* * *
Вилли Брандт продолжал ухаживать за Нонной. По его протекции она устроилась на работу к немцам. Вечерами он рассказывал девушке о Германии и уверял ее в скорой победе немецкого оружия.
- Посмотрите, что делается вокруг, - говорил он, - русский народ с радостью принимает новый порядок. Нам благодарны за освобождение от большевиков. Только фанатики ведут еще бесполезное сопротивление. Кому нужны эти излишние жертвы? Через месяц-два война в России закончится, и тогда мы покончим с основными виновниками - с Англией и Америкой. Черчилль и Рузвельт развязали эту убийственную войну...
- Почему же Германия напала на Россию? Ведь у нас был договор о дружбе?
- Да, но большевики вероломны. Им нельзя верить. В любой момент они могли ударить нам в спину. А главное, нам нужны хлеб, масло, мясо. Все это есть у вас, и вместе с русскими мы положим конец владычеству Англии.
Нонна слушала разглагольствования фашиста, и, хотя ей хотелось крикнуть ему в лицо, что никогда советские люди не пойдут за Гитлером, она молчала. Таков был приказ подпольного центра. От нее требовалось войти в доверие к Брандту, попытаться выведать планы немецкого командования. И она поддакивала Брандту, изредка задавая наивные вопросы.
Брандт с удовольствием разглядывал Нонну.
- Ради вас я мог бы бросить семью, детей, - сказал он однажды. - Если вы согласитесь, я увезу вас к себе в Германию. Вы же созданы для цивилизации, а в вашей стране до этого еще далеко...
Он начал гладить ее руку. И вдруг Нонна обратила внимание на массивный перстень, сверкавший на его пальце. Девушка вздрогнула. Ошибиться она не могла. Этот перстень она видела раньше на руке своего старого школьного учителя. Совсем недавно она узнала, что он арестован и расстрелян немцами.
Сославшись на головную боль, Нонна ушла в другую комнату. Несмотря на вежливость и галантность Брандта, она боялась оставаться одна и ложилась спать вместе с матерью.
В эту ночь Нонна долго не могла уснуть, ворочалась с боку на бок, вспоминая водянистые глаза Брандта, его бледную холодную руку и этот знакомый перстень с витиеватым старинным вензелем. Теперь она, не задумываясь, могла бы отравить Вилли Брандта.
* * *
Стоянов был в бешенстве. Опираясь на толстую палку, тяжело припадая на протез, он нервно расхаживал по кабинету. Он узнал, что его подчиненный - начальник паспортного стола городской полиции - выдал паспорт убежавшему из лагеря комиссару.
Стоянову только что пришлось выслушать упреки нового ортскоменданта капитана Штайнвакса и согласиться со смертным приговором трем сотрудникам паспортного стола. А теперь еще предстояло разобраться с этим побегом шестерых раненых военнопленных.
"Конечно, они не могли бежать без посторонней помощи. В городе явно действует большевистская организация. Кто-то пишет и расклеивает листовки", - задумался Стоянов.
В дверь постучали, и в кабинет заглянул полицай с белой повязкой на рукаве.
- Привел, господин начальник, - доложил он.
- Давай его сюда.
Полицай скрылся за дверью и через мгновение втолкнул в кабинет невысокого худого мужчину в грязной, изодранной гимнастерке. Свалявшиеся защитного цвета галифе неплотно облегали худые икры, старые, стоптанные ботинки, перехлестнутые бечевкой, едва держались на ногах.
Стоянов прошел к письменному столу, опустился в кресло, вытянул деревянную ногу.
Несколько минут он изучающе рассматривал обросшее щетиной истомленное лицо военнопленного, потом спросил:
- Фамилия Смирнов?
- Так точно, Смирнов.
- Откуда родом?
- Из Смоленска я.
Стоянов улыбнулся:
- Так вот что, Смирнов, давай по-хорошему. Ты мне расскажешь, кто помог раненым убежать, а я выпущу тебя на свободу. Поедешь домой, устроишься на работу. Война для тебя уже кончилась. Небось, дома семья ждет?
- Конешно, ждет. У меня жена и детишков двое...
- Вот и договорились. Согласен?
- Чего ж не соглашаться, когда бы я знал... Я ить и не видел, как оне убегли...
- Как же так? Ты с ними в одной палате лежал?
- Что верно, то верно. В одной лежали... А только я спал, когда они уходили. Ночью это было...
- И чего дурачком прикидывается? Знает же, сука, - выругался стоявший у двери полицай.
Стоянов недружелюбно кольнул его взглядом и, сдерживая подступавшую ярость, спокойно продолжал задавать вопросы.
Арестованный молчал, потом, не выдержав, стукнул себя кулаком в грудь, выпалил скороговоркой:
- Да правду же я говорю, ей-богу, правду. Пошто вы мне не верите?
- Нет. Пока ты еще врешь. Но скоро заговоришь по-другому, - стиснув зубы, прошипел Стоянов. - А ну, выдай ему по первое число, - скомандовал он полицаю.
Арестованный не успел повернуться. Резкий удар в ухо сбил его с ног. Растянувшись на полу, он почувствовал, как полицай приподнял его и с силой ударил головой о стену. В глазах поплыли фиолетовые круги, неистовый звон заполнил уши. Через минуту Смирнов одурело сидел на полу, схватившись руками за голову, из-под волос на лоб выползла струйка крови.
- Ну, теперь вспомнил? - зло усмехнулся Стоянов.
Но, встретившись с ненавидящим, полным решимости взглядом пленного, начальник полиции выдвинул ящик стола, вытащил пистолет и положил его перед собой.
- Будешь говорить?
Смирнов молча мотнул головой.
- Поднимись, простудишься.
Арестованный оперся о стену, встал и, пошатываясь, шагнул к столу. Струйка крови залила глаз, по щеке скатилась к подбородку.
- Если не скажешь, прощайся с жизнью. Не видать тебе ни жены, ни деток.
Стоянов взял пистолет и, будто играючи, взвешивал его на ладони. "Зря только хвастался", - думал он.
Еще вчера начальник политического отдела Петров и следователь полиции Ковалев доложили, что единственный раненый военнопленный, оставшийся в палате, где лежали шесть беглецов, ничего не знает о них. Обругав и того и другого, Стоянов кричал, что они не умеют работать, слишком либеральничают с арестованными, и поклялся сам развязать язык этому Смирнову. И что же теперь? Начальник полиции представил себе ироническую улыбку Петрова, сочувственный взгляд следователя, и снова неудержимая ярость овладела им.
- Ну, последний раз спрашиваю. Будешь говорить? Даю минуту на размышление, - он поднял пистолет на уровень глаз, прицелился в грудь арестованного, начал считать: - Раз, два, три, четыре...
Ни один мускул не дрогнул у пленного на лице. Крупные капли крови падали с подбородка на гимнастерку. Эти капли сбивали Стоянова со счета, заставляли медленнее называть цифры.
- Двадцать шесть... двадцать семь...
Пленный молчал, еще ниже опустив голову.
- Пятьдесят восемь... пятьдесят девять... шестьдесят!
Стоянов нажал курок. Прогремел оглушительный выстрел.
Под истошный крик полицая, который схватился за плечо, пленный рухнул на пол.
Отбросив пистолет, Стоянов, прихрамывая, кинулся к полицаю.
- Как же это? Прости, дружок, прости, дорогой. Не думал, что в тебя угодить может, - причитал он, помогая полицаю снять рубашку. - Гляди-ка, прямо в плечо угораздило. Давай в машину. Сам в госпиталь отвезу, только не обижайся.
В распахнувшуюся дверь вбежали несколько испуганных полицейских. Они вопросительно поглядывали, то на своего начальника, то на раненого товарища.
- Унесите эту падаль! - закричал Стоянов, кивнув на распростертого на полу пленного.
В кабинет с папкой для доклада вошел Петров. Глянув на убитого, он усмехнулся.
- Снайперский выстрел. Прямо в сердце, да еще навылет.
Два полицая за ноги выволакивали труп из комнаты.
* * *
По мнению майора Штайнвакса, в Таганроге, наконец, постепенно восстанавливался порядок. Правда, так пока и не выяснилось, кто из обслуживающего персонала третьей больницы помог осуществить побег советским командирам. Оставались непойманными и авторы многочисленных листовок со сводками Советского Информбюро. Но зато полиция успешно проводила облавы, выявляла уклонившихся от работы жителей города, обеспечивала набор молодежи для отправки в Германию.
Вообще-то подбором желающих поехать на работу в Германию ведала биржа труда. Но так как добровольцев было ничтожно мало, эти функции в основном выполняла полиция. По указанию Стоянова полицейские вылавливали на улицах девушек и парней, под конвоем водили их на регистрацию и, продержав несколько дней в подвалах полиции, загоняли в товарные вагоны, подготовленные к отправке. Всякий раз при отправлении эшелонов с рабочей силой присутствовал ортскомендант майор Штайнвакс. В последнее время у него было хорошее настроение. Объяснялось это тем, что через Таганрог к фронту двигались все новые и новые части. От знакомых офицеров, которые наведывались в комендатуру, он слышал о скором наступлении группы армий "Юг" и потому верил в близкую победу Германии.
* * *
Вечером Стоянов посетил бургомистра. С виноватым и хмурым видом стоял он перед Ходаевским.
- Что случилось?
- Опять листовка. Обращение к населению города. Только что обнаружили на Петровской улице.
Стоянов протянул бургомистру листовку.
- О! У них уже появилась машинка, - нахмурился Ходаевский, разглядывая машинописный текст. - Интересно, что они пишут?
"Дорогие соотечественники, братья и сестры и вся молодежь города Таганрога! - прочел он. - Фашистское зверье не стесняется ни в какой лжи и неслыханном обмане населения временно оккупированных советских районов. Эти бандиты всеми силами стараются обмануть нас, граждан города Таганрога, придумывая стократные регистрации, обещая "золотые горы" уезжающим в так называемую "великую" Германию.
Обманывая нас, эти фашистские изверги хотят оторвать нас от семьи, бросить на голодную смерть, всех мужчин сделать солдатами Германии и превратить нас, свободных русских людей, в рабов германского капитала!
Мы призываем вас, граждане, не поддавайтесь на всякие уловки фашистских псов. Не давайте себя обмануть, не соглашайтесь выезжать из родного города, потому что наша родная Красная Армия наводит страх на врагов и теснит их на запад.
Будем помогать Красной Армии всем, чем можем. Все, кому дорога любимая Родина, останутся в Таганроге и помогут Красной Армии изгнать коричневую чуму из любимого города. Прочти и передай товарищу", - прочел Ходаевский.
- Этой листовке уже два месяца, - сказал он, показывая Стоянову верхний уголок бумаги, где над призывом "Смерть немецким оккупантам!" стояла дата "16 апреля 1942 г.".
- Да, но к дому ее прилепили только сегодня.
- Пора бы полиции серьезно заняться этими бандитами. К их поимке надо привлечь население. Я прикажу редактору газеты дать объявление, что бургомистрат заплатит по сто рублей за каждого партизана.
- Давно пора, - пробормотал Стоянов.
- Но и вы, господин Стоянов, должны мобилизовать полицию. Мне стыдно перед ортскомендантом и перед начальником гарнизона генералом Шведлером, что в нашем городе еще орудуют коммунисты.
- Господин бургомистр! Генерала Шведлера уже нет. Час назад он убит осколком советского снаряда возле своего командного пункта. Сто одиннадцатой пехотной дивизией командует теперь полковник Рекнагель.
- Ах, какая жалость! Генерал был так чуток к нуждам нашего города, - искренне расстроился Ходаевский. - Теперь надо устанавливать контакт с полковником.
Стоянов знал цену этим контактам: каждому новому начальнику гарнизона Ходаевский от имени бургомистрата преподносил дорогие подарки, поэтому он ухмыльнулся и предупредил:
- С полковником Рекнагелем советую не торопиться. Кажется, эта дивизия на днях уходит из города на передовую.
* * *
...Как-то вечером Вилли Брандт вернулся домой раньше обычного. Он торопливо собрал свои вещи, поблагодарил хозяйку за радушный прием и попросил Нонну зайти к нему в комнату.
- Я должен оставить вас, но ненадолго, - сообщил он девушке.
"Неужели немцы уходят?" - подумала Нонна и, сдерживая радостное волнение, спросила:
- Почему так поспешно?
- Это небольшой секрет. Но от вас у меня тайн нет. В ближайшее время германская армия перейдет в последнее, решительное наступление. Мы уже получили приказ овладеть Ростовом. А через месяц наши солдаты, солдаты фюрера, освободят от большевиков Кавказ, выйдут к Волге... А я вернусь в Таганрог и увезу вас в Берлин, - поспешно добавил Брандт, увидев, как побледнела Нонна. - Я покажу вам Европу, покажу цивилизованный мир. Вы мне верите?
Пересиливая отвращение, девушка молча кивнула головой. Мысленно она уже бежала к Пазону, чтобы сообщить городскому подпольному штабу о готовящемся наступлении немцев. Собираясь выйти из комнаты, Нонна протянула на прощание Брандту руку и только теперь заметила сверкающую брошку в его руке.
- Это вам, Нонна. Мой маленький подарок.
- Нет, нет! Не нужно. Я все равно не возьму. - Она отдернула руку.
- О! Это невежливо. За подарок надо сказать спасибо. Здесь есть чистое золото... Вы чем-то обеспокоены, Нонна?
- Я... да, - спохватилась девушка и, овладев собой, уже спокойнее проговорила: - Я боюсь, Вилли. Я очень боюсь, что вас могут убить. Ведь вы уезжаете на фронт, а это так ужасно.
Самодовольная улыбка скользнула по лицу Брандта.
- Умереть за фюрера, за великую Германию - это большая честь, Нонна. Но я верю в судьбу. Фатум. Одно маленькое слово. Я верю в него. Нет, я не должен умереть. Я буду жить. Я вернусь к вам, если вы сохраните эту брошку.
Брандт протянул руки, собираясь приколоть брошку к платью. Чтобы этого не случилось, Нонна отступила на шаг и подставила ладонь.
- Гут. Пусть будет так. - Отдав брошку, он поцеловал девушке руку. - Ауфвидерзейн, Нонна. Я очень скоро вернусь.
Из квартиры Трофимовых Брандт выехал поздно ночью. Боясь нарваться на патрули, Нонна решила дождаться утра и уж потом сообщить Пазону о разговоре с немцем. Всю ночь девушка не сомкнула глаз, а когда рассвело, она была уже на ногах. Днем Николай Морозов и Василий Афонов уже знали о предполагаемом наступлении гитлеровских войск.
IX
Фронт по-прежнему стоял у Самбека. Частая артиллерийская канонада, каждодневные налеты советских самолетов на скопления немецкой техники говорили о непрекращающихся напряженных боях. Красная Армия рвалась к Таганрогу. Но и гитлеровцы подтягивали свежие силы. Нескончаемым потоком через город к фронту двигались танки, артиллерия, автомобили и мотопехота врага. Видимо, Брандт сказал правду. Требовалось срочно предупредить советское командование. Но как? Для этого и зашел Морозов к Василию Афонову.
За окном небо хмурилось свинцовыми тучами. Распоров грозовую мглу, яркая молния вонзилась острием в землю. Косые струи долгожданного ливня ударили по крыше. Вслед за ними запоздало грохнули громовые раскаты. Будто огромные железные бочки, наполненные камнем, перекатывались в небесах.
- "Буря! Скоро грянет буря! Это смелый буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы: "Пусть сильнее грянет буря!"" - продекламировал Николай Морозов. - Прямо про нас написано...
- Что ты мне Горького цитируешь? Ты, буревестник, лучше скажи, что делать будем? Как передадим на ту сторону? Связная твоя до сих пор не вернулась.
- Видимо, не дошла до наших, - с грустью сказал Морозов.
- Конечно. Если бы дошла, давно кого-нибудь прислала бы для связи.
- Надо еще рискнуть. Пошлем сразу двоих. Может, хоть один доберется, - предложил Николай.
- Согласен. Мы обязаны сделать все, чтобы предупредить наше командование о немецком наступлении.
- Кого пошлем?
- Николая Каменского и Василия Пономаренко. Они еще зимой готовились, только ждали твою связную. Костя два пробковых пояса раздобыл. На них и поплывут на тот берег. Море сейчас теплое.
- Решено! - согласился Морозов. - А жаль, черт возьми, что мы с теми военнопленными никаких явок не передали. Глядишь, уже связь бы наладили.
- Кто их знал, что они доберутся. Народ непроверенный. Как им явки дашь? Не забывай, Николай, жизнями рискуем.
- А Каменский и Пономаренко не подведут?
- Думаю, что не подведут.
- Хорошо. Сегодня и посылай. В такую погоду, - кивнул Николай на грозовое небо, - в самый раз на ту сторону.
- И я так думаю. Ты посиди. Я сейчас жену за ними пошлю.
Василий вышел из комнаты. За окном пузырились лужи.
Глядя на них, Николай размышлял о своем предстоящем разговоре с Афоновым. В связи с увеличением численности патриотических групп он хотел предложить Афонову создать боевые дружины.
Таганрогское подполье уже насчитывало в своих рядах более ста пятидесяти человек. На тайных складах хранилось три пулемета, около двух десятков автоматов, много винтовок и пистолетов, имелись мины, патроны и даже ручные гранаты. Но еще не все подпольные группы были вооружены.
Николай мечтал о равномерном распределении боеприпасов по боевым дружинам, о назначении опытных, проверенных командиров, о конкретных задачах каждому на случай подхода советских войск к городу.
Основная и наиболее многочисленная группа действовала на заводе "Гидропресс". Ею руководили Георгий Тарарин и Климентий Сусенко. Василий Афонов тоже работал на "Гидропрессе" слесарем авторемонтного цеха, но для конспирации не являлся членом этой группы. Только делопроизводитель завода Лидия Лихолетова, выполнявшая роль связной, да Георгий Тарарин знали, что Афонов руководит всем таганрогским подпольем.
За последние месяцы по заданию центра создал подпольную группу на котельном заводе Василий Лавров, Федор Перцев - на кожевенном заводе № 1, Юрий Лихонос - на железной дороге, Анатолий Кононов - в пригородном хозяйстве, были созданы группы учителей, медиков. Молодежная группа Петра Турубарова почти полностью обосновалась в сельскохозяйственной школе.
Все эти разрозненные группы подпольщиков поддерживали связь с городским центром через связных. От них получали листовки и боевые задания. Изредка на совещания штаба являлись к Василию руководители групп. Однако четкого, продуманного плана совместных действий все еще не было. Это тревожило Николая Морозова. После долгих раздумий он решил предложить Василию организацию боевых дружин. И сейчас, ожидая его возвращения, готовился к серьезному разговору.
- Жена пошла за ними. Если дома, сейчас придут, - сказал Василий, войдя в комнату и присаживаясь напротив.
Неожиданно вбежал Михаил Данилов. Его осунувшееся лицо сияло от радости:
- Готов приемник! Только сейчас прослушал сводку. Теперь в восемнадцать ноль-ноль передача будет. Приходите, послушаем вместе.