От пронизывающего холода не было спасения. Гаврош поднялся и поглубже натянул фуражку. Стояла уже поздняя ночь. Все вокруг погрузилось в темноту, нигде не было видно даже искорки света. Стараясь не стучать зубами, Гаврош закурил. Жадно затягиваясь, он смотрел туда, где расступались окружавшие их холмы и вдали на фоне неба вырисовывались черные верхушки гигантских буков. Сквозь облака снова пробилась луна, и все вокруг залил ее жемчужный свет. Внизу поблескивал Лим. Через несколько минут облака снова закрыли луну и опять в непроглядной тьме утонуло все - холмы, деревья, извилистое русло реки...
Колонна продвигалась дальше. Уже можно было различить очертания окрестных холмов, над которыми вставала голубовато-белесая холодная заря. Где-то далеко впереди послышалось протяжное пение. Облака, такие светлые ночью, начали вдруг темнеть, становясь свинцово-серыми. Все предвещало хмурый день.
Когда они вышли к полю, Гаврош ясно увидел в голове колонны красное знамя, которое ночью ему не удалось разглядеть. На короткой остановке он разговорился со знаменосцем; тот был необычайно горд, что ему доверили Красное знамя. Только храбрейшим из храбрых выпадало такое счастье. А нести знамя Первой пролетарской партизанской бригады - это особая честь.
- Жаль только, что братья еще не подросли. А то бы, даже если бы меня убили, кто-нибудь из братьев Байонетовичей обязательно донес бы его! Ведь наша семья "красная" еще с 1924-го!
- Это обязательно сделает кто-нибудь из вас... Тебя, во всяком случае, история отметит! - сказал Гаврош.
Знаменосец испытующе посмотрел на него. Ему хотелось понять, всерьез или в шутку это было сказано.
- Во время балканских войн мой отец тоже был знаменосцем. Тяжело раненный, он уберег знамя, - сказал он Гаврошу.
- Значит, наши угадали, кому доверить это дело, - заметил Гаврош.
- Его надо уметь нести, это тоже немало значит! - гордо произнес знаменосец.
Гаврош улыбнулся, похлопал парня по плечу и откровенно признался, что завидует ему.
Бездорожье и утренний туман сильно мешали передвижению колонны. Между тем тропа, по которой шли партизаны, становилась все шире и труднопроходимее. Подталкиваемые ветром в спину, люди стали подниматься на гору, которая возвышалась над окрестными холмами. По колонне передали приказ комиссара бригады командиру горняцкой роты пройти в голову колонны.
Гаврош посмотрел назад и, отыскав взглядом Драгослава и дядю Мичо, остановился и подождал их.
- Ну как, Гаврош? - спросил старший Ратинац.
- Все в порядке, привыкаем.
Тут с ними поравнялся командир горняцкой роты - высокий, худощавый, лет тридцати. Подошел и Шиля, сердитый на Гавроша за то, что тот оставил его одного. Неожиданно Гаврош поскользнулся и, падая, ухватился за шинель командира горняцкой роты.
- В чем дело? - обернувшись, удивленно воскликнул тот.
- Подождите минутку! - попросил Шиля, помогая Гаврошу подняться.
- Я спешу... Ты, Шкрбо, иди, я сейчас! - обратился командир к сопровождавшему его бойцу.
- Есть, товарищ командир! - ответил тот, поправляя на плече пулемет.
- Извините, я хочу спросить вас кое о чем, - сказал командиру Гаврош.
Тот удивленно посмотрел на него.
- Мой отец был пехотным капитаном бывшей югославской армии, его зовут Ратко Гаврич...
- Может, вы слыхали что-нибудь о нем? - подхватил Шиля, прервав Гавроша.
- Поверьте, мне очень жаль, но я впервые слышу это имя.
- А о моем брате, Горчине Гавриче, слыхали?
- И о нем ничего не знаю... Прости, друг, но я ничем не могу тебе помочь.
- Ладно, спасибо. Ну идите, вас ждут! - сказал Гаврош, уступая ему дорогу.
Командир горняцкой роты торопливо зашагал вперед.
Через полтора часа после этого рота Гавроша атаковала засевших в школе села Соколовичи итальянских солдат и офицеров. Их было человек сто пятьдесят, и они оказывали яростное сопротивление. Надеясь, что с минуты на минуту к ним подойдут подкрепления четников или немцев, и помня по опыту Плевли, что от партизан можно обороняться лишь под прикрытием прочных стен, эти итальянцы не знали самого главного - того, что перед ними Первая пролетарская бригада, лучшие силы югославских партизан, которые в этом первом бою должны оправдать доверие партии и Верховного главнокомандующего, непосредственно руководившего сейчас их действиями.
Из окон окруженной школы безостановочно вели огонь минометы и пулеметы. Две небольшие мины разорвались в воздухе над Драгославом и Воей.
- Всем залечь! Без команды не подниматься! - приказал Воя.
Еще две мины разорвались перед ними. Взметнулись столбы снега, земли и камней.
- Да пролетарцы мы или нет?! - приподняв голову, недоуменно спросил Драгослав.
- Пролетарцы. И это они вон там, в школе, скоро почувствуют! - ответил Шиля.
Лежа на снегу, Драгослав улыбнулся и подмигнул отцу, который яростно тер кулаками глаза - в них попала земля.
- Ну что, отец, пролетарцы мы или нет?
- Так-то оно так! Да только высовываться незачем. Еще немножко - и они вывесят белые полотенца...
- Потому-то нам и надо показать себя! - сверкнув глазами, заявил Драгослав.
- Без команды - ни с места! - снова повторил Воя.
Старший Ратинац посмотрел на школу. Большую поляну перед ней окружали густые кусты, за которые еще цеплялись редкие клочья тумана.
- Осторожнее, ребята! - сказал он, искоса поглядев на сына.
Несколько пулеметных очередей взметнули снег рядом с их головами. Драгослав отполз к Гаврошу и лег между ним и Шилей.
Гаврош, как и все в бригаде, любил этого молодого партизана, гордого и благородного, верного друга и отважного бойца. Гаврошу особенно приятно было смотреть на него и на дядю Мичо: со стороны казалось, что это не отец и сын, а два заботливых и внимательных друга - молодой и пожилой. Мичо Ратинац ласково называл Драгослава Госой.
- Не высовывайтесь, ребята! - снова предостерег старший Ратинац.
- Ну что, Шиля? - спросил Гаврош.
- Будем ждать команды.
- Но ведь надо поскорее покончить с ними! - нетерпеливо воскликнул Драгослав.
Дядя Мичо отполз к небольшому пригорку, откуда было хорошо видно Гавроша, Драгослава и Шилю. Гаврош понял, что отец не хочет обижать сына чрезмерной опекой на глазах у всей роты. А Драгослав теперь то и дело вопросительно поглядывал на Вою, нетерпеливо ожидая команды, чтобы вскочить и броситься к окруженной школе. Его лицо горело от возбуждения и предчувствия схватки. Гаврош поглядел на обоих Ратинацев и вдруг подумал: как хорошо, что сейчас рядом с ним нет ни его отца, ни брата, ни Хайки. Конечно, отец тоже напоминал бы ему об осторожности и необходимости слушать команду. Однако Гаврош был уверен, что его отец, капитан Ратко Гаврич, наверняка бы совершил не один подвиг, бросаясь в самые опасные места, и обязательно пал бы смертью героя в бою.
- Без команды ни шагу! - снова повторил Воя. - Мы же теперь не просто отряд! Тебе говорю, Ратинац!
Но Драгослав не слышал. Стиснув зубы, так что на щеках проступили желваки, он напряженно смотрел на школу. Не обращал внимания он и на Шилю, который что-то жарко шептал ему в самое ухо.
Ратинац-старший подполз к сыну:
- Ну что? Не терпится?
Гаврошу тоже было уже невтерпеж лежать на снегу. Он посмотрел на Риту, и ему показалось, что она хочет поднять их в атаку. Гаврош подобрался, напряг мышцы, но Рита отдала приказ лежать и ждать команду.
Пулеметная очередь вдруг срезала ветки с куста над головой Артема. Он вскочил, но окрик Вои заставил его залечь за вывороченным с корнем пнем. Позади них разорвалась мина, подняв столб земли.
Утро было холодное, неласковое. Мороз пощипывал лицо и руки. В лесу снег лежал глубокий и сыпучий, как мука, зато в поле снежный наст свободно выдерживал тяжесть человека. По нему можно было осторожно пройти, но не пробежать - ледяная корка с хрустом, как стекло, ломалась под ногами.
Гаврош ни на шаг не отходил от Леки. Этот молодой боец был осторожен и в то же время смел и напорист. Многие партизаны знали его еще с довоенных лет, когда он был гимназистом, а потом студентом. Это был убежденный коммунист и самоотверженный революционер. Никто не мог понять, почему штаб батальона не назначил его хотя бы командиром взвода. Неужели причина кроется в том, что он был временно исключен из партии за то, что тайком пробрался в Крагуевац, чтобы отомстить за брата?
- Лека! - позвала его Рита.
- Слушаю, товарищ комиссар, - серьезно ответил он.
- Давайте-ка со своим отделением вон туда, к ручью! - показала она рукой.
"Со своим отделением", - задумчиво повторил Лека про себя, испытующе посмотрев на Риту, а потом на Вою Васича,
- Что в революции всякое может быть, ты, Лека, знал, но вот что нами будет командовать девушка... - прошептал Шиля.
- Ладно, Шиля, ладно! - ответил Лека. - Мы с дядей Мичо бережем вас, как родных детей, а ты еще подшучиваешь... Хотел бы я знать, что вы станете делать, когда нас не будет.
- Во всяком случае, вспоминать вас не придется, потому что мы просто не сможем забыть вас, - сказал Артем.
Лека поднялся, прячась за стволом толстого дуба, и крикнул:
- Выполняйте приказ комиссара! Короткими перебежками - к ручью! Сначала вы, а я вас прикрою!
- Есть, товарищ командир отделения! - отозвался Гаврош.
Они быстро перебежали открытое пространство и спрыгнули в глубокую канаву, в которой уже было человек десять из другого батальона.
- Теперь надо прикрыть нашего командира, - еще не отдышавшись, сказал Гаврош.
- Для этого достаточно моего пулеметика, - любовно погладил ствол своего пулемета молодой партизан, которого кто-то назвал Тршей.
Послышалась долгая пулеметная очередь, за ней другая... Под прикрытием огня Лека присоединился к своим. Гаврош обнял его.
- Кто у вас командир отделения? - спросил Шиля.
- Я командир взвода, - ответил, выпрямившись, пулеметчик, прикрывавший Леку.
Гаврош приблизился к нему:
- Я хотел спросить, не присоединялся ли к вашему отряду мой отец Ратко Гаврич, капитан бывшей югославской армии?.. Или Горчин, мой брат?
- Не слыхал, - ответил Трша. - Слева от нас крагуевцы, а по ту сторону от школы - кралевцы. Может, они знают...
- Ясно! - вздохнул Гаврош.
- А где тот, кого я прикрывал? - Трша добродушно сощурился.
- Здесь я, - подойдя к ним, сказал Лека. - Только ты зря тратил патроны - я вполне мог добраться и сам...
Гаврош выпрямился и обернулся к Леке.
- Пригнись! - предостерег его тот.
- Слушаюсь, товарищ командир! - сказал Гаврош.
И в эту секунду из окна школы раздался залп. Драгослав выскочил из канавы и, перемахнув через кусты, бросился к школе.
- Я вас расшевелю! На штурм, ребята! - закричал он звенящим голосом.
Пораженный Гаврош застыл на месте, вытянув шею. Он спрашивал себя, зачем Драгослав так неосмотрительно рискует жизнью, ведь те, кто засел в школе, могут заметить его. Только теперь он понял, почему дядя Мичо, который, конечно, лучше всех знал своего сына, старался быть все время рядом с ним и постоянно напоминал ему об осторожности. И сейчас, с ужасом следя за другом, Гаврош услышал рядом с собой крик Ратинаца-отца:
- Нет! Не надо... Госа! Сынок! Остановись!..
- Ложись, Ратинац! - вскочил Воя. - Ложись, приказываю!
- Сынок! - выпрямившись во весь рост, крикнул дядя Мичо и, не обращая внимания на град пуль, сбивавших кору с деревьев, побежал за сыном.
Лека бросился к своему пулемету и дал длинную очередь по окнам школы. Рита поддержала его своим автоматом. Гаврош швырнул гранату, взрыв которой повредил школьную стену. Но все было напрасно: Драгослав вдруг остановился как вкопанный и, сраженный пулеметной очередью, рухнул навзничь в снег.
Старший Ратинац бежал, цепляясь за кусты, спотыкаясь и задыхаясь. Он, как недавно и его сын, не слышал предостерегающих криков Вои и Риты, приказывавших ему остановиться.
- Дядя Мичо! - крикнул Лека. Он больше не стрелял - диск его пулемета был уже пуст.
- Господи боже! - вырвалось у кого-то.
Гаврош не отрывал глаз от старшего Ратинаца. Ему казалось, что в невнятных криках дяди Мичо он разобрал три слова: "горе", "несчастье", "сердце"... Дядя Мичо бежал так, словно бой уже прекратился, будто никто больше погибнуть не мог; он бежал так, словно чувствовал себя неуязвимым для пуль противника. Добежав до неподвижно лежавшего сына, он вдруг странно взмахнул руками и упал рядом с ним, успев все же коснуться лица Драгослава.
Из школы еще продолжали стрелять по ним, уже мертвым...
- Ну какой черт их понес туда?! - яростно ударив кулаком по снегу, вскричал Шиля.
- Эх, Ратинацы, Ратинацы! - всхлипнув, прошептал Лека. - Погибли в самом начале борьбы!
Гаврош едва сдерживал слезы. Он уже не стрелял, а лежал, опершись на локти, и смотрел куда-то вдаль. Еще никогда в жизни ему не приходилось испытывать такое. Взглянув на Риту, он заметил, что и она вытирает слезы. Что-то оборвалось у него внутри, и он уронил голову на руки. Сейчас он особенно ясно почувствовал, как дороги были ему отец и сын Ратинацы.
- Видели?! - обратился к товарищам Шиля.
Лека вернулся к своему пулемету. Рита встала и подошла к Гаврошу.
- Будь мужчиной! - сказала она ему. - Ты видел?
- Так же, как и ты...
- А что, если бы это был твой отец или Горчин?.. - Она посмотрела ему в глаза. - Или девушка?..
Гаврош молчал. Он перевел взгляд на школу и почти непроизвольно нажал на спусковой крючок винтовки.
- Ты все еще ждешь ее? - продолжала Рита.
- Она должна прийти, - ответил он, передергивая затвор.
- Как ее зовут?
- У нее необычное имя... Хайка...
- Она любит тебя?
- Конечно. Мне кажется, только смерть может разлучить нас. Моя смерть.
- Я думаю иначе, - сказала Рита и, повернувшись, направилась к другим бойцам.
Гаврош переглянулся с Шилей и недоуменно пожал плечами.
- Благодари судьбу, что вы с Хайкой сейчас далеко друг от друга! - похлопав Гавроша по плечу, сказал Шиля.
Из школы опять начали стрелять, на этот раз сильнее и слаженнее. Горняцкая рота пошла в атаку.
- Отомстим за дядю Мичо и Драгослава! - ожесточенно проговорил Гаврош и открыл из винтовки огонь по окнам школы. - Первого, кого возьмем в плен, нет, первых двоих...
Лека поставил на землю свой пулемет и приготовился к стрельбе.
- Отставить огонь! - бросила Рита, проходя мимо них.
К ним в канаву, красный от бега, задыхающийся, скатился пулеметчик Шкрбо. Переводя взгляд с одного на другого, он спросил:
- Кто у вас командир?
- Она! И он! - указал на Риту и Вою Гаврош.
- Комиссар роты и заместитель командира, - уточнил Лека.
- Мы получили приказ атаковать школу. Один ваш взвод должен поддержать нас, - сказал Шкрбо.
- Хорошо, мы выделим вам взвод, - ответила Рита.
Шкрбо хмуро посмотрел на нее:
- А зачем вы пустили Ратинацев?
- Они выбежали, нарушив приказ, - сказал Лека.
Гаврош тоже хотел что-то добавить, но в эту секунду послышалась отрывистая команда, застучали пулеметы и раздались взрывы гранат.
- Я пошел, - сказал Шкрбо. - Это поднялись наши горняки.
- Мы должны отомстить за Ратинацев! - сказал Шиля.
Рита приказала 2-му взводу идти за Шкрбо.
- Я надеялся, что эта честь выпадет нам! - разочарованно проговорил Гаврош, взглянув на нее.
Бой длился недолго. Мома Дугалич обошел со своим взводом школу с тыла и ударил по ней там, где никто не ожидал. Это заставило итальянцев сдаться. Грохот стрельбы наконец стих.
Враг потерял двадцать семь человек убитыми, сто двадцать были захвачены в плен. Два офицера с группой солдат пытались пробиться к лесу, но им не дали уйти.
Когда все стихло, Гаврош, оставив товарищей, направился к поляне, где лежали на снегу отец и сын Ратинацы. Он уже подходил к тому месту, как вдруг наткнулся на двух безоружных итальянцев. Их черные на фоне снега фигуры были отличной мишенью.
- Руки вверх! - спокойно приказал Гаврош и подумал: "Вот она, идеальная возможность отомстить за Драгослава и дядю Мичо".
Итальянцы послушно подняли руки и что-то испуганно залопотали. Гаврош заметил, что у одного из них то ли от страха, то ли от холода дрожит челюсть. Они упали на колени и с поднятыми руками поползли к нему.
- Видите, что вы сделали? - Гаврош показал стволом винтовки на тела погибших Ратинацев.
Итальянцы умоляюще сложили руки.
- Обоих - отца и сына!.. Понимаете вы это?!
Один из них торопливо полез во внутренний карман и вытащил из конверта фотографии, на которых весело улыбались два толстощеких карапуза в матросских костюмчиках. На одной из фотографий вместе с детьми была мать.
- Миа амика... Пиколо бамбино... - стал он совать фотографии Гаврошу. Тут же выяснилось, что у второго тоже есть дети - трое малышей...
Гаврош глубоко вздохнул и опустил винтовку. Он еще колебался. Ему почудилось вдруг, что с фотографий на него смотрят не дети этого итальянца, а лица дяди Мичо и Драгослава, требуя отмщения. Он нахмурился, закинул винтовку за спину и, не глядя на итальянцев, сердито крикнул:
- Уходите! И чтоб я вас больше не видел! Вон туда идите, в школу! - добавил он.
- Грациа!.. Грациа!.. - одновременно поклонились оба итальянца. - Боно партизано!
Гаврош подошел к тому месту, где лежали мертвые отец и сын. Ему показалось, что открытые глаза Драгослава неотрывно следят за ним...
Между тем кто-то из 3-го батальона доложил комиссару бригады, что из школы при невыясненных обстоятельствах сбежали двое пленных и что боец Гавро Гаврич, вместо того чтобы задержать или ликвидировать их, позволил им уйти.
К Рите был направлен связной штаба бригады, после короткого разговора с которым она позвала Гавроша к себе.
- Говорят, ты освободил двоих итальянцев? - спросила она его.
- Я их не освобождал, а просто встретил в лесу.
- Где их оружие?
- Они были безоружны.
- И как ты поступил с ними?
- Мне было тошно на них смотреть.
- Где пленные? - повторила Рита.
- Я приказал им вернуться обратно в школу.
Рита смотрела на него с симпатией. Она хотела отчитать его, по вместо этого тихо сказала:
- Комиссар бригады хочет поговорить с тобой.
- Ясно, товарищ комиссар роты! - Он щелкнул каблуками и отдал ей честь.
Она посмотрела ему вслед.
Догадываясь, по какому поводу его вызывают, Гаврош поправил ремень, застегнул все пуговицы на своем полушубке и заправил штанины в носки. Поздоровавшись с командиром 1-го батальона, он подошел к группе командиров, в центре которой стоял комиссар Фича, и доложил, встав по стойке "смирно":
- Боец Гавро Гаврич по вашему приказанию прибыл! Комиссар взглянул на его смуглое, обветренное лицо.
- Это правда, что ты встретился с двумя итальянцами? - строго спросил он.