свисавший со стола, резко завернул, скатывая в рулон. На пол свалились разноцветные карандаши, командирские линейки, которыми на карте работали штабные офицеры, печально подумал: "Вот и все".
В просторной приемной, точно также, как и в кабинете короля, горела всего одна свеча. Ее печальный свет падал на мрачные лица генералов, офицеров - представителей частей, в спешном порядке вызванных на командный пункт армии. Ощущалась жалкая подавленность, словно присутствующие были собраны на похороны и в тягостной тишине ожидали время выноса тела покойника. Изредка слышался шепот, в котором отчетливо угадывалось: "Де Руссо" "Капитуляция". К этим, обладавшим магическим воздействием словам, прислушивались все, ибо они составляли то главное, ради чего их пригласил король.
- Господа. А, господа, - робко раздалось в тишине с чувством глубокой тревоги. Из полумрака приемной к столу, ближе к свету, подошел высокий генерал с худым, длинным лицом, страдальческим взглядом. - А что если немцы взяли в плен генерала де Руссо? А, господа?
Замешанный на страхе голос генерала взорвал тишину, вывел представителей полков из оцепенения и они заговорили сначала тихо, а затем все громче, явственнее. Недовольный, многоголосый ропот вмиг заполнил приемную и, перекрывая его, в дальнем углу прозвучало решительно и смело: "Значит, завтра мы вновь будем сражаться за свободу Бельгии. И я первый поведу своих солдат и офицеров в атаку с возгласами: "Виват свободная Бельгия. Виват король!" К столу энергично протиснулся и стал рядом с генералом молодой полковник. Кто-то снял со свечи обгоревший, закрученный нагар фитилька и язычок пламени поднялся выше, осветив смуглое, волевое лицо офицера с забинтованной головой. Он сощурил глаза, пронзительно всматриваясь в полумрак приемной, пытаясь найти на лицах присутствующих сочувствие.
По тому, как мгновенно стих ропот, понял, что слушают его внимательно и уже спокойнее, но не без волнения, продолжил:
- Господа, я не скрою, что его величеству королю бельгийцев виднее, что делать, но с позиций командира полка, каковым я имею честь быть, становиться на колени перед Гитлером нельзя! У нас полумиллионная армия! - потряс он рукой в воздухе, показывая этим жестом, что она представляет грозную силу. - Солдаты и офицеры горят желанием сражаться за Родину. Нам надо драться, господа! Французы и англичане оправятся от поражения и придут к нам на помощь. Нельзя капитулировать! Бельгийцы нам этого никогда не простят!
- Правильно! - поддержало полковника несколько голосов негромко, но решительно.
- Не сегодня, так завтра придется сложить оружие, - раздраженно проговорил высокий генерал. - Днем раньше, днем позже. Какая разница, полковник?
Шум в приемной мгновенно стих. Не так-то просто было офицерам и генералам в столь сложной ситуации найти правильное решение - ведь и полковник, и генерал обладали определенной долей правды. Так, кого же из них поддержать? Воинственно настроенного молодого полковника или опытного и расчетливого генерала? Все молчали, размышляя, чью сторону занять.
Уязвленный ответом генерала, полковник метнул на него уничтожающий взгляд, обратился к офицерам и генералам.
- Господа! Вы слыхали, что сказал генерал? - Голос его звучал гневно. - Участь Бельгии, судьбу полумиллиона солдат и офицеров, в том числе нашу судьбу, он уже определил. Остается бросить оружие и поднять руки вверх, - Вдруг умолк, будто натолкнулся на слишком резкие слова, не решаясь произнести их, но, несколько помедлив, все же сказал жестко, - Господа, в военное время это называется пораженчеством. А, если хотите точнее - предательством короля и государства!
Вновь приемную захлестнула волна негодования и споров. "Правильно! Предательство!" - слышалось в полумраке и тут же иное: "Зачем лишние жертвы?" "Капитуляция", "Перемирие", "де Руссо".
Длинное лицо генерала исказила гримаса чудовищной боли - такого обвинения он не ожидал, затем оно покрылось бледностью, стало потным и неприятным. Широко распахнутый рот судорожно хватал воздух. Положив ладонь на грудь, он медленно опустился на кем-то подставленный стул.
- Господа, откройте окна, - попросил кто-то участливо. - Генералу дурно. Откройте окна.
В настежь раскрытые окна весенним ветром ворвался влажный воздух и в тот же миг яркая молния причудливым узором разорвала темное, дождливое небо. Оглушительно ударил гром, словно рядом произвел залп артиллерийский дивизион. Когда же перекаты грома удалились куда-то вдаль и стихли, полковник продолжил бросать в притихшую приемную пламенно и убежденно:
- Если его величество король Леопольд обратится к народу и призовет всех к оружию, то бельгийская земля будет гореть под ногами фашистов. Народу дать оружие - вот в чем спасение Бельгии! Армия вместе с вооруженным народом непобедима!
- Что? - взвизгнул пришедший в себя генерал. - Народу раздать оружие? А против кого он повернет это оружие?
- Вы боитесь своего народа? - вопросом на вопрос ответил полковник под одобрительный ропот десятков голосов.
- Хватит красной пропаганды! - фальцетом выкрикнул генерал, - Тут не площадь для митингов, а приемная его величества короля бельгийцев.
Но едва вспыхнул спор, в приемной появилась королева Елизавета. Генералы и офицеры встали по стойке "смирно", она озабоченно прошла в кабинет Леопольда.
Она застала короля сидевшим в кресле в расслабленной позе. Голова его была опущена на грудь, ноги широко разбросаны и вытянуты, руки свисали с подлокотников и почти касались ковра. Его отрешенная поза, френч, висевший на спинке стула, небрежно собранная на столе оперативная карта свидетельствовали о том, что король бельгийцев войну уже окончил. Увидев Елизавету, он поднялся, надел френч.
- Что случилось? - сухо произнесла Елизавета, - Зачем собраны генералы и офицеры?
- Я приказал представителям полков и дивизий прибыть на мой командный пункт для объявления условий прекращения огня и перемирия, - застегнув последнюю пуговицу на френче, с деланным спокойствием ответил Леопольд.
На скупо освещенном лице матери он увидел неподвижно уставленные на него глаза, постепенно наполнявшиеся гневным блеском.
- Зачем? - услыхал он ее вопрос, прозвучавший в окружающем безмолвии кабинета тревожно и требовательно. - Зачем?
Под ее гневным взглядом Леопольд почувствовал себя неуютно.
- Для объявления… условий прекращения огня, - несколько замявшись, ответил он.
Выработанные десятилетиями и неукоснительно соблюдавшиеся правила обращения в королевской семье, основанные на вежливой учтивости, не позволяли Елизавете высказать Леопольду все, что она сейчас ощутила, что хотела выразить категорически и прямо, отбросив все условности. С трудом сдерживая нараставшее чувство протеста, она подошла к столу, опустилась в кресло, спросила глухо, недовольно:
- Вы снеслись с немецким командованием, не посоветовавшись со мною и членами правительства?
- Обстоятельства не оставили мне времени для этого, - Леопольд повернулся к ней, намереваясь своим сообщением, которое до сих пор ей было неведомо, унять ее гнев, сбить с обвинительного тона, который ставил его в положение провинившегося школьника, - Да будет Вам известно, что генерал Горт приступил к эвакуации своих войск с дюнкерского плацдарма в Англию.
Елизавета посмотрела на него недоверчиво. Ощущение опасности холодом стиснуло ее сердце, вмиг пригасив недовольство к Леопольду.
- Не может быть - растерянно молвила она, осознавая сложность положения бельгийских и французских войск. - В это трудно поверить.
- Да, да. Англичане уходят, - распалялся Леопольд, вымеривая шагами кабинет, - Верится вам, или не верится, но генерал Горт умывает руки и ему нет никакого дела к союзным обязанностям, долгу, чести, освобождению Бельгии. Он предпочитает бежать на туманный Альбион, чтобы спасти свою армию, - Голос его набирал силу, наполнялся праведным гневом, - Нас предали! Да, да, предали самым коварным образом, - выкрикнул он и остановился перед Елизаветой, - В результате этого предательства обстановка на фронте настолько осложнилась, что я…
Увлекшись обвинением англичан, он не заметил, как Елизавета оправилась от неожиданного сообщения, как лицо ее, только что растерянное и мертвенно бледное, ожесточилось.
- Сочли целесообразным капитулировать? - прозвучал в кабинете ее голос отрезвляюще холодно. - Оправдание трусости ищите?
До слуха Леопольда дошел жесткий удар кулака Елизаветы по кожаному подлокотнику кресла. И этот неожиданный удар, угрожающе прозвучавший в накаленной тишине кабинета, и вопрос о капитуляции, и обвинение в трусости в один момент сбили его с толку и он умолк. Мгновение спустя, ответил без прежнего апломба.
- Я потребовал от немцев перемирия, а не капитуляции.
- Потребовали? - язвительно поинтересовалась Елизавета. - Это Гитлер потребует от вас капитуляции. Полной и безоговорочной!
- Если не удастся достичь перемирия, если судьбе будет угодно, то я готов к капитуляции, - услыхала она пугающий своей спокойной рассудительностью и покорностью судьбе ответ Леопольда.
- Боже мой, какое испытание ты уготовил мне, старой женщине? - простонала Елизавета. Подняв болезненный, тоской налитый взгляд в потолок, она долго сидела молча. - Капитуляция, оккупация, - медленно шевелились ее старческие губы. Она шептала эти слова, пришедшие в Бельгию с фашизмом, будто училась произносить и привыкать к их звучанию, оскорбляющему слух и сознание. Не поворачивая головы к Леопольду, спросила: - Надеюсь, в условиях капитуляции или перемирия вы оговорили право королевской семьи выехать за пределы Бельгии? Эмигрировать?
Леопольд не ответил и, почувствовав в этом молчании что-то тревожное, она повернула в его сторону голову.
- Я не намерен оставлять свой народ в несчастье и разделю с ним все тяготы, которые выпадут на его долю, - последовал мягкий, но четкий, давно выношенный ответ Леопольда.
Елизавета всем корпусом резко подалась к нему и в одно мгновение на память пришли его слова из обращения к армии: "Солдаты и офицеры, что бы ни случилось, моя судьба - это ваша судьба". Тогда она не придала им значения, полагая, что сказаны они для поддержания морального духа армии и только сейчас убедилась в их подлинном и страшном смысле.
- Вы хотите… - задохнулась она. - Вы хотите, чтобы королевская семья осталась в оккупации?
- Я надеюсь договориться с Гитлером о независимости Бельгии, - ответил убежденно Леопольд.
- Договориться о независимости? С Гитлером? Да в своем ли вы уме? - нарушив этикет в обращении, дала волю гневу Елизавета, но Леопольд не обратил внимание на ее тон, откровенно оскорбительные слова.
- Если возникнет необходимость, то я подпишу акт о капитуляции не как король и глава государства, а как командующий бельгийской армией. Капитулирует армия и ее командующий, а не Бельгия и ее король! - подчеркнул он свою мысль повышением голоса.
За окном громыхнуло раскатисто, громко и Елизавета вдруг почувствовала удушье кабинета. Спертый, пахнущий угаром от свечи, воздух раздирал легкие, судорожно сдавливал горло. Казалось, что сознание вот-вот оставит ее и она рухнет на пол в чужом замке на затоптанный, давно нечищенный ковер, где валяются разноцветные карандаши, которыми офицеры вычерчивали на карте агонию и конец Бельгии. Собрав силы, она поднялась с кресла, подошла к окну, отдернула плотные маскировочные занавеси, потому что уже нечего было маскировать, распахнула створки окна и прислонилась к подоконнику. Порыв ветра занес в кабинет запах сырых листьев, молодых трав, аромат поблизости высаженных цветов да тревожный шум деревьев и дождя. Она жадно вдыхала этот пьянящий воздух весны и стояла в раздумье о судьбе ее народа, своей судьбе. Справившись с собой, обратилась к Леопольду, как могла внушительней, будто вела речь с больным человеком.
- Ваше величество, сын мой, вы заблуждаетесь. И убедитесь в этом едва окажетесь на положении пленного. Подпись Леопольда, какими бы титулами она не предварялась - командующего армией или, еще как-то - остается подписью короля бельгийцев. И поэтому, независимо от того, как вы подпишите акт капитуляции, это все равно будет капитуляция Бельгии, капитуляция короля.
- В этом вопросе я остаюсь при своем мнении. Бельгия будет независимой и при оккупации, - отрезал Леопольд.
- История подобных примеров не знала, - продолжала настаивать Елизавета. - Чуда не произойдет и Гитлер останется Гитлером даже тогда, когда вы станете перед ним на колени - Достала из сумочки платочек, вытерла на лбу испарину волнения, сказала категорично, - Королевской семье надо эмигрировать.
- Зачем? - На лице Леопольда появилось раздражение.
- Король за рубежом, - убеждала она, - это - знамя борьбы за освобождение Бельгии. Король в оккупации - это пленный король. Пленный! Понимаете?
Леопольд покосился на нее, но ничего не сказал и в кабинете наступило молчание. Елизавета подумала, что ее слова дошли до сознания сына, остановили от безрассудного шага. Но вопреки ее ожиданию, Леопольд от своего решения отступать не собирался. Он настолько уверовал в возможность договориться с Гитлером о независимости Бельгии, в гарантии фюрера, что старания Елизаветы вызывали раздражение, и чтобы прервать неприятный для него разговор, он заявил:
- Я, останусь здесь и буду бороться за независимость Бельгии. Я обращусь к народу и мы возродим Бельгию из руин. - Подошел к свече, посмотрел на наручные часы, давая понять Елизавете, что разговор окончен, - Простите, но ко мне с минуты на минуту должен прибыть генерал де Руссо.
- Де Руссо везет условия капитуляции?