- Революция, если необходимо, может покарать и тех, кто за нее стоит. Знайте: если кто провинится перед народом, пусть пощады не ждет.
Трудно сказать, о чем бы еще успел подумать Малиша, если бы председатель суда Обрад не встал. Одернув гимнастерку, он откашлялся и, заглянув зачем-то в свои бумаги, начал:
- Мы должны разобраться в нехорошем деле, товарищи! Надо быть объективными. Йоя запятнал имя бойца народной армии. Вы все знаете, по деревне говорят - партизан украл петуха! Может ли вор быть партизаном?
- Не может! - гневно закричал партизан, сидящий слева от Малиши.
- Но я же не украл! - воскликнул Йоя, с мольбой протянув к судьям свои большие руки.
- Сиди и молчи, тебе еще дадут возможность сказать! - оборвал его председатель.
- Да чего уж там говорить, и так все ясно! - обреченно пробормотал Йоя, в отчаянии закрывая лицо ладонями...
Обрад приказал конвойному вывести Йою, попросил зрителей выйти. Суд должен был вынести приговор без посторонних. Люди вышли на улицу и столпились у школьного крыльца.
Обрад снова прокашлялся и глухо произнес:
- Помните, товарищи, как мы наказывали за подобное других?
Он сделал паузу, а потом договорил, что, по его мнению, Йою надо расстрелять.
Малиша вздрогнул всем телом, услышав это, хотя с самого начала ждал именно такого исхода.
Председатель обвел всех взглядом и спросил:
- Ваше мнение, товарищи?
Все хмуро уставились в пол. Скрипнул под кем-то стул, кто-то прошуршал листком блокнота. Тягостное молчание нарушил не очень уверенный голос Перы, немолодого уже партизана, сидевшего по левую руку от Обрада.
- Я думаю... Да что тут думать?.. Голосую за смертную казнь. Обстоятельства такие, что иначе нельзя.
Малиша не мог больше молчать. Он встал, и ему показалось, что пол уходит у него из-под ног. Он глубоко вздохнул, собираясь с духом, и сказал:
- Мне кажется, не стоит наказывать так сурово... Товарищ Йоя - самый бесстрашный боец в роте. И пережить ему столько пришлось, двое детей у него остались на занятой немцами территории. Неужели он погибнет от нашей руки? Нет, за это я не могу голосовать...
У Обрада зло сузились глаза. Малиша заметил это, но не смутился и продолжал:
- По-моему, наказание должно быть иным - Йою надо перевести в другую роту и пусть в бою смоет свой позор.
- Да, но потерпевшая жалуется. Справедливость должна быть удовлетворена! - хмуро бросил Обрад.
- Мы возместим ей убыток, купим другого петуха. Вот деньги, я сам куплю! - Он сунул руку в карман. - Я знаю, у кого можно купить отличного петуха. У Перы Поповича полон двор птицы. Можем выбрать. И потерпевшая будет довольна. А Пера петушка продаст. Или даже даром отдаст, когда узнает, что речь идет о жизни нашего товарища. - Раскрасневшийся Малиша сел на свое место.
Партизаны стали негромко переговариваться.
Поднялся четвертый член суда - молодой партизан с круглым румяным лицом.
- Товарищ Йоя, конечно, виноват, но я против того, чтобы его наказывать так строго. Малиша правильно говорил, и я согласен с его предложением...
Пятым выступил ездовой Решид. Видно, что он не очень-то привык произносить речи, но заговорил горячо:
- Не надо его расстреливать! Йоя - хороший боец, ничего не испугается! Петуха за петуха - это правильно!..
Обрад сердито нахмурился, видя, что товарищи не поддерживают его. Стараясь говорить спокойно, он произнес:
- Жаль, что у нас нет согласия... Я остаюсь при своем... Вора надо наказать, чтобы другим неповадно было...
- Ты в меньшинстве, Обрад, - сказал Пера. - Я было согласился с тобой, не подумав, но теперь, выслушав остальных, считаю, что нельзя из-за ерунды человека жизни лишать. Давайте голосовать.
Поднялись руки. Все проголосовали за предложение Малиши. Только Обрад воздержался.
Приказали ввести Йою. Ему не предложили сесть, и было видно, что колени партизана заметно дрожат. Лица судей были серьезными и суровыми. Обрад негромко прочитал решение суда:
- "...Пулеметчика Йою наказать, переведя его в соседний батальон. Оружие будет ему возвращено. Вдове Елене Лазич возместить убыток, купив хорошего петуха. Названную птицу купит и передаст вдове связной Малиша. Решение принято большинством в четыре голоса, один воздержался".
Йоя быстро зашагал туда, где размещался второй батальон. Партизаны с нескрываемой радостью смотрели ему вслед. Он шел не оборачиваясь, стыдясь взглядов своих товарищей. Никогда ему не забыть того, что произошло сегодня.
Классный журнал
Только в полдень учительница Юла пришла в себя. Она тихо коснулась руки Мары, школьной нянечки, сидящей у ее постели. На полу виднелся солнечный лучик, отражаясь от зеркала, висевшего над кроватью. Черный кот, удобно устроившийся в ногах учительницы, потянулся, взглянул на Юлу, умыл лапкой морду и снова свернулся в клубок.
- Учительница моя дорогая, как же они тебя измордовали, изуверы! Чтоб у них руки-ноги поотсыхали! На тебя, бедную, набросились! Паразиты окаянные! Я вот все себя спрашиваю, какая женщина могла родить таких? - причитала старая Мара, осторожно, чтобы не причинить боль, дотрагиваясь до синяков, которыми было покрыто все лицо учительницы.
Юла приподняла голову. На ее избитом лице застыло недоумение. Ей показалось, что она очень долго не была в своей школе, и учительница заволновалась:
- Журнал! Где классный журнал?
- Успокойся, милая. Тебе нельзя сейчас нервничать. - Мара ласково положила ей на лоб руку, пытаясь немного успокоить Юлу.
Но учительница не слушала ее.
- Где журнал? - вопросительно посмотрела она на нянечку, и Мара ответила:
- Да кто ж его знает! До него ли было, когда детей уводили! У меня чуть сердце не разорвалось.
Глаза Юлы наполнились слезами. Комната вдруг поплыла куда-то, и учительница начала падать в темноту. Она схватила Мару за руку и в ужасе закричала:
- Они хотят забрать меня! - Глаза ее закатились, стали видны белки.
- Опять сомлела, бедняжка. Надо ей голову приподнять.
Мара поправила Юле подушку и тяжело вздохнула. Кому можно было бы пожаловаться, посетовать на жизнь, на все те несчастья, что свалились на них? Что это за время такое пришло, когда невинных людей мучают, убивают, детей отбирают у родителей, угоняют неизвестно куда, ни за что ни про что жизни лишают? И все это во имя каких-то новых порядков...
На кровати металась в бреду молодая учительница, дыхание ее было прерывистым, волосы рассыпались по подушке. Вот она входит в свой класс, снова испытывая освежающую радость встречи со своими учениками. Они сидят, сложив руки перед собой на партах, кто-то подпер голову кулаком. "Сейчас будет урок гигиены", - говорит она и идет между рядами. Руки у всех чистые, ногти аккуратно подстрижены. Она довольна, хвалит ребят. Но вот с одеждой дело обстоит хуже. У одних она обтрепалась почти до дыр, у других - заплата на заплате.
Юла замечает, что рукав черного пиджака у Марко заштопан белыми нитками. Она ничего не скажет мальчику. Это ведь мать штопала. Надо будет поговорить с ней, и сделать это как можно скорее, даже если придется сходить к ним в село.
Она проверяет и прически. У маленького Павле волосы уже спускаются на уши.
- Ты опять не подстригся, Павле.
Она хочет показать, что любая неопрятность не останется незамеченной.
- Вчера папа водил меня к парикмахеру, но у того на машинке ручка поломалась.
- Все-таки к завтрашнему дню подстригись. К тому же у тебя сербский язык хромает. Подготовься получше, я буду тебя спрашивать.
- Хорошо. - Мальчик с облегчением садится на место.
Еще нескольким ребятам надо бы подстричься. А вот девочки - молодцы, как всегда. Их она все-таки больше любит, хотя и старается, чтобы никто этого не заметил, не подумал, что у нее есть любимчики. Поэтому она иногда отчитывает девочек, даже если в этом нет нужды.
До конца урока остается еще много времени. Надо чем-то занять класс. Можно спросить кого-нибудь из отличников. Они очень не любят, когда их неожиданно вызывают к доске. А ведь надо всегда быть готовым и к этому.
Она раскрывает журнал. Колонки отметок, показывающих прилежание ее учеников... Палец учительницы останавливается на имени Райко. Она поднимает голову. Класс напряженно следит за ней. Все замирают в томительном ожидании.
- Райко, к доске! Подойди сюда, к карте. Повторим кое-что из географии.
Мальчик краснеет, вздыхает и нехотя вылезает из-за парты. Очень медленно подходит к карте, опасливо берет тонкую указку, с помощью которой должен находить реки и озера, перебираться через горы, спускаться в глубокие ущелья.
- Ну-ка скажи, какие реки впадают в Адриатическое море?
Райко растерянно смотрит на карту. На ней обозначено несметное множество разных рек и речушек. Он переводит взгляд на кончик своей указки.
- Например, Неретва! - подсказывает она.
Он снова смотрит на карту, вглядывается в голубые линии, но они, видимо, мало о чем говорят ему. Приходится отличнику придумывать себе оправдание:
- У меня сегодня голова болит.
- Неправда. Просто ты не ожидал, что я тебя спрошу, и не подготовился, - говорит учительница.
Она наклоняется над журналом, и в ряду пятерок появляется двойка...
Когда уже смеркалось, она снова очнулась, приоткрыла глаза, постепенно приходя в себя. Ее немного тошнило, в горле стоял какой-то комок. Она посмотрела на Мару.
- Ты что-то бормотала, бредила, - сказала Мара. - Я тебе горячего чаю сделала, выпей, полегче станет.
- Не могу, - отказалась Юла. - Во рту так противно и тошнит.
- Ну хоть несколько глоточков, а то ведь совсем пропадешь.
- Нет, не могу.
Учительницу раздражала эта докучливая забота, но она привыкла сдерживаться.
- Как знаешь. Только нельзя так - целый день не емши, - укоризненно покачала головой Мара и унесла горячий чайник.
Юла все никак не могла избавиться от страшной картины, неотступно стоящей перед глазами... Беда, как это почти всегда бывает, пришла неожиданно. На солдатах была желтая форма, в руках - винтовки с примкнутыми штыками. Они не обращали никакого внимания на мольбу учительницы пощадить ни в чем не повинных детей, только ругались и кричали, чтобы она заткнулась. Ворвавшись в класс, они бросились на ребят. Дети стали плакать и кричать. Обезумевшая Юла налетела на солдат. Она кусалась и царапалась, но ее свалили с ног ударом приклада и стали бить ногами...
Она позвала Мару:
- Что было после того, как я потеряла сознание?
- Не думай об этом, милая...
- Я хочу знать.
- Избив тебя, они стали выгонять детей наружу. Один стоял в дверях и тех, которые поздоровее, выстраивал отдельно. Кто-то кричал, что всех детей партизан надо отправить в концлагерь. Во дворе поднялся крик и шум. Рыжий Марко, что сидел за третьей партой у окна, схватил большую деревянную линейку и ударил одного из солдат. На моих глазах мальчишку забили до смерти. Известное дело - сила милости не знает. Угнали всех до одного и мальчиков, и девочек. Несчастные матери...
Юла села на постели, с трудом сдерживая лихорадочную дрожь. Ее взгляд остановился на вышитом платке, который висел на стене. Этот платок она получила в подарок от учеников третьего класса. В этом подарке для нее было нечто гораздо большее, чем обычное внимание. В нем была любовь ребятишек к своей учительнице, открывающей перед ними многие увлекательные тайны. Из всех подарков, какие она получала в своей жизни, этот простой платок был для нее дороже всего.
- Мара, принеси мне журнал, - попросила она, - может быть, он все-таки сохранился?
- Я поищу.
Мара ушла и вскоре вернулась с журналом. На обложке в нескольких местах виднелись пятна засохших чернил. Со скорбным лицом Мара протянула журнал учительнице. Юла взяла его, задумчиво погладила обложку, раскрыла. Она стала читать колонки имен, мысленно прощаясь со своими учениками. Перед ее глазами возникли лица ребят этого класса. Дети часто приходили к ней со своими заботами и горестями, знали, что она всегда поймет и поможет. Она редко ругала их, но, когда это случалось, ребята всегда знали - за дело.
Как она радовалась, когда ее слова находили отклик в ребячьих душах! Она видела в этом смысл своей жизни. А теперь?..
Юла сидела, превозмогая сильную боль во всем теле. Она только подложила под спину подушку, а дневник пристроила на коленях. Учительница знала, что теперь сделает. Она выставит своим ребятам итоговые оценки.
- Мара, принеси мне, пожалуйста, перо и чернила.
Старая нянечка тихонько перекрестилась. Она в душе молилась, чтобы бедная учительница не тронулась умом от всех переживаний. Трясущейся рукой она подала Юле чернильницу.
- Райко Агич. Оценки довольно пестрые. Все-таки он много занимался и часто очень хорошо отвечал. Поставим "отлично"! Реля Банович. Лучший друг Агича. Они были чем-то похожи, у обоих курчавые волосы и голубые глаза. Пусть и оценки у них будут одинаковые. "Отлично"! Йовица Верич, больше всего на свете не любил задач по арифметике. Он как-то сказал, что арифметика отнимает у него столько же времени, сколько все остальные предметы, вместе взятые. Зато географию знал лучше других, любил играть в путешествия. Всегда с нетерпением ждал каждую новую экскурсию, на которые они ходили всем классом. Заслуживает отличной оценки. Мочо Гагич, черноволосый, похожий на негритенка. Этот часто тайком заглядывал в классный журнал, чтобы узнать свои и чужие оценки. "Отлично"! Мира Кецман, примерная ученица. "Отлично"!
Она добралась до имени Марко Стегича. Перо задрожало в ее руке.
- Марко, милый мой мальчик... Никогда я больше тебя не увижу. - Горло Юлы перехватило. - Храбрый мой мальчик, ты оказался настоящим мужчиной. С деревянной линейкой бросился защищать себя и своих товарищей. Ты заслужил пять с плюсом! Еще никому я не ставила в журнал такой отметки... Но что это? Когда-то я поставила тебе тройку по поведению. За что? Да, да, драка и озорство. Ты ударил мальчика, который был сильнее тебя, и у него пошла из носа кровь. Ты защищался. Но я должна была тогда тебя наказать. Замараем эту тройку. Ты ее исправил.
Дойдя до последней страницы, Юла закрыла журнал, со слезами на глазах поцеловала его и отдала Маре:
- Хорошенько спрячь его. Когда кто-нибудь придет и спросит про моих учеников, какие они были, покажи этот журнал.
- Хорошо, милая, все сделаю, только ты успокойся.
По щекам старой нянечки текли слезы.
Михайло Реновчевич НЕВЕН
ТРИ РАССКАЗА О ЛЮБВИ
Усы
Взводный Чутурило но без оснований гордился своими действительно прекрасными усами. Достаточно было только один раз посмотреть на них, чтобы уже никогда не забыть взводного Чутурило.
Потому что это были не такие усы, как, например, у повара Теодосия или завхоза Жарича: маленькие, жалкие, да еще пропитанные запахом партизанской кухни. Нет, у Чутурило были усы, о которых можно только мечтать. Но дело не в одной красоте... Кроме всей своей красоты и обворожительности, усы эти имели еще и необычную историю. Все уже знали, что взводный Чутурило из-за своих усов несколько раз дрался, что однажды дело чуть не дошло до стрельбы и что из-за них он, к общему удивлению, отказался даже от такой стародавней привычки, как курение.
А случилось это однажды ночью. Солдаты лежа курили в темноте сигареты, и взводному Чутурило упала на усы горящая крошка табака. Чутурило крикнул как от боли, смял тлеющую сигарету голой рукой и, как бешеный, помчался в лес. И сколько его потом ни уговаривали покурить, хоть немного насладиться божественным ароматом табака, он не хотел и слышать об этом. Так разве не удивительно, что эти усы со временем стали почти легендарными?! О них рассказывали и расспрашивали, и невозможно было даже представить, чтобы с ними случилось что-либо плохое.
Э, друг мой, знал бы ты, что это за усы! Будь уверен, если бы с ними вдруг что-нибудь случилось, ей-богу, это было бы трагедией и для всего отряда.
Так обычно говорили партизаны при встречах с бойцами других отрядов, и часто громкий смех слышался на лесных тропинках, где они встречались. Но были и такие люди, которые смотрели на все это серьезно.
- Перестаньте вы шутить над взводным, - говорил кое-кто. - Я вот, например, могу поклясться, что Чутурило за эти усы и голову сложить может. Вот увидите!
Взводный Чутурило со своими прославленными усами нормально бы воевал и исполнял дальше обязанности в отряде, если бы не одно необычное обстоятельство, которое в мгновение ока перевернуло всю жизнь этого человека а неожиданно бросило его в вихрь бездумных и необъяснимых поступков.
Однажды, а именно в то самое утро, когда взводный Чутурило, наверное, в последний раз спокойно расчесывал свои усы, из штаба пришел неприятный приказ. В нем говорилось, что на освобожденной территории вспыхнула эпидемия сыпного тифа. В связи с этим предписывалось провести соответствующие мероприятия, чтобы предотвратить распространение этой болезни хотя бы в партизанских отрядах. В этом приказе было сказано: армию очистить от вшей, всю одежду прокипятить, а в конце - и это было именно то, что могло вызвать зловещие последствия, - говорилось о том, что солдаты должны сбрить все волосы с головы и тела.
Казимир, командир отряда, в котором служил взводный Чутурило, так же, как и командиры других отрядов, поспешил выполнить приказ. Он вызвал отрядного парикмахера Заморана и приказал ему:
- Хорошенько наточи бритву и не жалей мыла! К вечеру головы бойцов должны быть гладкими как колено! Все покрытые волосами участки тела тоже должны быть побриты. Если у кого-нибудь останется хоть одна волосинка, пеняй на себя. Все ясно?
Парикмахер Заморан, всегда веселый и говорливый парень, при этих словах командира вдруг смущенно заморгал.
- Да, да, - невнятно забормотал он, - но... я... да...
- Что такое? - спросил командир. - Тебе что, непонятно, что ли?
- Да нет... мне все понятно, только я хотел спросить, относится ли это и к усам?
- Что ты сказал?
- Касается ли ваш приказ усов?
Командир Казимир посмотрел на своего парикмахера как на чудо, а затем угрожающе двинулся на него:
- Ты что мне глупости бормочешь? Под дурачка работаешь? Я тебе что, по-немецки или по-французски говорю? Тебе недостаточно один раз сказать? В приказе ясно написано - обрить все волосатые части тела! Все волосы, понимаешь? Разве усы - это что-нибудь другое?
Заморан испуганно вытянулся.
- Это я знаю, - пролепетал он. - Но вы забыли об усах взводного Чутурило! Что мне с ними делать?
- Что с ними делать?! - загремел командир. - Сбрить! Пусть поживет без этого палисадника под носом! У меня эти его усы уже в печенках сидят! Еще немного - и нас усатым отрядом прозовут! Побреешь его первым, ясно?
- Трудно будет это сделать... - начал было опять Заморан.
Но командир, сверкнув глазами, указал ему на дверь:
- Ни слова больше! Бритву в руки - и за дело!