Первый. Идти вперед, как есть, одной колонной. С риском всем вместе подорваться еще на одном минном поле. Второй. Погрузить раненых на уцелевшие машины. Каждому из экипажей самостоятельно искать выход к своим. А для тех, кто мог идти пешком, выбор был уже определен так или иначе. Идти пешком.
– А "двухсотые" как же? – послышался голос из темноты. Толя смолчал, и его поняли.
На "Поляне" в машины село около сотни человек. Из этой сотни только семеро могли идти пешком. Остальным – раненым, контуженым, травмированным во время обстрела колонны – нужно было снова забраться в уцелевшие грузовики. И побыстрее уезжать из западни, пока их не обнаружила разведгруппа противника и не вызвала артиллерийский огонь по их координатам.
Среди криков раненых, среди смрада горящих машин Толе нужно было оставаться спокойным и уверенным. Он не знал, есть ли среди раненых офицеры. Возможно, были. Но времени, чтобы искать тех, кто по своему званию должен принять на себя ответственность за живых, не было. Снова, как и на своем наблюдательном пункте, он оставался за старшего. И когда машины, у которых был шанс прорваться, разъехались каждая в поисках своей дороги жизни, разведчик собрал всех, кто имел силы для пешего марша.
– Консервы есть в рюкзаках? – спросил он. – У кого остались, выбросьте. Оставьте только воду и шоколад.
– А ты, дядя Толя? – спросил Джексон.
– А у меня рюкзак был в той машине, – ответил Адамовский, указав на горящий бортовой "Урал". – И боекомплект! Соберите его у "двухсотых", кто может! Быстро!
Время то растягивалось, то сжималось стальной пружиной, чтобы разжаться в самый неподходящий момент. Казалось бы, вечность прошла после того, как разбитая колонна попала в западню, но на самом деле минуло несколько минут. Горстка людей цепочкой, выключив мобильные телефоны и сменив частоту на рациях, шла по промерзшему руслу высохшей реки. Толя смотрел на небо. Самая яркая звезда – это Полярная. Глядя на нее, можно выйти на север. Но почему– то все звезды казались яркими, и можно было запросто ошибиться.
– Ух, елки-палки! – выкрикнул парень за его спиной.
– Что у тебя? – спросил Толя.
Парень громко ругался.
– Да тут лед тонкий. А под ним вода.
– Он по грудь ушел в воду, дядя Толя, – сообщил Джексон.
– Так помогите ему выбраться, разве это непонятно? Чего смотрите? – рассердился Анатолий.
Несколько пар сильных рук ухватили бедолагу за промокший камуфляж и вытянули на хрустящий лед.
– Автомат не оставил там?
– Нет. Вот он, со мной.
– Идти можешь?
– А разве есть другие варианты?
Их не было. Только один – идти вперед. Но под ногами хрустел лед, и Толя понял, что река не совсем высохла, что местами подо льдом остались участки воды, смешанной с грязью. Неизвестно, сколько времени им понадобится на то, чтобы выйти к линии фронта, сместившейся на север. А промокших насквозь бойцов крепкий мороз может вывести из строя не хуже вражеских растяжек или диверсантов.
Через каждые полчаса пути Толя устраивал перекличку, считал своих людей. Все семеро были на месте. После двух таких перекличек он заметил, что промокшего бойца начало лихорадить.
Вскоре восходящее солнце приоткрыло багровый край зимней ночи. Темная полоса на востоке – это посадка. На военном языке "зеленка". Там вполне могла находиться позиция противника. А группа Толи шла по открытому полю. Значит, пузом вниз и вперед. Ползти по-пластунски. Что Толя и сделал сам, показав пример другим. "В бронежилетах это было бы почти невозможно, – подумал проводник. – Эх, знал бы немецкий доктор, что я вытворяю с его титановой костью, наверное, ни за что не выпустил бы меня из клиники". Эта странная, нелепая мысль заставила его улыбнуться и даже подняла настроение. Он полз вперед и продолжал мысленно развлекать себя.
"Вот у машин и механизмов бывает тест-драйв. Правильно? Значит, это тест-драйв для моей железной руки. Справится или не справится. Как там доктор меня назвал? Терминатор, человек-механизм? Значит, надо этот механизм проверить".
Жесткие замерзшие обрубки убранных злаковых царапали руки и лицо, оставляя красные следы.
"Наверное, за время войны это поле успеет хорошо отдохнуть, – думал Толя, – и даст отличный урожай".
Он тянул за собой свой ручной пулемет и ругал себя за глупые мысли, которые приходили ему в голову. И снова переключался на смешные нелепости, не забывая контролировать пространство слева и справа. Его люди ползли за ним, стараясь не стонать. Хотя от усталости хотелось не то что стонать, а выть безумным воем доведенных до отчаяния существ.
"Год постоит под паром. А потом можно и подсолнечник. А чего ж нельзя? Семечка должна хорошо пойти", – думал Толя.
– Что? – переспросил его ближайший к нему боец.
– Ничего, все в порядке, – ответил старший. Наверное, в такт мыслям незаметно для себя заговорил.
Поле заканчивалось еще одной посадкой. Группа остановилась. В посадке мог находиться "секрет". Но чей, свой или вражеский, нужно было выяснить.
– У кого бинокли, смотрим, – скомандовал Толя.
Он поднес свой бинокль к глазам. Картинка была нестабильной. Натруженные руки дрожали. Но Адамовский все же смог приспособиться, опершись на какой-то пласт промерзшей земли, вырванной лезвием плуга. Он сумел рассмотреть зеленые шлемы. Один, два, три. До полутора десятков. Значит, не "секрет", а, скорее всего, полноценная позиция. Как понять, своя или чужая? Расстояние около километра. Надо рассмотреть, что у них на рукавах.
Лежащие на поле бойцы ждали около часа, пока над бруствером в посадке не поднялась фигура. По грудь поднялась и снова спустилась вниз.
– Успел что-нибудь заметить? – спросил Толя.
– Да, успел. Вроде желтый скотч.
У своих на рукавах должны быть намотаны желтые ленты скотча. У чужих – белые полосы бинтов.
– Вроде или же точно?
– Вроде, – с сомнением ответил наблюдатель.
– Тогда смотрим дальше, – рассудил Толя.
Они пролежали еще час, и вот на том краю поля встал в полный рост военный, чтобы, развернувшись спиной к полю, справить малую нужду. На обоих рукавах у него были широкие желтые полосы скотча. Такие же точно обмотаны вокруг колен.
– Вот придурок, – сказал боец слева от Толи. – Кто же к противнику спиной поворачивается?
– Так мы ж не противник! – громко сказал Джексон.
– Ага, – включился и Анатолий. – Только он об этом не знает.
И все его семеро бойцов, успевшие за одну ночь стать одним целым, дружно рассмеялись. Самая длинная ночь в их жизни превратилась в хмурое, опасное утро, которое хоть немного отогрел спасительный день. Отступление закончилось на краю поля.
Дальше он позволил себе уйти в странное полусонное состояние, в котором все происходящее в реальности как будто превращается в подсознательные фантазии, смешивается с неглубоким сном. В таком состоянии человек говорит, общается с окружающими и даже активно действует, но при этом словно видит сны наяву, уходя по полям своих грез все дальше, все быстрее. Прочь от реальности. Наверное, так можно достичь буддистского Просветления, но Толя мечтал лишь об отдыхе.
Черно-белое поле с неровными зубцами высокой "зеленки" развернулось за его спиной, и он не знал, своя это "зеленка" или уже чужая. А там, где он стоял, поле уже зеленело поднявшимися озимыми. И дед его, с белой окладистой бородой, как у атамана Зотова, говорил ему поучительно: "Ты не железный. Это комбайн железный. Ему все равно, что убирать. А ты простой обычный человек. Должен думать, чем поле засевать". И Толя, не отставая от деда, мерявшего широким шагом оттаявшую землю, согласно поддакивал старику: "Человек, человек я". Ноги в стоптанных берцах погружались в мягкий чернозем. Толе было тяжело поспевать за дедом. Но он старался. А дед все больше ворчал: "И не надо эти деревья "зеленкой" называть. Что это еще за слово такое – "зеленка"? Мы ведь не в аптеке. Деревья – это не "зеленка", а посадка, роща, лес. Так ведь?" И Толя не раздумывая соглашался: "Так, так". Теперь он был спокоен за себя и за своих людей. Теперь он знал, что вернется.
Зима еще долго будет бороться, цепкими холодными руками сковывая доверчивую землю. Но, отдохнув от боли и потерь, она вновь расцветет невероятными красками. И золотые поля сомкнутся на горизонте с синевой небес, следуя вечным, как мир, законам жизни и любви. Теперь он снова был спокоен.
К своим
Вдоль всей извилистой линии фронта мир переходил в войну плавно и незаметно. Придорожные старушки одинаково бойко торговали мелкими яблоками в ведрах на фоне уцелевших заборов перед слегка разрушенными домами. Винно-водочные палатки гостеприимно ждали и укропов, и сепаров, и, ориентируясь по мелкой коммерции, можно было случайно заехать прямо на позиции военных. Но здесь граница боевых действий была хорошо заметной. Недостроенный мост – достаточно удобное сооружение для того, чтобы прятаться от мин и "Градов". Под мостом два-три внедорожника, танк и зеленые армейские фургоны, между которыми горели костры. Мчись, выжимая все возможное из своей колымаги, по дороге от Карловки, не оглядывайся, услышав подозрительные звуки, но обязательно остановись под мостом. Спроси, как там, впереди, сегодня дела. Сколько было с утра обстрелов, чем-то легким, чем-то тяжелым… Вздохни, угости ребят сигаретами или водой, перекрестись. И езжай дальше. На самой полной скорости.
Мост был абсолютно четкой границей между войной и миром. Ясной и понятной. Это вовсе не означало, что, оставаясь перед мостом, ты не рисковал попасть под обстрел. Но, проехав под бетонной секцией, ты автоматически становился мишенью для снайперов сепаратистов. А двигаясь дальше, ты получал все больше шансов услышать, как свистят мины и как они после глухого, сухого взрыва рассыпают осколки. Быстрее, быстрее, резкими движениями руля заставляя машину вилять влево и вправо по дороге, усеянной стальным мусором войны. Вот так нужно было ехать на базу добровольцев в центре села.
Слева, в разбитом окне пробитого осколками "мерседеса", появилась церковь. Издалека она казалась нетронутой, но, подъезжая ближе, можно было рассмотреть дыры в золотых куполах храма, тянувшихся в небо.
Комроты Леопард, проезжая мимо церкви, крестился. При этом не выпускал из поля зрения полотно заснеженной дороги. Особенно правую сторону. Оттуда могли щедро набросать ВОГов вражеские диверсанты, выходившие из Донецка в длинные посадки между позициями боевиков и добровольцев.
"Танками звідси вони не попруть, – думал Леопард, оглядывая дорогу, – але я про всяк випадок поставив би зліва мінне поле та з пару еспегешок".
Так он говорил себе всякий раз, проезжая участок трассы от моста до своей позиции. Его останавливало только понимание того, что сепары по этому полю уже разбросали свои мины и ловушки-растяжки. Посылать бойцов и рисковать ими Леопард никогда бы не стал, не имея на то более серьезных причин, чем свои подозрения.
Открытое пространство слева наводило на мысль о том, что сейчас кто-то держит тебя под прицелом. Впрочем, и с правой стороны, той, что была "своей", за пробитым и побитым "мерседесом" наблюдали внимательные глаза снайперов. О тех, кто провожал проезжающую машину спокойным взглядом из руин по левую сторону дороги, Леопард вообще не думал. Чего волноваться, они же свои. Он думал лишь о том, как не проехать мимо едва заметного переулочка, образовавшегося между двух соседских домов. Проезд можно было и проскочить. Угловая хибара развалилась от прямого попадания снаряда, и деревянный забор отбросило так, что он почти перекрыл дорогу. Но оставался промежуток, его вполне хватало для проезда одной машины. Две здесь бы не разошлись. Поэтому переулок тоже следовало проезжать быстро. Две неразъехавшиеся машины могут стать случайной мишенью для крупного калибра.
"Мерседес" быстро юркнул в этот промежуток. Его несколько раз подбросило на ухабах. Под днищем что-то грохнуло, конечно, не так сильно, как ВОГ, выпущенный из подствольника, но достаточно громко, чтобы напрячься. "Маячня", – сказал себе Леопард, но на всякий случай сразу же загнал машину в укрытие, как только заехал на базу пятого батальона. "База", правда, это слишком громкое слово для брошенного дома с выбитыми окнами, главное достоинство которого – глубокий подвал с бетонными перекрытиями. Зато во время обстрелов здесь было спокойно, тихо и тепло. Горела буржуйка, на газовой плите кипел чайник и успокаивающе, как большое мирное домашнее животное, ворчал генератор. На столе лежал хлеб, пластиковый пакет с растворимым кофе и копченое сало, от которого в любой момент каждый из бойцов, возвращающихся с задания, мог отхватить кусок и утолить первый порыв голода. А потом налить себе миску горячего борща с ароматом зелени и дома.
Повар, невысокий мужичок средних лет с кучерявой, окладистой, как у ассирийского царя, бородой, готовил невероятно вкусно. Вообще-то он по специальности был стрелок-пулеметчик, но в первом же своем бою впал в панический ступор. А Леопард никогда не упрекал своих людей в трусости. Ничего он не сказал и бородачу, только отправил его на кухню изучать кулинарные премудрости. И коротышка превзошел все ожидания. Он научился готовить так хорошо, что сумел вернуть уважение товарищей, которые были с ним в одном бою и видели, как он панически вцепился в пулемет, так и не сделав ни единого выстрела. Повар тоже нужная военная профессия. И не менее важная, чем стрелок.
Сейчас борща не было. Люди Леопарда с мрачными лицами сидели за столом, время от времени хватая заскорузлыми пальцами хлеб.
– А ты борщику, командир? – с надеждой спросил повар. Но Леопард, поглядев на лица побратимов, отказался. Они ждали его ответа.
– Они? – спросил его заместитель по прозвищу Мозес. Он любил хрипло, на армстронговский манер, напевать "Go down Moses", из-за чего и получил такой псевдоним.
– Вони, друже Моїсеюшка, – вздохнул тяжело Леопард. В ответственные моменты, когда комроты давал своему заместителю опасные поручения, он называл его именно так, доверительно, "Моїсеюшка". Но сейчас никаких поручений не было. Долговязый, с большими глазами и пухлыми губами, Леопард производил впечатление человека мягкого, хотя за небоевой внешностью скрывались решительность и коварство прирожденного воина, ценившего своих, беспощадного к чужим.
– Вони в Селідовому, у шпиталі.
– А это точно они? – переспросил Мозес.
– Вони, Мойсей, немає жодних сумнівів. У Вовка тату на руці, у Вікінга молитовник. Той самий, що з Майдана.
Мозес кивнул и положил рядом с собой кусок хлеба, который уже собирался поднести ко рту. Есть не хотелось.
Два дня назад рота попыталась атаковать позиции сепаратистов и отбросить их от села хотя бы на километр. "Чтобы они АГСами нас не доставали", – сказал тогда Леопард. Вылазка была удачной. Боевики отодвинулись от села. Но когда рота возвращалась с боевого задания, бронетранспортер нарвался на скрытую позицию сепаратистов. По броне ударили из гранатомета, и от взрыва несколько бойцов слетело с машины на землю. Двоих, побратимов с позывными Викинг и Волк, так и не смогли найти. Потом через комиссию по обмену пленными сообщили об их гибели и отдали. Но Леопард рассказал неизвестные детали.
– Я приїхав до Селідового, хлопці, і одразу ж поїхав до цього шпиталя. Мені навіть двері було не хотіли відчиняти. Але ж я сказав, що я їхній командир. Проте жодних документів. Це тут ми орли, а там – просто божевільні з рушницями. Та й то правда, що Селідове повне латентних сєпарів. Що там казати?
Леопард вздохнул и отхватил кусок от горбушки свежего черного хлеба. Медленно пожевал, видно, собираясь с мыслями. Заполнил хлебом паузу в словах.
– Це були вони. Але нам казали, що сєпари їх взяли вже загиблими. Це неправда. Їх вже потім зробили "двохсотими", я вам сто відсотків даю! Спочатку вони були "трьохсотими".
Он сыпал этими "сотнями", как судья приговорами.
– Почему ты так считаешь? – спросил Мозес.
– Та тому що у Вікінга на горлі слід від дроту. Його душили, просто душили дротом. А Вовк весь ніби обпалений і такий понівечений, що навіть той сєпарський лікар, що їх привіз, відводив від мене очі. Наш медик каже, що його били. Дуже сильно били. А потім облили кислотою. Хотіли, мабуть, випалити тату з тризубом. Ось таке.
Леопард замолчал, и в подвале стало тихо. Вдалеке послышался одиночный винтовочный выстрел.
– Да, – сказал боец с позывным Биатлон. – Этого, в принципе, и следовало ожидать.
– Так, друже Біатлон, – согласился Леопард, – ми для них потвори, але кожен, хто йде в "Правий сектор", це знає. Чи не так?
– Так, – кивнул Мозес. – Нас в плен не берут.
Впервые за всю войну люди, сидящие за столом, осознали, что означают эти слова – "не берут в плен". Они не боялись идти в бой, но в этот момент, когда Леопард сдержанно рассказал им о предсмертных мучениях товарищей, каждый в глубине души испугался перспективы оказаться взятым в плен. И, хотя никто из них не подал и виду, Леопард почувствовал, как от скрытого всплеска страха воздух в подвале стал плотным и тяжелым.
– Так, хлопці, я нагору, покурити.
Курение, как и хождение в туалет, было делом рискованным, требующим определенных навыков. Стоять на крыльце недостроенного дома нужно было так, чтобы не высовываться из-за мешков, плотно заполненных песком. А сигарету держать указательным и большим пальцами, прикрывая остальными предательски тлеющий огонек, чтобы не засек снайпер. На мешках, рядом с пепельницей, лежала пуля крупного калибра, попавшая в бетон. Леопард сам положил ее туда в качестве напоминания беспечным курцам о постоянной опасности. Правда, командир, бывало, и сам забывал о том, что противник иногда подходит очень близко к базе, на несколько сот метров.
Леопард выдыхал дым через ноздри, как огнедышащий дракон. Так было проще прогнать прочь комок слез, мешавший говорить, думать и действовать.
Утром им нужно было выходить на усиление девяносто третьей бригады. Конечно, бойцы "Правого сектора" были добровольцами и формально никому не подчинялись. Но фактически они были очень важной составляющей украинской обороны, и, понимая это, любую просьбу о помощи со стороны военных добровольцы воспринимали как приказ. Только вот Леопард чувствовал, что именно сейчас, когда его люди узнали о страшной судьбе пленных побратимов, он не может приказывать. Просить – да, но не приказывать.
Когда он спустился, они все так же сидели за столом и жевали хлеб. Бородатые мужики с тяжелыми, как гири, ручищами, с лицами, словно вырезанными из коричневого дерева. Ждали его, своего командира.
– Хлопці, ви знаєте, що нам треба підтримати "дев’яносто третю", в них замало бійців, що знають місцевість за монастирем. Я не хочу наказувати. Не маю права, бо техніки у сєпарів там сила-силенна. Кажуть, десь там захована "арта", треба це підтвердити. Отже, хто піде?
Мозес почесал рыжую короткую бороду.
– Ну, то треба так треба, – сказал он спокойно.
Леопард вздохнул с облегчением, не услышав от остальных ни слова возражения.
– Тільки треба добре поїсти, хлопці, перед виходом, – с благодарностью в голосе сказал он бойцам.