Николая припекало пламя горевшего впереди БТРа. От стоявших сзади машин доносились крики и стрельба. Он поднялся на ноги и, пригнувшись, вышел из-за своей горевшей машины, держа палец на спусковом крючке "ТТ". И вдруг столкнулся с тем, кто убил Олега. Цель была так близко от него, и враг был так не похож на врага, что он непроизвольно отвел пистолет в сторону.
Перед ним стоял мальчишка лет двенадцати с выпученными от страха, ничего, кроме страха, смертельного животного страха не выражавшими черными глазами.
Рот у мальчишки был открыт, а глаза, глаза были, как два ружейных ствола. Он был в цветастом халате, а в руках держал хорошо знакомый Николаю наш автомат Калашникова.
- Ты что! - крикнул ему Николай, хотя это было совершенно бессмысленно. - Брось оружие, пацан! Брось, кому говорят!
Он кричал на этого ничего не понимающего мальчишку, зная, что крик его не имеет смысла, но не стрелял.
И тогда в глазах мальчишки мелькнула осмысленность. Может быть, ему показалось, что он выиграл. Он повел стволом своего автомата и ударил в Николая смертельной струей.
На этом для него тогда все и закончилось.
Сознание возвращалось к нему постепенно. Сначала он ощутил жуткую боль в левом плече, потом в левом бедре. Автоматная очередь прошлась, по всей вероятности, от самого плеча, до ноги. Неожиданно услышав шум двигателя, он решил, что находится у своих, в бэтээре. С трудом, подняв тяжелые веки, сквозь полумрак увидел над собой бородатое лицо.
- Ну, как, шурави, очухался? - бородач скалил в улыбке зубы. Николай не ответил. Он повел глазами и увидел еще несколько бородачей. Гадать, где находится, не было смысла. И ежу понятно, что вокруг его духи, и бронетранспортер, в котором он лежит, скорее всего, из колонны, в составе которой он совсем недавно следовал на своем КамАЗе.
Вскоре бронетранспортер остановился. Бородач, который обратился к нему на чистом русском языке, помог выбраться из бронированной машины, остановившейся во дворе небольшого глинобитного дома, окруженного такой же глинобитной стеной. Возле нее на корточках сидели около десятка людей с автоматами и винтовками. Увидев Николая, они вскочили и, размахивая оружием, со злобной радостью загалдели.
Придерживая Николая, бородач помог ему пройти в дом. Перевязку, которую ему наложили там, на поле боя, была сделана наспех, и поэтому бородач ее обновил. За это время Николай успел оглядеться. Комната, в которой он оказался, имела довольно неприглядный вид. Мебель отсутствовала. Только на замусоренном полу валялись несколько матрасов, прикрытых темно-серыми армейскими байковыми одеялами, на одном из которых, теперь лежал он, Николай. Посреди комнаты стояли две сдвинутые вместе табуретки. Покрытые грязной тряпкой, они явно заменяли собою стол. Подтверждением этому были лежавшие на нем алюминиевые миски.
Потеря крови давала о себе знать. Сознание его начало куда-то проваливаться. Словно через туман он наблюдал, как бородач зажег керосиновую лампу, поставил ее на импровизированный стол, с которого уже исчезли алюминиевые миски.
Очнулся от крика петуха. Первая мысль была, "где он?". Посмотрев в единственное окно, откуда били прямо в лицо яркие лучи восходящего солнца, он отвернулся и, увидев стоявшую на табуретках лампу, все вспомнил. И разгром колонны, и парнишку с автоматом, и то, как попал в этот кишлак, и в эту хижину.
Скрипнула дверь. Бородач принес завтрак.
- Попробуй местную еду, Абдурахмон, - дружелюбно, предложил он.
- Почему, Абдурахмон? - Николай повернул голову в сторону бородача.
- Так решил старейшина кишлака. Отныне ты Абдурахмон. А меня зовут Рашид.
Николай закрыл глаза. - Ну что ж, Абдурахмон, так Абдурахмон, - мысленно согласился он на свое новое имя, раздумывая, отказаться, или нет от предлагаемой еды. Но, поняв, что в его нынешнем неопределенном положении глупо отказываться - больше могут и не предложить, с трудом сел и, придвинувшись к импровизированному столику, взял из миски лепешку и принялся медленно жевать.
- У тебя, наверное, есть масса вопросов, - сказал Рашид. - Спрашивай.
Николай молча попытался пожать плечами, но, приподняв левое плечо, скривился от боли. Больше всего интересовала, конечно же, собственная судьба, но ему казалось, что спрашивать об этом, - значит показать свой страх. И все же он решился…
- Почему меня не пристрели там, а взяли раненного, и теперь возитесь со мной?
- Скажи спасибо Махмуду. Это он встал на твою защиту, когда тебя хотели пристрелить моджахеды.
- А кто такой, Махмуд? - Николай вопросительно посмотрел на Рашида.
- Махмуд, это внук старейшины кишлака. Он рассказал, что ты мог его убить, но не сделал этого.
Теперь Николай вспомнил этого мальчишку, и внутренне содрогнулся, вспомнив детали этой встречи.
- Теперь все мне понятно, - кивнул он головой и, посмотрев внимательно на собеседника, спросил:
- Рашид, откуда ты так хорошо знаешь русский язык? Ты что, учился в Советском Союзе?
- И не просто учился, а и родился, и жил там всю жизнь. - Рашид весело рассмеялся. - Тебе, наверное, интересно знать, как я оказался здесь? Хорошо, попробую рассказать…
Он отрезал кусок мяса, неспеша отправил его в рот, затем вытер его рукавом халата и неторопливо продолжил:
- Я незаконнорожденный сын советского офицера. Родился в Таджикистане, в приграничном с Афганистаном кишлаке. Рядом была погранзастава, где и проходил службу мой отец. Там он и соблазнил мою мать. А когда узнал, что она беременна, трусливо сбежал, попросив у начальства перевода. Отец матери, мой дед, узнав о позоре дочери, хотел ее убить, но, пожалел и выдал замуж за нищего слабоумного Акбара. Ему тогда было немногим более сорока, а маме всего семнадцать. А когда я родился, все были удивлены - как у такого никчемного юродивого, может родиться такой здоровый мальчик. Но, посчитав, что это воля Аллаха, все пересуды закончили.
Видимо отец у меня был умным, и я унаследовал его гены. Школу я закончил в Душанбе, куда переехала моя мать после смерти отчима, с золотой медалью. Потом учеба в университете на филологическом факультете. А потом советские войска вошли в Афганистан. И я, как лейтенант запаса, был призван на два года, и отправлен на эту войну. Прошло какое-то время, и я понял, что героем на этой войне быть нельзя. Задача была дожить до дембеля. Через полгода у меня заканчивался двухгодичный срок службы. Но очередной бой с моджахедами все перечеркнул. Когда во взводе в живых кроме меня остался только один тяжелораненый сержант, я решил, что все… Амба… Вот так я и оказался у моджахедов. Заранее я к этому не готовился, как-то само получилось. Умирать уж очень не хотелось…
- А теперь, ты бессмертным стал, что ли? - усмехнулся Николай.
- Нет, конечно, - качнул головой Рашид, - но если это случится, то меня будут считать настоящим интернационалистом, который бескорыстно сражался за чужую свободу, а не за великодержавные интересы.
- И что же ты совершил, чтобы тебя моджахеды посчитали героем? - язвительно поинтересовался Николай.
- Видишь ли, я уже давно полевой командир, и у меня в подчинении, по нашим меркам около взвода моджахедов. Например, недавно мы разгромили два советских поста на дорогах. А сейчас вот, автоколонну….
- И тебе никого не было жалко? - тихо спросил Николай. - Их ведь тоже призывали, как тебя, куда ж им было деваться - то?
- В Америке, те, кто не желал идти на войну во Вьетнаме, сжигали повестки, - глухо ответил Рашид, и, пряча глаза, отрезал и отправил в рот очередной кусочек мяса.
- Ты, наверное, и мне решил предложить стать настоящим интернационалистом? - задумчиво жуя лепешку, осторожно поинтересовался Николай.
- А это уж тебе решать, да и подлечиться сначала надо, - Рашид усмехнулся, продолжая жевать мясо.
- А если откажусь…
- Отправим за кордон, - невозмутимо ответил Рашид. - А если нет, шариатский суд решит, что делать с поджигателем кишлаков и убийцей детей и стариков…
Тогда у него не было с собой никаких документов. Одет он был в афганку, на погончиках которой не было никаких знаков различия. Мустафа, контрразведчик, который его допрашивал после памятного разговора с Рашидом, все допытывался, кто он по воинскому званию. На тот период Николаю уже исполнилось двадцать шесть лет, и контрразведчик никак не мог поверить, что этот высокий, крепкий, спортивного вида человек не офицер, и даже не прапорщик, а простой гражданский водитель.
- Ты уже больше месяца с нами, Абдурахмон, сказал ему однажды Мустафа, - я видел, что ты изучаешь нас, но и мы изучали тебя. Мы проверили через своих людей, ту часть, к которой, как ты говоришь, был приписан. Но там никаких сведений о тебе нет. Может ты разведчик, и у тебя офицерское звание. Кто ты? Старший лейтенант? Капитан? Может и имя у тебя другое?
- Нет, Мустафа, - ответил тогда Николай, - то, что я рассказал тебе о себе, правда.
Позднее, когда он оказался высоко в горах, в семейном лагере моджахедов, с ним пожелал переговорить даже сам Ахмад Шах. По русски он говорил безукоризненно. Спросив откуда родом, чем занимался в Афганистане, он, окинув его фигуру оценивающим взглядом, поинтересовался, какими видами спорта тот занимался. Николай честно ответил, что увлекается восточным единоборством. Ахмат Шах понимающе кивнул головой и без предисловий предложил Николаю пойти к нему в личную охрану. Тот отказался, и уже месяц спустя, оказался здесь, в этом лагере.
Жалеет ли он, что отказался от предложения самого Ахмад Шаха. Конечно, нет. И хотя он жил в семейном лагере моджахедов около полугода и имел возможность свободного перемещения, всегда чувствовал, что за ним ведется негласное наблюдение. Возникали ли у него мысли о побеге. Да, возникали и довольно часто. Но он был реалистом и видел, что одному это не под силу, тем более, что лагерь находился высоко в горах, и дойти до него и выйти из него, можно было только по одной горной тропе, которая всегда была под усиленной охраной моджахедов.
Николай оказался способным к изучению афганского языка, в основном это были, дари и фарси, и уже через пару месяцев довольно бегло говорил на том и другом. А старейшина лагеря, мулла Саттикула, взялся его учить основным принципам шариата. Отказаться Николай не мог. Это вызвало бы у окружающих подозрение. Он отпустил бороду и усы, одет был в афганскую одежду, и практически ничем не отличался от обыкновенного афганца.
Читая, теперь уже самостоятельно, Коран, он стал ловить себя на том, что больше и больше начинает верить истинам этой полуторатысячелетней мудрости. Но заложенное в нем советское воспитание, пионерское, а потом и комсомольское прошлое, помимо его воли, останавливало его.
Дни тянулись томительно. Имея возможность свободного перемещения по лагерю, он постепенно познакомился со стариками, живущими здесь со своими семьями и детьми, с молодыми моджахедами, периодически появляющимися в лагере, чтобы повидаться со своими близкими. Часто виделся он и со своим "крестником" Махмудом.
Общаясь с этими людьми, Николай все больше погружался в их житейский быт, узнавал их нравы и обычаи, и постепенно начал осознавать, какой страшной трагедией обернулась война для афганцев. Ему становились известными факты, когда старший брат был командиром роты правительственных войск, а младший - полевым командиром моджахедов, когда дети воевали против отца. Много он узнал и о героическом прошлом афганского народа, о котором не найдешь и слова ни в одном учебнике по истории…. Например, все, даже дети, с гордостью говорят о победах афганского народа над английскими колонизаторами в ХІХ веке и начале XX века. В 1839–1842 годах был разбит 16-тысячный отряд колонизаторов. По преданиям корпус был вырезан в ночное время. Спасся тогда только один человек. В 1880 году у местечка Майванд, англичане снова потерпели поражение. Тогда была уничтожена бригада колонизаторов. И самая жестокая битва произошла в 1919 году, когда 60-тысячная афганская армия, разбила наголову 160-тысячную армию англичан.
И чем больше Николай узнавал об Афганистане, его народе, тем чаще стал задумываться, зачем, такая великая держава, как СССР, находится здесь.
Однажды с ним снова пожелал встретиться мулла.
- Ты уже довольно долго живешь в нашем лагере, Абдурахмон, и рана твоя уже зажила, и я хотел бы испытать тебя - примешь ли ты Ислам? Николай от неожиданности растерялся. Сразу на память пришла мать, которая перекрестила его перед самым отъездом, и подарила крестик. Он и сейчас был на его груди. Моджахеды, к его удивлению, проявили благородство и оставили его. Николай не знал, что и ответить. С одной стороны он был христианин, а если посмотреть с другой стороны - атеист…
- Можешь подумать, Абдурахмон, - понимающе качнул седой бородой мулла.
Но Николай уже решил. Он твердо сказал "нет".
Отказ принять мусульманскую веру и отказ идти в телохранители к Ахмад Шаху, и предопределило его дальнейшую судьбу. Вскоре он был переправлен в Пакистан, и доставлен в учебно-тренировочный лагерь моджахедов.
По прибытии в лагерь, в котором было уже около десятка советских военнопленных, администрация, в лице Рахматулло и его заместителя Абдурахмона, к Николаю отнеслись довольно настороженно. Видимо сыграло свою роль его знакомство с самим Ахмад Шахом, о чем вероятно рассказали им доставившие пленного моджахеды. Рахматулло лично побеседовал с Николаем, посетовал, что тот отказался принять Ислам, и был очень удивлен его отказом от очень выгодного предложения, о котором мечтает большинство моджахедов - стать личным телохранителем самого Ахмад шаха Масуда. В заключении высказал надежду, что Абдурахмон пересмотрит свои взгляды на Ислам, и станет правоверным мусульманином.
Его заместитель Абдурахмон, возненавидел его сразу. Сначала он возмутился, что у пленного такое же имя, как у него.
- Хотел бы я знать, какой ишак наградил тебя таким благородным именем, - прохрипел он с яростью, бросая оценивающий взгляд на атлетическую фигуру своего тезки - шурави.
- А ты спроси у своего начальника Рахматулло, - нагло улыбаясь, ответил Николай, - и незабудь в точности повторить свой вопрос.
От неожиданности Абдурахмон не нашелся что ответить. Он привык, что его имя наводит страх на всех пленных, а тут такой наглый ответ. Поняв, что, назвав ишаком того, кто дал такое же имя, как у него, пленному, он совершил ошибку, Абдурахмон, чтобы как-то скрыть свое замешательство, резко перевел разговор на порядки в лагере и ответственности за их нарушение. Отпуская Николая, он мысленно дал себе слово поставить на место этого наглого шурави, и сделать его послушным, как овечку. Абдурахмон и представить себе не мог, что он не только не исполнит задуманного, но и потерпит вскоре от этого пленного шурави, довольно впечатлительное и унизительное поражение…
Неисправность, хотя и работали при одной керосиновой лампе, устранили быстро. Помогал ему пленный афганский лейтенант Голь Мохаммад, или просто, Моммад. Генератор несколько раз чихнул, затарахтел с перебоями, снова чихнул и, наконец, заработал в густом ровном режиме. Николай включил рубильник, и тусклый свет идущий от привязанной к потолку небольшой покрытой густой пылью лампочки, осветил помещение.
Выждав какое-то мгновение, он с наглой ухмылкой подошел к Саиду и попросил две сигареты:
- За работу, - коротко бросил он, и нагло уставился в пышущую ненавистью багровую рожу охранника.
Саид в растерянности посмотрел на своего начальника, явно не зная, что предпринять. Абдурахмон скривился, и в знак согласия кивнул головой.
Николай, подмигнув Моммаду, который, зная, что его друг не курит, с удивлением смотрел за его действиями, спрятал сигареты в карман шаровар, и, убрав улыбку, вопросительно посмотрел на Абдурахмона.
Абдурахмон подошел к работающему генератору, и с важным, ничего не понимающим, видом, осмотрел его со всех сторон, затем, переведя взгляд на Николая, процедил сквозь зубы:
- Оба до утра останетесь здесь. Будете дежурить. И Аллах свидетель, - Абдурахмон закатил глаза к потолку, - если эта машина снова остановится, я живьем сдеру с вас ваши вшивые шкуры.
- А ты не боишься, что мы сбежим, оставляя нас одних? - бросил вслед уходящим Николай, явно желая проверить, оставит Абдурахмон с ними охранника, или нет.
- Не боюсь, - не оборачиваясь, со злобой ответил тот. - Охранник будет снаружи, и если что-то будет не так, он пристрелит вас, как паршивых баранов.
Зная Абдурахмона, Николай понял, тот не шутит.
Покосившись на закрывшуюся за моджахедами дверь, он подошел к Моммаду, и полуобняв за плечи, протянул тому доставшиеся ему от Саида, сигареты.
- Вот, дружище, забирай. Я их попросил только ради тебя.
Моммад растроганно улыбнулся, дрожащей рукой взял сигареты. Одну аккуратно заложил за отворот нуристанки, вторую прикурил от непотушенной еще керосиновой лампы. С наслаждением затянувшись, он устало опустился на корточки около стены, и прикрыл глаза. Рядом примостился Николай. Он вытянул уставшие ноги, и прислонился спиной к прохладной стене. Оба молчали. Каждый думал о чем-то своем.
Голь Мохаммад хорошо помнит свое знакомство с этим шурави. Тогда в камеру, в которой он находился, привели новичка. Перед пленными предстал высокий, физически крепкий, с прямым взглядом, довольно симпатичный человек. Короткая черная бородка делала его похожим на Мефистополя. Подождав, пока закроется за охранником дверь, он улыбнулся широкой располагающей к себе улыбкой и, поздоровавшись, пожелал всем здоровья. Все слова приветствия и пожелания прозвучали сначала на фарси, потом на дари. И никто тогда и подумать не мог, что этот человек, шурави. Содержались в тюрьмах и тогда, да и сейчас, практически все вместе. И шурави, и афганцы. А поскольку все были одеты в афганскую национальную одежду, и у всех советских пленных были мусульманские имена, а многие из них знали в совершенстве, и фарси и дари, отличить их от пуштуна, или нуристанца, было практически невозможно. О выходцах же среднеазиатских республик, и говорить было нечего. Их этнических земляков в Афганистане было довольно много.
Никто никогда не слышал настоящего имени этого человека. Позднее, когда Моммад познакомился с ним ближе, тот представился Николаем. А тогда, когда он назвался Абдурахмоном, все были в шоке. В лагере был только один Абдурахмон-начальник охраны лагеря, и поэтому восприняли это представление за неудачную шутку. Поверили только утром, когда новичка охранник назвал Абдурахмоном.
А вскоре о нем заговорили все. И пленные, и моджахеды. Он скрывал от всех, что владеет приемами восточных единоборств. Но, поскольку умение это требует ежедневных тренировок, он и решил легализоваться. В целом же преследовалась и другая цель. Но об этом знали всего несколько человек, и среди них он, Моммад.
Все произошло на одном из складов стрелкового оружия. Тогда убирали смазку с поступивших на склад автоматов "Калашникова" китайского производства. Проходя мимо одного из охранников, он неожиданно предложил тому разбить ногой на потолке электрическую лампочку. Или, хотя бы, просто достать ее рукой. Тот, как ни старался, ничего сделать не мог. И не удивительно - лампочка висела на высоте двух с половиной метров.