Все захваченное передавались в атаманскую казну. Естественно конвой себя не "обижал". Не "обижал" себя и урядник Рахманов. Анненков конечно знал об этом, но благоразумно закрывал на все глаза… А там… там пришлось бежать, в прямом смысле этого слова. Красные не давали покоя, преследовали казаков буквально по пятам. Оторвались только перед самым приграничным стыком. Перед казаками выросли каменные ворота Джунгара, за которыми была дорога, кому в Китай, а кому в Афганистан. Граница разделила остатки Анненковской армии на три части: первая, с атаманом, решила идти в Китай; вторая, в которой был и урядник Рахманов, уходила в Афганистан. Ну, а третья, третья, которую по приказу атамана разоружили, повернула назад, к родным станицам. Но не суждено им было вернуться домой, и просить у красных помилования. Все,3800 человек, были расстреляны и зарублены, теми, кто уходил за границу… И об этом исповедовался тогда дед Рахмата…
Однако исповедование деда не задело душу внука. Он не знал своей исторической родины, да и, по правде говоря, не стремился к этому. В Кабульском университете, куда он успешно сдает вступительные экзамены, изучает историю богословия. Он видит в исламе то, чего нет в христианстве. Он видит, как христианские страны разъедает расовая ненависть, национализм, что в итоге не объединяет их, а наоборот отталкивает друг от друга. И наоборот, ислам объединяет страны его исповедующие. В этих странах нет национальных предрассудков, и не может никогда быть.
Итак, казалось бы, все идет, как надо. Но отрицательную роль в его последующей, казалось бы, успешной, карьере, сыграло продолжение учебы в Англии. По возвращении в Афганистан, начинает работать в МИДе правительства принца Дауда… А дальше, переворот за переворотом. В итоге он остается не удел. Новое правительство Афганистана почему-то считало его английским шпионом, в связи, с чем он неоднократно вызывался в службу безопасности. А так, как там никаких доказательств не было, его отпускали. И вдруг, новый переворот. Амина убивают. К власти приходит Бабрак Кармаль, и почти сразу, в стране появляются русские войска.
Рахматулло никогда не испытывал вражды к русским. Возможно потому, что его предки по отцовской линии русские? Вполне возможно, но и то вряд ли. К русским никогда не испытывал вражды и его тесть, да и другие афганцы, которых он знал. О России они отзывалась всегда с большим уважением. Они помнили, как эта страна, стоявшая на грани порабощения, не только защитила себя, но и освободила от рабства другие народы Кто-кто, а афганцы знали, что такое борьба за независимость. Об этом им не нужно рассказывать. Это у них в крови. И вот эта страна, к которой, как великому соседу, афганцы относились с уважением, вдруг пришла на их землю. Пришла, чтобы защитить новый режим, который, как только пришел к власти, уже пытается разрушить счастье и благополучие уже его, Рахматулло, семьи. Став полевым командиром, он с такой же ожесточенностью, как в свое время его дед воевал с большевиками, дрался с новой властью, и с теми, кто пришел к ней с поддержкой. Воевал умело. Из боев всегда выходил победителем. Был замечен лидером группировки ИОА (Исламское Общество Афганистана) Раббани, в лице которого всегда имел по отношению к себе поддержку. И только благодаря нему, оказался после лечения в госпитале в Пешеваре, здесь, в лагере Бадабера.
Рахматулло вздохнул, взял в руки список пленных шурави, и пробежал по нему взглядом. Список заметно поредел. Четверых уже нет. Двоих забил досмерти начальник охраны Абдурахмон. Один умер от гепатита, а последний выехал не так давно в США. Таким образом, остается двенадцать. А вот, что докладывать по ним полковнику Акахмеду, который его уже ждет, Рахматулло не знал. То, что их осталось двенадцать? Так об этом полковника он уже поставил в известность.
Рахматулло бросил список в папку, вызвал дежурного, и, сообщив, что выезжает в Пешавар к начальству, вышел во двор к ожидавшей его там старенькой тойоте.
Он уже привык ранним утром встречать воровато заглядывающий через щель под потолком тонкий лучик восходящего солнца. Вот и сейчас, с большим трудом, повернувшись спиной к соседу, и чувствуя, как кровь ударяет виски, он открыл свой единственный глаз и попробовал поймать его взглядом. Будто зная это желание, луч ласково пробежал по его давно небритым щекам, мелькнул на лицах товарищей и исчез. А они, двенадцать, почти все искалеченные человеческие подобия, как лежали, так и оставались лежать на покрытом полуистлевшей соломой, глиняном полу. Рваные одеяла, кувшин с ржавой водой. Десять шагов в длину, четыре в ширину - таково жизненное пространство этой камеры. Он с трудом заставляет себя встать. Вытянув вперед руки, стиснув от боли зубы, попытался делать под собственную команду что-то похожее на утреннюю гимнастику.
- Раз, два, три! Раз, два, три!
От усердия выступил пот на широком лбу, загорелись заросшие густой щетиной впалые щеки.
Худой, длинный как жердь, он то опускается на корточки, то тянется к потолку.
- Надо жить…. Надо жить, - шептал он запекшимися губами, удивляясь, как вообще остался жив после вчерашнего "разговора" с охранниками…
…Били его молча, и остервенело. Кулаками, кованными американскими ботинками, камчой, с вплетенными в ее "косички" свинцовыми пулями, по голове и спине. Били, пока он не потерял сознание. Били за то, что во время работы разговаривал с пленным афганским лейтенантом. Может, и обошлось бы, но как назло рядом оказался начальник охраны Абдурахмон, со своей знаменитой плетью. В прошлом месяце он имел неосторожность послать Абдурахмона на три буквы. Тот, к несчастью, зная русский язык, все понял и прямо превратился в зверя…. Тогда его ребята с трудом вернули "с того света". Особенно благодарен он Николаю Семченко, который почти неделю ходил за ним, как за ребенком… Он тогда не видел, как подбежал Коля, как отбросил в сторону начальника охраны с подручным, и подхватил его на руки. Ему казалось, что тело его стало вдруг легким, как пушинка. На смену дикой, опоясывающей боли, пришло настоящее блаженство. Ему казалось, что он ушел от этого жестокого, так и не понятого им мира. Потом почувствовал, как дернулась его голова, за пустоту стали цепляться пальцы. И снова боль, невыносимая, мучительненая…. А потом, словно через пелену, проступили склоненные над ним лица Коли и товарищей…
Пульсирующая боль в затылке заставила опуститься на колени и снова лечь на свое место. Камера постепенно просыпалась. То тут, то там раздавался надрывный кашель, хрип, сопровождаемый стонами и тяжелым сиплым дыханием.
Закрыв глаз, он, стараясь не шевелиться, чтобы вновь не всколыхнуть затихающую боль, попытался забыться. Ничего не получалось. Не зная, почему, он вдруг стал возвращаться в свое недавнее прошлое.
"ОН"… А кто он в действительности? Витька Богданов? Или Файзулло? Этим именем нарекли его еще тогда "духи". "Тогда…". "Тогда"…, это когда?.. В ноябре прошлого года?.. Точно…
Со стоном вздохнув, он судорожно подавил прорывающиеся наружу рыдания и, помимо своей воли, в который раз, провалился в воспоминания.
Он, сержант Витька Богданов, заместитель командира разведвзвода десантно-штурмовой роты не мог простить себе, что с ним произошло. Изо дня в день он терзает свою душу за все, что случилось…. Как он, тренированный верзила, мастер спорта, совершивший более ста прыжков с парашютом, вдруг превратился в высокий, обтянутый кожей скелет, с изъеденными язвами босыми ногами, на которые он с трудом надевал рваные резиновые калоши?
…Да, так оно и было…. В ноябре прошлого….
Тогда был вечер. По разведданным их должны были атаковать духи. Он сидел под маскировочной сетью и курил, бог знает, какую сигарету. Во рту было противно как после тяжелой пьянки. Он давно хотел плюнуть на всех духов и завалиться спать. Но командира взвода вызвали в роту, и теперь он должен был за все отдуваться за весь взвод, в котором было - то, всего-навсего, пара отделений. О некомплекте знали все, а мер никаких не принимали. Обещания о пополнении, оставались обещаниями.
- Ну, где твои хреновы духи? - со злобой спросил Виктор сидевшего рядом телефониста Васькова.
Тот лишь неопределенно пожал плечами, явно показывая, что он здесь не при чем. Команда поступила из роты, от командира взвода, который сказал, что скоро прибудет. Виктор недобро усмехнулся, и в этот момент послышался протяжный, напоминавший тяжелый вздох, шелест, а затем громкий хлопок взрыва. Виктор обернулся в сторону взрыва - примерно на полпути от окопа до блиндажа дымилась небольшая воронка. В окопе кроме него и телефониста, никого не было.
Выглянув из окопа, он осмотрелся, потом резко выскочил на бруствер и бросился к блиндажу.
В блиндаже большинство солдат лежало на койках. Четверо, в числе которых были два командира отделений, резались в карты.
- Какого хрена…. твою мать! - Только и успел крикнуть Виктор, как серия разрывов прокатилась по позиции.
- Кажется, полезли! - вскочил из-за стола младший сержант Севка Котов, и с криком, - По местам! - схватив автомат, вслед за Виктором выскочил из блиндажа.
Взрывы раздавались теперь почти беспрерывно. Резкой трелью зазвонил телефон. Виктор вырвал из руки телефониста трубку, послушал, бросил "принято!", и через бинокль стал осматривать лежащую перед окопом степь, по которой словно шарики саксаула, катились фигурки духов.
- Котов! - крикнул он внезапно охрипшим голосом. - Бери свое отделение и дуй на левый фланг!
Котов и шестеро его подчиненных почти мгновенно собрались и ушли. Снова позвонил телефон.
- Товарищ сержант, прут на правый фланг Митина, - сообщил телефонист, выслушав доклад. - Просит подкрепления. Двоих, убили, и еще один тяжело ранен.
- Кравченко! - Крикнул Виктор выглядывающему из-за бруствера ефрейтору. - Бери пулемет и дуй к Митину на правый фланг! Доложишь обстановку сам!
Кравченко позвонил минут через пять. Виктор сам взял трубку.
- Они лезут из-за гребня! - захлебываясь от возбуждения орал Кравченко в трубку. - Митина эрэсом разнесло в куски! Одному мне не справиться! И гранат больше нет ни хрена! Я уже все побросал!
Напоследок Кравченко выругался многоэтажным матом и бросил трубку.
Мамедов! - Виктор крикнул лежащему на бруствере солдату. - Возьми пару человек и ящик гранат, и вперед на правый фланг! - Затем какое-то мгновение подумав, сказал: "Вот что, Мамедов, оставайся здесь. Я пойду сам. За меня остается Васьков, - кивнул он на телефониста с ефрейторскими лычками на погонах.
В окопе, на правом фланге, их встретил Кравченко. Трое уцелевших бойцов лежали на бруствере и стреляли короткими очередями. И вдруг все затихло. Виктору стало, как-то не по себе.
Он взглянул на часы и удивился: два часа боя пролетели как пара минут.
Слева снова застучал пулемет. Виктор дернулся, подхватил автомат, поправил на голове каску и бросился к брустверу, где уже лежал за пулеметом Кравченко. Подняв к глазам бинокль, он жадно стал вглядываться в лежащую перед ним местнбость. Сосчитав несколько трупов, он вдруг увидел, как из лощинки выскочило до десятка духов. Все как на подбор были маленького роста.
Кравченко дал по ним длинную очередь. Трое коротышек остались лежать, остальные скатились в лощину.
- Ни хрена не пойму, чего они все такие низкорослые? - удивленно спросил Виктор.
- Кравченко злобно хмыкнул.
- Это пацаны…
- Как пацаны!? - еще больше удивился Виктор.
- А так, пацаны. Лет по двенадцать - пятнадцать, не больше, - медленно проговорил Кравченко и злобно ощерился. - Сегодня, товарищ сержант, оказывая братскую помощь афганскому народу, я укокошил уже около десятка пацанов. - И немного помолчав, с сарказмом спросил: "Как ты считаешь, Витя, те, кто родил, вырастил меня, будут гордиться мной?"
- Да пошел ты…! - выругался в ответ Виктор и потрясенно замолчал.
Атака моджахедов возобновилась. Виктор пристроил автомат на бруствере, выбрал цель и открыл огонь. Бил расчетливо и хладнокровно, не обращая внимания на противный визг и разрывы эрэсов.
Расстреляв сдвоенный магазин, поспешно заменив его новым, и теперь уже без азарта, а с каким-то злобным упорством, стал искать цель.
Снова завизжали эрэсы. Виктор тяжело поднялся, отодвинул в сторону раненого Кравченко и взялся за пулемет, готовясь к стрельбе.
- Ну, началось… - в сердцах выругался он, и в тот же миг рядом с ним со страшным грохотом вспыхнула ослепительная вспышка. Виктора бросило на Кравченко, и они оба скатились на дно окопа. Он безуспешно пытался подняться, ничего не видя из-за оранжевой пелены в глазах. В ушах стоял какой-то немыслимый звон, во рту ощущался привкус чего-то горько - кислого. Затем снова вспышка и снова взрыв, потом что-то тяжелое на него рухнуло, и все…. Темнота.
Очнулся, когда духи вытаскивали его из под обрушившегося бруствера. Тяжелая контузия, которую он тогда получил, так его и не отпустила…. Периодические страшные головные боли и заикание. А глаз ему выбили "духи" уже позднее.
Тогда, в одном из переходов, молоденький солдатик, попавший в плен на неделю позднее Виктора, оступился и уронил с плеч поклажу. Подбежавший моджахед, сбил его с ног и стал пинать ногами. Оказавшийся рядом Богданов, отбросил душмана от мальчишки, и попытался оказать тому помощь. На него сразу же набросились несколько человек. Сбив с ног, стали жестоко избивать. Били тупыми носками тяжелых солдатских ботинок по ребрам, в пах, по голове. Тогда от удара кованым ботинком и был выбит его левый глаз. Солдатика пристрелили, а он, еле державшийся на ногах, вынужден был нести теперь уже две поклажи.
Моджахеды невзлюбили его сразу. Они чувствовали силу духа этого человека, его свободолюбивый гордый нрав, непримиримость создавшемуся положению, и готовность в любое время совершить экстремальные действия. И чтобы сломать этого сильного человека, подавить в нем все человеческие инстинкты, он подвергался ежедневным истязаниям, и физическим, и моральным. Его даже, как-то расстреляли с другими пленными. Вывели их тогда троих из ямы, где они находились, поставили в нишу под скалой. Двое "духов", которые их привели, отступили метров на десять, и взяли автоматы на изготовку. Полевой командир, на довольно приличном русском заявил, если они хотят остаться жить, у них есть только один шанс - принять "ислам". Тогда с пленными еще не встречались американцы, не предлагали "свободу западного мира"… А тогда…. тогда они, как один, отказались от предложения, ибо каждый знал, приняв "ислам", он должен будет воевать против своих соотечественников…. Ну, а потом…. Потом взмах руки полевого командира, и грохот автоматных очередей. Очнулся от громких выкриков и хохота, стоявших вокруг духов. Изрешеченные пулями тела ребят лежали у его ног. Позднее он узнал, что его и не хотели расстреливать. Это была придуманная полевым командиром акция устрашения, цель которой была сломать его, Витьки Богданова, волю. Что бы его ожидало далее, трудно сказать, но моджахедам был нужен такой сильный, как он, человек, способный переносить грузы и снаряжение там, где не может пройти ишак. А потом…. Потом он оказался здесь, в этом лагере, на строительстве сооружаемой вокруг него, глинобитной стены.
Тяжело вздохнув, с трудом повернулся на правый бок и попытался забыться. Давящая духота и дышащая смрадом мерзкая теплая сырость давно уже казалась для него чуть ли не раем и совсем не мешала. Однако, как он не пытался, мысли не отпускали, а спутанным комком шевелились в его воспаленном мозгу. Сердце в груди вдруг забилось часто и гулко - он увидел перед собой родное село на Орловщине, именно такое, каким оно запомнилось, когда он уходил в армию: позолоченные осенью сады, утренняя туманная дымка над ставком, переливчатое пение петухов…. Вот появились отец с матерью и младшая сестренка. Все почему-то в праздничных одеждах и плачут. Вот мелькнула любимая Аксютка…. и, словно приведение, пропала. Казалось, он и не думал. Мысли сами по себе перекатывались с места на место. То вспыхивали, то пропадали. Вот снова мама….. И он, совсем маленький, босоногий мальчонка, тянет к ней свои ручонки, и никак не может дотянуться. И явственно вдруг услышав: "…сыночек, мой родненький!", он вскинулся, и окончательно придя в себя, снова оказался в этом страшном, реальном мире. Слезы медленно катились по его давно не бритым щекам и пропадали в густой щетине рано поседевших волос.
Николая Семченко подняли ночью.
- Вставай, Абдурахмон, - склонившись над ним, лежащим в углу камеры на старом дырявом матрасе, охранник тряс его за плечо.
- А? Что? - вскинулся Николай, - зажмуриваясь от яркого луча электрического фонаря.
По голосу он узнал подручного начальника охраны лагеря, Сида, такого же, как тот, садиста.
- Что тебе нужно, Саид? - недовольно спросил Николай, закрываясь рукой от бьющего по глазам луча.
Саид не привык к таким дерзким ответам, и с трудом сдерживаясь, задрожал от ярости. С какой охотой он схватил бы сейчас этого жесткого, крепкого, как воловий бич, пленного за горло, и бил бы его до тех пор, пока тот не превратился бы в блеющего ягненка.
Но сделать этого не мог. Ночью прошел сильный с ветром ливень и где-то повредил электрическую линию. А аварийный дизель-генератор, который находился в подсобном помещении мечети, охранники запустить не смогли. Электрик, тоже из пленных шурави, Абдулло, был очень болен, и лежал тут же в камере с высокой температурой. А поскольку Николай неоднократно помогал Абдулло ремонтировать этот дизель, о нем и вспомнил его тезка, Абдурахмон.
Уже более полугода, как он, Николай Семченко в этом лагере, и почти полтора года, как в плену…. Да…. плен. Прошло с того памятного дня времени, и мало, и много…
Нет-нет, да и возвращается он в тот, не так уже далекий день…
… Николай не первый раз шел по этой трассе и знал, как только появится седловина, колонна провалится в густой туман. И точно, через какое-то время их поглотила клубящаяся белесая мгла. И, только несведущий мог думать, что это туман. На самом деле это были припавшие к земле самые обыкновенные облака. Именно те, которые все привыкли видеть высоко в небе.
Машины шли медленно, включив все габариты. Под колесами грязью струилась слякоть. Мгла рассеялась внезапно, как и появилась. Вдоль дороги замелькали припорошенные снегом кусты можжевельника, а кое-где, что казалось абсолютно невероятным для суровых горных условий, нет-нет, да попадали самые настоящие цветы. Николай уже знал про этот феномен природы - это были первоцветы местных крокусов…
…Колонну духи в клещи взяли классически. Ударили почти одновременно по головному и замыкающему колонну бронетранспортерам, а потом по всей колонне.
Николай выскочил из горящей кабины и, прокатившись по земле, туша, загоревшую на спине афганку, опустошил на звук стрельбы половину обоймы пистолета. Автомат остался в кабине "КамАЗа". Осмотрелся. Вокруг творилось, что-то невообразимое. Он еще не знал в тот миг, что в бэтээре, за которым шла его машина, все погибли. Вот метнулся от своей горящей машины Олег, водитель следовавшей за ним, машины. Не успел ему крикнуть, как афганку того в двух местах вспороло, вывернув нательное белье - точно два белых клочка ваты вывернуло, а Олег даже не шелохнулся. Точнее его рука два раза покорно дрогнула от ударов пуль, вот и все.