Он пил чай большими глотками и чувствовал, как тепло растекается по всему телу. Неожиданно в окне задрожали стекла. Сквозь громкие залпы немецких зениток в комнату донесся гул самолета. Пристально глядя на брата, Николай ожидал взрыва бомбы. Но его не последовало.
- Наши летают, - словно угадав его мысли, проговорила мать. - Чего им на своих-то бомбы швырять?
- Говорят, немцы уже Ростовом овладели, - сказал Виктор.
- Не верю. Не могут они, не могут, не должны. Понять не могу, как они сюда-то добрались. - Николай обхватил голову руками.
- Не ты один. Многие не могут понять. А у них, оказывается, вон силища какая. Поди посмотри на улицу, - горячо заговорил Виктор. - Против танка что с ружьем сделаешь? Вон к порту вчера наши солдаты на автомашине подъехали. Хотели прикрыть корабли с людьми. Залегли, постреляли да там и остались лежать. Немцы танками их покрошили... - Он махнул рукой и нервно прошелся из угла в угол.
- Садись. Не мечись по комнате, - спокойно попросил Николай, искоса поглядывая на брата. - Сейчас надо думать, как быть дальше.
В окно постучали. Николай и Виктор переглянулись.
- Коля, иди спрячься, - сказала мать. - Бог знает кого принесет.
Николай быстро прошел в другую комнату.
- Проходи, проходи, Семеновна, - послышался из прихожей голос матери. - Зачем пожаловала?
- Да так, по-соседски зашла проведать. Николай-то твой успел уйти или нет, Мария Бенедиктовна?
- Кто ж его знает! Сердце мое за него изболелось...
- А ты не тужи. Люди сказывают, видели его ноне на улице. Значит, придет...
- Дай-то бог. Скорей бы, - Мария Бенедиктовна сокрушенно вздыхала.
Когда соседка ушла, Николай сказал матери и брату:
- Дома я жить не буду.
- Куда ж ты пойдешь, сынок?
- Пока не знаю. Это надо обдумать.
- Значит, остаешься в городе? - спросил брат.
- Остаюсь, - сказал Николай. - Только об этом никто не должен знать, понял?
- Ну, ясно, - пробормотал Виктор.
- А сегодня где ж переночуешь? - Мать с жалостью взглянула на сына.
- Переночую дома, на чердаке, - сказал Николай. - А завтра что-нибудь придумаем. Опасно мне в доме оставаться - раз люди меня видели...
- Коля, а может, в землянке? - нерешительно предложил Виктор.
Николай хлопнул себя по лбу:
- Молодец, Витюша! Первое время буду жить в землянке. Надо оборудовать ее для жилья.
Эту землянку Николай построил в саду вместе со своими мальчишками и девчонками, еще когда был пионервожатым. Сад был глухой, заросший, землянка хорошо была упрятана среди кустов и зарослей бурьяна, днем с огнем ее не сыщешь. Там ребята играли в робинзонов, читали с Николаем разные книги. Ящик с книгами до сих пор хранился в углу землянки. Кто мог подумать, что эта землянка станет для Николая тайным кровом - местом, где он долгое время будет прятаться от немцев, откуда будет руководить подпольем!
Николай вспомнил еще, что второй лаз из землянки, тщательно прикрытый ветвями и землей, выходил на пустынную окраину улицы - ему легко будет выходить в город и незаметно возвращаться обратно, так что никто и не заподозрит, что у Морозовых кто-то живет в саду. Надо только все устроить так, чтобы можно было подолгу скрываться в убежище.
- Да, лучше ничего не придумаешь, - сказал Николай. - Ты, мама, там постели чего-нибудь мягкого, посуду принеси...
- Все сделаю, как ты просишь, сынок, - пообещала мать. - Сегодня же все, что нужно, потихоньку перенесу.
- Ну, а теперь пора спать, - сказал Николай.
Мать и брат Виктор влезли с ним на чердак, закинули ему туда матрац и полушубок.
- Если что - дайте сразу знать, - сказал Николай. - Уйду по крыше.
Николай, не раздеваясь, свалился на матрац. На чердаке пахло пылью, было темно. В который раз подумал Николай о том, что жизнь его безвозвратно переменилась - в родном доме не может он спать на своей постели, а должен спать на чердаке, скрываясь от людей. Что-то ждет его впереди?
Он долго не спал, обдумывал свое положение.
"Без трех пальцев на правой руке в армию меня все равно не возьмут, - размышлял он. - Я нужен здесь, где знаю жителей, знаю каждый закоулок. Я обязан вселять в людей надежду, вселять уверенность в нашей победе. Да, я буду полезнее здесь, в родном городе..."
Проснулся он рано утром от шума на улице. Мимо их дома продвигалась воинская часть: натужно рычали моторы автомобилей, слышались лязг танков и треск мотоциклов. В слуховое окно то и дело долетали обрывки непривычных и чужих фраз. Николай прильнул к окошку. Пристально вглядывался он в лица немецких солдат, шагавших по его родной улице. Здесь пронеслось его детство. Здесь бегал он вместе с Виктором и другими ребятишками мимо аккуратных белых домиков, разделенных заборами. Весной сады белели от цветущих жердел и вишен, бело-розовые лепестки устилали уличную непросохшую грязь. Летом дома совсем утопали в густой уютной зелени. А сейчас они стояли неприкрытые, уставясь глазницами окон на улицу, по которой грозно ползла вражеская колонна.
Но вот проехала воинская часть, и в наступившей тишине отчетливо прокатился далекий взрыв.
Виктор влез к Николаю на чердак.
- За это утро уже шестой раз ухает, - проговорил он, вопросительно взглянув на брата.
- Это наши замедленные мины на заводах рвутся, - с горечью сказал Николай. - Подумать только: сами взрываем свои заводы... Хорошо, что не скоро немцы их восстановят.
Николай снова выглянул в окошко и вдруг увидел Рогова. Рогов быстро шел по улице по направлению к их дому.
- Видишь, там человек идет, - сказал Николай брату. - Выйди скорее, незаметно проведи его к нам.
Через несколько минут Рогов был на чердаке их дома.
- Как и договорились, шел к тебе, - сказал он. - Хотел пробраться, пока людей на улице мало.
- Как вам удалось уйти? - спросил Николай.
- История долгая. Сразу вслед за тобой я не смог. Только собрался, вдруг конвоиры с берега подоспели. Построили нас всех и повели. Идем по улице, а народу тьма. Все глазеют: может, знакомых ведут. И мы смотрим. На улице Ленина такая толпа собралась, что пройти трудно. Немцы кричат: "Шнель, шнель!" Идем, как в живом коридоре. Я сделал шаг в сторону и с людьми смешался. Меня сразу в толпу втянули. Задержанных человек двести, а конвойных только трое... Где уж им заметить! Так и стоял я на тротуаре, пока все мимо меня не протопали. Сердце от счастья чуть из груди не выскочило. А потом пошел по городу и скорее к знакомым. У них и переночевал. А чуть рассвело - к тебе. - Рогов устало улыбнулся.
- Куда же погнали остальных?
- Говорят, в лагерь какой-то. А может, и окопы рыть. Не знаю. А вот мы-то как? Когда уходить будем?
- Я остаюсь в городе.
По тому, как Николай произнес это, Рогов понял, что решение его твердое.
- Что же ты будешь делать? - спросил он.
- Свяжусь с теми, кто остался для подпольной борьбы, и буду работать с ними, - сказал Николай.
- Этих уже не найдешь, - дрогнувшим голосом глухо проговорил Рогов. - Еще вчера их почти всех арестовали...
- Откуда вы взяли, что все арестованы?
- Люди в городе знают. Все про это говорят. Да подумай сам: оставили в городе ответственных работников, которых каждый мальчонка в лицо узнает. Погибли люди, еще ничего не успев сделать. Нет у нас еще опыта подпольной работы. Смотри, и ты пропадешь ни за грош, - сурово и грустно проговорил Рогов.
Николай обхватил рукой подбородок, долго думал, потом глубоко вздохнул:
- Нет. Я не уйду из Таганрога. Если подполье провалено, я тем более должен остаться здесь.
- Ты, Сенька, просто с ума спятил! - почти закричал Виктор. - Ты же секретарь горкома комсомола. Тебя тоже все знают. Уходить тебе надо вместе с товарищем Роговым. - Он так разволновался, что назвал брата Семеном.
Дело в том, что по паспорту Николая действительно звали Семеном. А когда стал пионервожатым, прозвали его ребята Николаем. Может, оттого, что любимым героем их в то время был Николай Островский и ребятам хотелось, чтобы так звали их любимого пионервожатого. Так и пристало к нему это имя. И сам он к нему привык.
- Сенька... Не Сенька я, а Николай, - усмехнулся младший брат. - Ты, Витя, не путай. Но решение мое крепкое. Мы еще с Ягупьевым обо всем договорились.
- Ну что ж, коли так, желаю успеха. А у меня, брат, другой приказ партии. Потопаю к своим один. - Рогов встал, собираясь уходить.
- Куда сейчас? - спросил Морозов.
- Пока обратно к знакомым. А завтра на ту сторону.
- Мы с Витей вас проводим. Хочу посмотреть, что делается в городе.
- Тогда пошли.
Они вышли из дому. По дороге им часто встречались немецкие солдаты и офицеры. Всюду слышалась немецкая речь. Притулившись к домам и заборам, стояли танки с крестами на башнях, огромные грузовики с изображением орла. На площади возле стенда, на котором был вывешен приказ немецкого коменданта, собралась толпа любопытных. Николай на минуту тоже остановился, пробежал глазами по жирным строчкам и пошел догонять Рогова и Виктора.
- Приказ о регистрации коммунистов и комсомольцев, - сообщил он.
- Уже вывесили, - пробормотал Рогов. - Интересно, кто пойдет к ним на поклон?
Некоторое время они шли молча.
- Ты не знаешь, кто такой Ходаевский? - спросил вдруг Рогов.
Николай пожал плечами:
- Первый раз слышу эту фамилию. А что?
- Да и я о таком не слышал раньше, - раздумчиво сказал Рогов. - Он назначен бургомистром Таганрога. И откуда его немцы так быстро выкопали?
- Может, они этого типа с собой привезли? - предположил Виктор.
- Да нет. Говорят, наш, местный. Прислуживается к немцам, сволочь. Призывает быстрее восстанавливать разрушенное...
- Неужели народ будет работать на них? - с горечью спросил Николай.
- Пока охотников мало. Но есть. Уже приступили к починке водопровода.
За углом люди читали приказ, приклеенный прямо к стене дома. Морозов, Виктор и Рогов остановились.
Первый пункт требовал от жителей Таганрога сдать в ортскомендатуру или вновь созданную милицию имеющееся оружие и радиоприемники различных марок. Второй пункт гласил: "Все большевистские и коммунистические книги, письменные труды, журналы и картины должны быть сданы на приемный пункт в здание бургомистрата (Петровская ул., д. 74) в комнату 17, первый подъезд, от 8 часов утра до 4 часов дня по берлинскому времени..."
- "Лица, у которых после первого ноября будут обнаружены указанные предметы и вышеуказанная литература, подвергнутся строжайшему наказанию по законам военного времени", - прочел кто-то из толпы. Голос у человека был встревоженным.
- Где же это Петровская улица? Первый раз слышу, - сказал другой.
- Надо читать объявления новой власти, милейший, - вмешался в разговор третий человек. - Еще вчера вечером приказы были вывешены. Во-первых, улица Ленина переименована в Петровскую. И остальные улицы и переулки тоже получили старые дореволюционные названия. Во-вторых, часы надо перевести по берлинскому времени на два часа. В-третьих, каждый горожанин обязан убрать перед своим домом листья и мусор, в городе должен быть порядок. Иначе...
Рогов, Виктор и Морозов не стали слушать, что будет "иначе". Они пошли дальше по улице.
- Вот еще один - старается, - с презрением и ненавистью проговорил Рогов.
А Алексей Кирсанов - это был он - продолжал разъяснять собравшимся, как нужно вести себя в городе Таганроге, оккупированном гитлеровцами, и что станет с теми, кто не захочет повиноваться.
На углу улицы Шмидта Рогов остановился.
- Ну, Николай Григорьевич, попрощаемся. Может, и не свидимся больше. Завтра меня в Таганроге уже не будет.
- Прощайте, - сказал Морозов.
- Обдумай еще раз. Пойдем к нашим вместе, - сказал Рогов. - Жаль мне тебя. Хороший ты парень. Ведь ни за грош пропадешь...
- Нет, я остаюсь, - сказал Николай. Он улыбнулся: - Счастливого пути, Михаил Васильевич! До скорой встречи. Передайте Ягупьеву и товарищам, что я буду в городе.
Рогов шагнул к Виктору.
- Прощай и ты. Береги брата.
- Побережем, товарищ Рогов, - заверил Виктор.
* * *
Решив остаться в Таганроге для подпольной борьбы, Морозов знал, что его ждут большие, зачастую непредвиденные трудности.
Он не был специально подготовлен для этой работы. Ягупьев не успел по-настоящему проинструктировать его, не дал ему явок, не назвал ни одной фамилии. Нужно было все начинать самому.
Но с чего?
Об этом он мучительно раздумывал, лежа ночами в своей землянке. В приоткрытый лаз было видно звездное небо, тревожно шуршали ветви деревьев. Рядом спал родной, но сейчас наполненный непонятной, враждебной жизнью город.
Прежде всего Николаю нужны были люди. Те самые люди, с которыми он привык делить радость и горе, труд и отдых, с которыми в прошлой жизни одерживал большие и малые победы. Он должен был создать первую подпольную группу, пусть сначала небольшую, но сплоченную и надежную. Он понимал, что в новых условиях ему придется относиться к людям по-новому - с придирчивой подозрительностью и осторожностью. Но нужно было и верить. Без веры в людей незачем оставаться в этом оккупированном городе. За каждой дверью, в каждом доме мог жить честный и смелый советский человек. Надо было только найти его, помочь ему поверить в возможность борьбы и победы.
От брата он постепенно узнавал о тех, кто волей или неволей остался в городе. Раздумывая ночами, к кому он может в первую очередь обратиться, он старался думать об этих людях с особым пристрастием. Он устраивал им мысленную проверку и мысленно зачислял их в еще не созданную подпольную организацию.
Так явилась у него мысль о семье Турубаровых. Так припомнил он Льва Костикова и других ребят, с которыми был знаком по комсомольской работе.
Николай еще до войны частенько бывал в доме Турубаровых и хорошо знал довоенную жизнь этой семьи. Глава семьи - старый Кузьма Иванович Турубаров - всю жизнь рыбачил в Азовском море. Целыми днями бороздил он неспокойные морские просторы, но всегда возвращался с хорошим уловом. Николай любил заглянуть к ним в гости. Во дворе сушились рыбачьи сети, крепко пахло морем и рыбой. Жена Кузьмы Ивановича - Мария Константиновна - худенькая, смуглая женщина с темными приветливыми глазами - умела вкуснее других зажарить жирного чебака, отлично готовила фруктовые наливки. Бутылки с разноцветными прозрачными наливками всегда стояли в доме на всех подоконниках, весело просвечиваясь на солнце.
Дети Турубаровых - Петр, Раиса и Валентина - учились в школе, где Николай был пионервожатым. Николай помнил, что Петр был охоч до всяких проделок и выдумок, но учился очень хорошо, Валентина всегда серьезна и сдержанна, а младшая, черноглазая Раиса, - живая хохотушка. Потом они выросли и часто по старой дружбе заходили к Николаю в горком комсомола, брались за любое, самое трудное поручение и никогда не подводили.
Мать Николая и старики Турубаровы тоже были знакомы между собою. Они нередко встречались то на базаре, то в поликлинике, а к Кузьме Ивановичу мать Николая ходила за рыбой.
За год до начала войны Петр ушел служить в армию в пограничные войска. Перед отъездом он зашел к Морозову в горком комсомола попрощаться. Это был уже высокий, ладный, красивый парень с такими же, как у Марии Константиновны, большими темными и ласковыми глазами.
И вот теперь Николай в первую очередь вспомнил об этой семье.
Он хотел начистоту поговорить со стариками, узнать, как собираются жить ребята, и предложить им работать в подполье. В согласии их он не сомневался.
Николай понимал - о том, что он остался в городе, должно знать как можно меньше людей. В дальнейшем ему придется думать о конспирации и выработать осторожный и продуманный стиль работы, а пока нужно верить! Без этого он не сможет сделать своего главного первого шага.
* * *
В конце Исполкомовского переулка дорога круто спускается к морю, а по бокам ее, над обрывом, прилепились маленькие домики рыбаков. Здесь, в пятом слева, живут Турубаровы.
Распахнув незапертую калитку, Николай вошел в маленький узкий дворик, прошел вдоль дома, постучал в дверь.
За дверью послышались шаги, в сенях раздался знакомый глуховатый голос:
- Кто там?
- Откройте. Свои.
Откинулся крючок. На пороге стоял Кузьма Иванович. Он почти не изменился за то время, что Николай не видел его, но выглядел более усталым, чем обычно.
- Здравствуйте, Кузьма Иванович! - сказал Николай. В глазах Турубарова он сразу приметил радость.
- Николай Григорьевич... Коля... Неужели вы? Заходите скорее! Вот не ожидал...
И старик почти втащил его в дом.
- Дочки-то дома? - вытирая ноги в маленьких сенях, спросил Николай.
- Дома, дома! И еще кое-кто объявился. Тоже тебе рад будет.
Николай переступил порог просторной чистой комнаты и увидел Петра.
Петр встал ему навстречу.
- Вот здорово! Радость-то какая! А мне сказали, что тебя нет в городе, - обрадовался он, пожимая руку Николаю.
- Так и мне сказали, что от тебя ни слуху ни духу, - усмехнулся тот.
В это время в комнату вбежали Рая и Валентина.
- Николай Григорьевич, ой, здравствуйте! - задыхаясь, радостно выпалила Рая, сияющими черными глазами вглядываясь в Морозова. - Ой, как хорошо!
- Мама нам сказала, что вы у нас, мы все во дворе побросали и сюда, - вмешалась старшая Валентина.
- Здравствуйте, девушки, - тепло улыбнулся им Николай.
- Ладно, дайте гостю к столу сесть, - обратился к сестрам Петр. - А вы, мама, несите нам скорее картошку. - И Петр пододвинул к столу свободную табуретку.
- У вас, я вижу, вся семья в сборе, - сказал Николай.
- Да, товарищ Морозов, как раз к обеду угодили, - ответил Кузьма Иванович.
Он называл Николая то товарищем Морозовым, то Николаем Григорьевичем, то Колей.
- Мы теперь больше дома сидим, - продолжал он. - Нынче на улицу выходить страшновато - того и гляди на неприятности нарвешься.
- Да, времена настали невеселые, - произнес Николай и обратился к Петру: - Ну, рассказывай, откуда тебя принесло...
- Вы садитесь, картошечки горячей покушайте, - суетилась Мария Константиновна. - После поговорите. Мама-то как ваша?
- Как все, - усмехнулся Николай, присаживаясь к столу. - Вместе со всеми беду терпит.
- А у нас тут вчера одну старушку немец чуть не пришиб, - с горькой усмешкой сказал Кузьма Иванович. - Старенькая она. Медленно улицу переходила. Так он, скотина, из машины своей выскочил да наотмашь ей по лицу и съездил. Бедная только кровью умылась.
Разговор сменился тягостным молчанием.
- Эх, папа, - с жаром заговорил вдруг Петр, - я, пока домой шел, и не такого насмотрелся.
Служил я на самой границе. В то утро, когда немцы все это начали, я в секрете стоял. Настораживала тишина на той стороне. За последние дни мы привыкли к шуму. Часто слышали крики людей, детский плач. Видимо, немцы население из приграничной зоны эвакуировали. По ночам сильно ревели моторы танков, автомашин. А тут тишина такая и душно, будто воздуха не хватает.